Инсун Эшли Бэрри

БоЖенька (2023)

Не каждый может видеть инсуны, это привилегия открыта только хранителям, таким как Эшли Бэрри. Эшли обычный подросток, чьи желания понятны каждому: сбежать из маленького города, найти своё призвание и разобраться с близкими. Но для этого нужно своровать сотни белых страниц инсуна. В попытке сбежать от трудностей, Эшли уходит в книгу с головой.И, кажется, теперь тебе предстоит решать проблемы.

V

Слушай, я сейчас, наверное, не вовремя, но тот твой друг… Приятель… Та еще скотина временами, нет?

Почему вы общаетесь? Это же не нормально, вечно какие-то подколы не к месту, злые и едкие. Это вообще зачем?

Я, конечно, не говорю, прекратить общение вовсе, да и едва ли получится, но…

Почему бы не попросить следить за языком? Или сказать, что ты такое отношение не потерпишь? Да на крайний случай, избегать эту змеюку. А что?

Бережешь чужие чувства?

А о своих подумать не хочешь?

***

— А, Эшли, услада моих глаз!

Ты спускаешься аккуратной поступью вниз подвала мастерской, улыбаешься и вдруг видишь Фрэнки.

Высокий рост, стройное подтянутое тело, рыжая копна кудрявых волос и полностью незрячие глаза.

Ты чуть оступаешься на лестнице, неловко грохнувшись. Фрэнки реагирует на шум, бросается, сочувственно поддерживает тебя за руки:

— Ты чего? Прешь куда глаза глядят?

— Нет, то есть… Ты просто замечательно выглядишь.

А-а! Что ты такое несешь?! Быстро, пошути! Нет! То есть…

— Не могу сказать про тебя того же, — смеется Фрэнки, а уши все равно алеют, — ну, что, мой лучший поставщик, сколько сегодня перитак?

— Нисколько. Я больше не ворую.

— Чего?

Чего?

— Почему?

Да, почему?

— Это ведь твоя главная мечта — скопить на квартиру и уехать отсюда. Мы ведь даже уже залог внесли! Что поменялось?

— Я теперь другой человек. Буквально.

Ой, заткнись!

— Тогда чего ты здесь? — смущается Фрэн.

— Рассказать, что твоя уловка с големом не сработала. Люди, только завидев за рулем каменюку, пугались и не решились войти. А под конец нам с големом надрали задницы и пнули под них на выход.

— Что? Тебя побили? Ты в порядке? — Фрэнки волнуется, протягивает к тебе руки наугад.

Ты берешь эти аккуратные как у куклы ладони и направляешь к своему лицу:

— В губу ударили — поцелуй бо-бо…

АААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА! А! А! А! А-а-а!

— Ничего не вижу, — улыбается Фрэнки, но рук не отнимает, касается мягко, легко, щекотно, словно лепестком цветка гладит.

И во всем теле пробуждается волнение и трепет. Жар поднимается в груди и расползается ощутимо к лицу, к рукам, и, ну, понимаешь куда…

Впору оцепенеть пойманной дичью и стоять так до скончания веков. И никак не решиться: хочется ли прижаться ближе, поглощая, сливаясь с Фрэнки полностью или сбежать отсюда на край света. Ведь быть рядом просто невыносимо.

— И только ради этого нужно вторую ночь не спать, из аббатства сбегать? — иронизирует Фрэн, стыдливо отнимает руки, прячет их в карманах.

— Мне хотелось исправить ошибку, произошедшую из-за меня. После кражи этих ваших перитак, моя тетя была расстроена и опустошена.

Энн мне не тетя, что за глупость? Я просто ее называют тетушка, потому что она женщина, такая взрослая тетка. Не знаю, забудь.

— Она узнала, что лишилась части прошлого? Но как? Она ведь забыла его, не посчитала нужным. Как она могла заметить пропажу?

— Нет, она не из-за этого расстроилась. Но, там как будто была моя вина. Не знаю. Мне хотелось поддержать, успокоить ее, бедная Энн всю жизнь прожила ради кого-то.

— Не вижу в этом ничего плохого.

— Очень смешно.

— Без шуток. Это ведь замечательно, когда есть люди, ради которых хочешь жить. А если все делать только ради себя, то один и останешься.

— Ты потеряешь близких, если не будешь ради них ничего делать. Но если стараться только для других — потеряешь уже себя: не будешь знать, что тебе нравится, что хочешь, что можешь. Станешь вроде камня.

Големы повернулись в твою сторону.

Какого?

— Давно они так делают?

— Ну, мне было скучно… А там делов-то, в помаранных листах пару строчек дописать — и вот голем уже знает свое имя. И глаз радует!

— Радует, это точно — не в бровь, а в глаз, — говоришь ты, и вы вместе хихикаете.

Вообще, прописывать глупые задания голему, наша любимая с Фрэнки причуда.

