Путешественник из ниоткуда

Валерия Вербинина, 2008

Какие только роли не приходилось играть баронессе Амалии Корф, сотруднице особой службы Его Императорского Величества! В новом деле – о пропавших чертежах, содержащих тайну государственной важности, – ей пришлось перевоплотиться в… впрочем, это пока должно оставаться для всех секретом. Особенно для провинциального полицейского чиновника со звучным именем Аполлинарий Марсильяк. Именно он обнаружил тело человека, выпавшего из петербургского поезда, но чертежей при нем, увы, не оказалось. Более того, на следующий день пропало и само тело! Марсильяку ни за что бы не решить эту головоломку, если бы за дело не взялась несравненная Амалия…

ГЛАВА X

Когда мы вернулись в город, мне стоило большого труда отговорить Изабель устроить кутеж в «Вене», грязноватой гостинице на главной площади, где с приезжих драли втридорога, а кормили на грош. По моей рекомендации мы отправились в «Уголок для проезжающих», который содержала вдова Шумихина и который, несмотря на свое провинциальное название, мог вполне сойти за приличное заведение. Мадемуазель Плесси посмотрела на меню, написанное по-русски, и, надув губы, передала его мне.

— Ах, я совсем не разбираться в ваш язык, — пожаловалась она. — Закажите мне сами, хорошо? И пусть Аркади тоже дадут что-нибудь.

Поскольку на обратном пути ворчливый Аркадий чуть не вывалил нас в канаву, я высказался в том духе, что ему не повредит, даже если он умрет с голоду. Ответ Изабель поразил меня.

— Может быть, — равнодушно заметила она, пожимая плечами. — Но если он умереть, кто же тогда меня возить?

Я подумал, что при всех своих причудах она довольно-таки практична, и заказал уху, икру, отбивные из телятины и кофе. Мадемуазель Плесси пожелала спаржи и устриц. Честно говоря, я слегка запнулся, переводя ее просьбу, но официант не заметил моей заминки. Спаржа нашлась еще быстрее, чем устрицы, и я понял, что до конца недели, а то и дольше, мне придется питаться одним хлебом, ведь не могло быть и речи о том, чтобы позволить моей спутнице платить за обед.

— Cet asperge ressemble а du caoutchouc, — пожаловалась она, ковыряя вилкой в тарелке. — Pourquoi les gens riches aiment le manger, je ne comprends pas^[31].

Устрицы ей тоже не понравились.

— Ils ont un air malade^[32], — сказала Изабель.

Я не знал, смеяться мне или сердиться на нее. Но тут принесли котлеты и уху, и мадемуазель Плесси с большим аппетитом принялась за них.

— Вы ничего не едите, — сказала она по-французски. — Почему?

Я ответил, что мне не хочется, и к тому же мне пора возвращаться на службу. Изабель округлила глаза.

— О! У вас много дел?

— По правде говоря, не слишком, — со вздохом признался я.

Мадемуазель Плесси поглядела на меня блестящим, влажным взглядом и прикончила вторую котлету.

— Вы чересчур много думать о работе, — заявила она безапелляционно. — Вам следует больше отдыхать.

— Не могу, — ответил я. — Пока я не разобрался в происходящем, покоя мне не будет.

— А! Вы имеете в виду убитую собаку?

Почему-то всем далась именно собака! Но я устал, и у меня не было даже охоты сердиться.

— Дело не в собаке, а в… в Петровском.

— В пьянице, которого вы приняли за мертвого?

— Он не был пьян, — упрямо сказал я. — Он был мертв. Я абсолютно уверен.

— Значит, он не мог никуда уйти?

— Никак не мог, — подтвердил я.