Как-то раз, на исписанном листе нашли свободное местечко и вписали:"проживи жизнь счастливо". И шутка ли: глупость эта граничила с гениальностью — голем как лежал, так и продолжил валяться.

— А если ему как информатиру приделать щель для бумаг, то он и отвечать сможет, — говоришь ты и поглаживаешь подбородок. А Фрэнки вскакивает с места, счастливо скачет к инсуну голема, на ходу щебечет себе под нос что-то.

— Слушай, — вдруг вспоминаешь ты, — а информатир можно усовершенствовать?

Вы дурачились полночи:

— Пиши, чтобы мотал телом, если"нет", и кивал, если"да", — командует Фрэнки.

— А он на любые вопросы ответит?

— Хрен там! Чему научишь, то и будет знать. Если прописать однажды, что дважды два четыре, то он навсегда запомнит.

А помнить голем должен много. Его инсун, спасибо Фрэнки, толще многих других. Подумать только, жизнь валуна насыщеннее моей. Где такое видано?

— А если научить его кисточку держать и мазки накладывать — нарисует картину?

— Нарисует. Но не придумает. Наверное. Пиши…

Вы уснули случайно. В окружении бумаг и пыли, прямо на полу, прижавшись друг к другу боками. Не мудрено, ты ведь вторую ночь без сна, устанешь — будь здоров.

А Фрэнки рядом привалиться захотелось, видно, от безделья. И приятно это. И тепло.

Вдруг с площади бьет колокол. Восемь ударов. И сердце вторит каждому стуку. И на последнем останавливается вовсе. Аббатство не стало тебя ждать. Рабочий день уже начался.

Ты входишь через главный коридор. Впервые видишь его заполненным доверху горожанами. Думаешь, может удастся под шумок пробраться на верхние этажи.

Теснишься. Пробиваешь себе путь.

Но тщетно.

Людьми тебя прибивает к тощей высокой женщине. В ее декольте видны только полосы ребер. Уткнуться ненароком в них было больно и даже немного обидно.

— Простите, пожалуйста, — говоришь ты. На что дохлая дама реагирует, как спусковой крючок: со скоростью пулемета высказывает тебе все, что накопилось:

— Какой ужас! Ну и толпа! Какой день здесь сижу — не убавляется. Тут вообще кто-нибудь г`аботает? — она забавно картавит.

Точнее каг`тавит.

Ладно, не смешно. Пг`ости.

— Вы не подвинитесь, — просишь ты, бочком лезешь, пробираешься к пролетам лестниц. И женщина заботливо помогает тебе продвинуться вперед и, между тем, не переставая, причитает:

— Мне нужен-то один штамп. Это много? У меня все бумаги есть, все условия выполнены. Что еще? Что нужно сделать, чтобы тебя выпустили из этого затхлого гог`одишки?

Я задаюсь тем же вопросом.

— Даже дом есть. Достался от мамы с папой, они из Фг`анции приехали. А мне бы обг`атно — вздыхает Дохлая. Самое смешное, что у нее не было ни французского акцента, ни грассирующей"р". Она просто картавила. И выглядело это уморительно.

Еще и почтительное расстояние между ее носом и верхней губой, стремительно увеличивалось, всякий раз, как она произносила злополучную"р".

Очаровательная мадам.

— А чего Вам не сидиться тут? — спрашиваешь ты вдруг, стоя совсем у ступеней.

— Смешно! Здесь так тоскливо и одиноко. Что тут делать?

— А что Вы во Франции делать будете?

И Дохлая совсем сутулилась, складывая плечами грудную клетку, и опущенный рот ее поплыл еще ниже:

— Жить, — сказала она неуверенно, будто не задумывалась еще ни разу об этом.

— Так идите, — говоришь ты, — живите. Всяко лучше чем тут сидеть сутками.

И она уходит.

И в миг вокруг тебя оглушительно пустеет. Рядом, на десять шагов, никого: ни посетителей, ни служащих. А у пролета в приоткрытой каморке виднеется стол, а на столе ты отчетливо видишь ее! Блестящую аккуратную маленькую заветную печать.

Печать, которую ставят на обложку инсуна, чтобы можно было выехать заграницу. Печать, за которой гоняются все жители города.

Мое спасение, моя цель жизни, мечта. Решение всех моих проблем, и проблем той дохлой женщины. Вот она — бери, не хочу. Хватай же.

Возьми! Ну!

Пожалуйста…

Ты в последний раз оборачиваешься оглядеть зал, сжимаешь кулаки, и бежишь вверх по лестнице.

Ты просто уходишь.

Махнув рукой, не обратив внимания, не посчитав значимым, ты просто плюешь на возможность сбежать из города.

Словно топчешь мою последнюю надежду.

Будто закапываешь меня здесь живьем.

Предаешь то немногое, что мне еще было важно.

Ты просто уходишь.