— Как интересно, — вздохнула мадемуазель Плесси. Она посмотрела на спаржу, и ее взор затуманился. — Совсем как в «Загадке каменного цветка». Там тоже человек исчезает, а потом выясняется, что во всем виноваты близнецы. И еще там главного злодея замуровывают в стену, то есть не замуровывают, конечно, а так случайно получилось…

Я сидел, слушал ее болтовню и думал… даже не знаю хорошенько, что именно. Мадемуазель Плесси увлеченно пересказывала какие-то книжки, которые я никогда не читал и никогда, наверное, не прочту, — книжки, полные мрачных подземелий, кровавых тайн и незаконнорожденных мстителей. Одним словом, несла несусветный вздор, и ничего из того, что она рассказывала, никогда не происходило в жизни, но… сам не знаю почему, я отдыхал душой, слушая ее щебет. Вот странно… Ведь мадемуазель Плесси была мне посторонним человеком, совершенно чужим, и до сегодняшнего дня я совсем не знал ее, но все же с ней было очень уютно, несмотря на ее легкомыслие и невероятные ужимки. Завтра, наверное, она уедет, вернется к себе во Францию, к столь неожиданно свалившемуся на нее богатству, и я больше ее не увижу.

— Ну вот, вы опять ничего не едите, — обиженно сказала мадемуазель Плесси.

Но я не успел ей ответить, потому что в тот момент увидел пробирающегося между столов урядника Онофриева. Его плутовская рожа расплылась в улыбке.

— Чего тебе? — неприязненно спросил я.

Он кашлянул, выразительно покосился на Изабель и доложил, отдавая честь:

— Григорий Никанорыч очень желают вас видеть. По собачьему делу-с.

— Вот оно что… Быстро же ты меня нашел, братец!

— А что тут особенного? — ухмыльнулся Онофриев, одним глазом косясь на невозмутимую француженку, которая как раз в то мгновение разделывалась с каучуковым салатом. — Вас Тришка, который пирожки продает, видел, когда вы в карете катили барыни этой. Тут ничего-с хитрого нет.

Я подозвал хозяйку, попросил принести счет и расплатился. В кошельке моем почти ничего не осталось, но я решил не обращать внимания на такие мелочи.

— Приношу свои извинения, мадемуазель, служба… Счастливо оставаться.

Она подала мне ручку, как настоящая принцесса, — узкую, гибкую, прохладную, — и я и сам не заметил, как поцеловал ее. Хозяйка Марья Петровна, глядя на нас, даже вздохнула с некоторой завистью. Или мне показалось?

— Au revoir, mademoiselle!^[33]

Онофриев осклабился, зачем-то отдал честь и затопал сапожищами к выходу вслед за мной.

* * *

Против ожидания, исправник принял меня довольно ласково.

— А, вот и вы, Аполлинарий Евграфович! Прошу вас, садитесь… Ну-с, что новенького слышно по нашему делу?

Я рассказал ему о беседе с отцом Степаном и повторил, что, по моему личному убеждению, Стариков не убивал собаку Веневитиновых.

— Гм, да, конечно… — промычал Ряжский. — Но ведь ваше мнение к делу не подошьешь, сами понимаете… Тем более что алиби у Старикова все-таки нет, что следует и из показаний отца Степана. — Затем исправник без перехода спросил: — Скажите, а что за певичка французская, которую с вами видели?

— Певичка? — поразился я. — Помилуйте, Григорий Никанорович… Она бывшая гувернантка. Оставила службу, потому что получила наследство.

— Большое? — прищурясь, осведомился исправник.

Я замялся.

— Порядочное, — признался я.

— Гм! — молвил Ряжский, подкрутивши ус. — А вы, значит, сударь, того, решили унаследовать ее вместе с ее наследством… Да-с! — И он рассмеялся, крайне довольный удачным каламбуром.

Я сидел в полном остолбенении. На миг у меня мелькнула даже мысль, что я, как Поприщев, ненароком сошел с ума и теперь, сам не зная того, оказался в сумасшедшем доме.

— Григорий Никанорович, о чем вы?!

— Ну, полноте, милостивый государь! Весь город видел, как вы ее обхаживали… у Шумихиной-то. Мне Онофриев уже обо всем доложил…

Я сидел раскрывши рот и, вероятно, представлял собой преглупое зрелище. Однако Григорий Никанорович все же решил сжалиться надо мной:

— Ну, полно, полно, голубчик… Вы не подумайте, что я там против или что такое. При случае познакомьте меня с мадемуазель… как ее зовут?

— Изабель Плесси, — машинально ответил я.

— Ну да, Изабель… Мадемуазель-стриказель… — Он значительно кашлянул. — А вы молодец, конечно. Нет, кроме шуток, молодец. Когда вам не мерещатся всякие непонятные покойники…

Мне мучительно захотелось провалиться сквозь землю, но, увы, в данный момент желание было совершенно неосуществимо. В дверь постучали.

— Войдите! — крикнул Ряжский.

Вошел секретарь Былинкин, молодой человек хлипкого телосложения, несколько напоминающий комарика, непонятно почему затянутого в узкий мундир. Чем занимается Былинкин в нашем управлении, не ведомо никому. Он всегда на месте, но, когда надо составить отчет или написать рапорт, почему-то непременно выясняется, что он куда-то отлучился. Некоторые девушки города N уверяют, что у Былинкина ангельский вид, и я охотно им верю. Если паче чаяния вы все же застигли его на месте и просите помочь, у Былинкина делается такое несчастное лицо, что вы сразу же начинаете жалеть о том, что посмели обременить столь хрупкое существо презренной земной работой. Глаза у Былинкина печальные, несколько навыкате, жидкие светлые волосы обильно смазаны фиксатуаром и зачесаны назад, открывая высокий лоб. С начальством он неизменно почтителен и никогда ему не перечит, за что, собственно, его и ценят. Кроме того, Былинкин обладает особым умением разговаривать с торговцами. С ними, особенно с женщинами, он ласков и предупредителен настолько, что ему всегда продают самые лучшие товары, да еще и набавляют весу сверху. Самые злобные бабы на рынке, завидев его, расплываются почему-то в улыбке и наперебой зазывают покупать у себя, хотя всем им отлично известно, что Былинкин не слишком богат, не может похвастаться чином. Даже злые цепные собаки питают к секретарю необъяснимую симпатию, позволяя безнаказанно себя гладить, тогда как любого другого за подобную вольность неминуемо разорвали бы на части. В чем тут дело — не знаю, и почему этот человек, мягкий, кроткий, услужливый и при том невероятно изворотливый, когда доходит дело до работы, так пленяет сердца, тоже не могу объяснить. Иногда у меня складывается впечатление, что он смог бы с комфортом устроиться даже в кратере огнедышащего вулкана или на острове, где принято отдавать почести всем заезжающим туда путешественникам, поедая их.

Сейчас на его челе, впрочем, витала озабоченность, и вообще он выглядел как человек, который трудится целыми днями не покладая рук.

— В чем дело, Никита Егорыч? — спросил исправник, нахмурясь.

— Телеграмма, — доложил Былинкин, волнуясь. — Из столицы. Срочно.

Ряжский взял распечатанную телеграмму, бросил на нее взгляд и как-то малость закоченел. Прочитал от начала до конца и на сей раз закоченел окончательно.

— Только что доставлена, — зачем-то добавил Былинкин, часто-часто моргая глазами.

Молчание сгустилось в комнате, молчание расползлось по углам, как вязкое невидимое облако, и задушило всех нас. Григорий Никанорович крякнул и для чего-то протер пальцами углы рта, затем еще раз перечитал телеграмму.

— Вы прочитали это, Никита Егорыч? — спросил он тяжелым, как надгробная плита, голосом.

Никита Егорыч отшатнулся, и ужас нечеловеческий изобразился на лице его.

— Я, Григорий Никанорович? Но ведь как же… я же все телеграммы… Я и понятия не имел, что она секретная, пока не увидел…

— Ну так держите язык за зубами до поры до времени! — сердито сказал исправник и обернулся ко мне: — Прочтите, Аполлинарий Евграфович. Полагаю, вас телеграмма касается непосредственно.

Все еще ничего не понимая, я взял из его рук узкий листок и прочитал:

«Исправнику Ряжскому Срочно Совершенно секретно Сведения Петровском сообщенные вами чрезвычайно важны Просьба ничего не предпринимать приезда Корф Генерал Багратионов».

Примечания

31

Эта спаржа похожа на резину. Почему богатые люди ее едят, не могу понять (франц.).

32

У них больной вид (франц.).

33

До свидания, мадемуазель! (франц.)