ГЛАВА IX
Я нашел отца Степана неподалеку от церкви. Внешность священника описать и легко, и сложно: обыкновенного вида человек, не высокий, но и не приземистый, не худой и, однако же, не дородный. Глаза у него серые, внимательные. Еще водится за ним привычка в задумчивости почесывать бороду, которая доходит ему почти до груди. Он как две капли воды похож на десятки других священников, которые мне встречались, и я думаю, и в самом деле мало чем от них отличается. Не мешкая, я изложил ему суть дела и спросил, видел ли он вчера Старикова.
— Да, он был вчера здесь, — подтвердил отец Степан. — И на кладбище, как он и говорил… — Священник нахмурился. — Должен вам признаться, господин Марсильяк, — после небольшой заминки продолжал он, — что обыкновенно посещения Ильи Ефимыча доставляют мало радости, потому что… ну, да вы сами все про него знаете. Но вчера он был совершенно трезв, чисто одет и… Словом, то, в чем его обвиняют, сильно меня удивляет.
— Обвиняю, собственно, не я, а Анна Львовна Веневитинова, — отозвался я. — Значит, по-вашему, он не мог убить собаку?
— Нет-нет, — поспешно ответил отец Степан. — Он был, знаете ли, в таком настроении… просветленном, что ли… много молился, плакал у могилы.
— Вы не помните, когда именно он ушел?
Отец Степан немного подумал.
— Точно не помню, но, наверное, около одиннадцати. Да, где-то так.
— Вы не видели, какой дорогой он возвращался?
— Короткой. Той, которая ведет через лес.
Пока мы беседовали, мадемуазель Плесси стояла в нескольких шагах от нас, с любопытством поглядывая на церковь, над которой кружили вороны, и на лицо отца Степана. Священник кашлянул.
— А что за особа с вами? — спросил он.
Я вкратце объяснил ему, в чем дело.
— Да, неисповедимы пути господни, — вздохнул он, узнав о неожиданно свалившемся на мадемуазель Плесси богатстве. Сам отец Степан не мог похвастаться особым достатком. — Могу ли я спросить у вас, что вы намерены предпринять теперь?
— Вы имеете в виду Старикова? Я хотел бы уговорить Веневитиновых отозвать свою жалобу. Лично мое мнение таково, что он ни в чем не виноват, но, я полагаю, убедить их будет довольно трудно.
— Что ж, бог в помощь, — отозвался священник.
Я попрощался с ним, и мы вместе с Изабель двинулись обратно к экипажу.
— Это он убить? — поинтересовалась мадемуазель Плесси.
Я едва не споткнулся на ровном месте.
— Простите?
— Вы говориль о какой-то убийство. Он?
— Что вас заставило думать, что…
— Я читаль роман, — победно объявила мадемуазель Плесси. — «Le mystère de la chambre rouge»[25]. И там преступник быль священник.
— Ах, вот вы о чем! — Я с облегчением рассмеялся. — Ну так то в романах. В жизни все гораздо прозаичнее.
— А кто есть убит? Я так и не поняль, — сказала она, робко заглядывая мне в глаза.
Я пожал плечами.
— Представьте себе, весь переполох из-за убийства собаки.
— Un chien? — поразилась мадемуазель Плесси. — Quelle horreur![26]
Я пропустил ее замечание мимо ушей.
— Мне надо встретиться еще с одним человеком. Вы подвезете меня? Если нет, я вполне могу пройтись пешком.
— О ньет, зачем же пешком? — возразила Изабель и как-то очень ловко взяла меня под руку. — Nous irons ensemble![27]
Я подумал… Нет, в тот момент я еще ничего не подумал, уверяю вас. Честно говоря, я уже порядком отвык от женского внимания, а мадемуазель Плесси была очень добра ко мне — только и всего.
Мы добрались до усадьбы, и первая, кого я встретил, была Ирина Васильевна, которая несла куда-то стопку скатертей. Я осведомился, дома ли Елена Андреевна, и добавил, что хотел бы с ней поговорить.
— Сейчас узнаю, — сказала Ирина Васильевна и удалилась.
Из дома, зевая во весь рот, вышел учитель верховой езды. Завидев меня, он приостановился, и в глазах его мелькнули веселые искорки.
— А! Господин Марсильяк! С чем сегодня к нам пожаловали? Никак отыскали очередной труп? — И он засмеялся, довольный своей шуткой.
Изабель вытаращила глаза.
— Qu’est-ce qu’il dit? C’est une plaisanterie, non?[28]
— Вовсе нет, мадемуазель, — отозвался проклятый Головинский и в красочных подробностях поведал всю эпопею об исчезнувшем трупе. Вряд ли Изабель поняла хотя бы половину, потому что она посмотрела на меня с явным сочувствием.
— Кстати, вы забыли представить меня вашей спутнице, Марсильяк, — заметил учитель. — Что, она тоже работает в полиции?
Мне захотелось его поддеть.
— Нет, — ответил я. — Мадемуазель Изабель Плесси — моя хорошая знакомая. Прежде она была гувернанткой, но сейчас оставила это занятие, потому что унаследовала от своей тетки десять тысяч франков ренты. Собственно, мадемуазель Плесси в нашем городе проездом, потому что вскоре возвращается к себе на родину.
— Однако… — пробормотал Головинский, на которого выдуманные мной десять тысяч ренты, похоже, произвели неизгладимое впечатление. — А вы хитрец, господин Марсилъяк! Никогда бы не подумал, честное слово!
Его развязность начала меня раздражать.
— Чего именно вы бы не подумали? — сердито спросил я, но тут вслед за экономкой из дома вышла Елена Веневитинова. Сегодня она была в голубом платье, и я отметил, что этот цвет ей очень к лицу.
— Что вам угодно, господин Марсильяк? — довольно холодно обронила она.
Ирина Васильевна удалилась. Головинский остался на террасе, с любопытством разглядывая мадемуазель Плесси, которая сорвала какой-то цветок и нюхала его.
Как мог, я объяснил Елене свою точку зрения, рассказал о Старикове, о том, почему убежден в его невиновности.
— Я не понимаю, какое отношение это имеет ко мне, — сказала Елена, с недоумением поводя плечом. — Чего вы, собственно, хотите от меня?
Досадуя на себя, я объяснил, что Стариков уже немолод и не выдержит судебного преследования. Тем более что обвинять его собираются вовсе не в убийстве собачонки, а в незаконном проникновении на чужую территорию. Неужели ей захочется, чтобы ее свадьба была омрачена несчастьем пожилого человека?
— Вам стоило бы поговорить по данному поводу с маменькой, — нерешительно проговорила Елена. — Боюсь, я не могу быть вам полезной. Я не слишком хорошо знаю бывшего хозяина имения, но того, что о нем слышала, вполне достаточно. Он бессердечный человек, который дурно обошелся с собственным сыном, и будет только справедливо, если он понесет заслуженное… заслуженное наказание.
Я понял, что жестоко ошибся в девушке. С какой легкостью люди вспоминают о справедливости — если во имя ее они могут не ударить пальцем о палец… Я оглянулся на мадемуазель Плесси, словно она могла мне помочь. Оказалось, что она держит в руке тот цветок, который только что нюхала, — обыкновенную ромашку, — и, говоря что-то вполголоса, обрывает его лепестки один за другим.
— Это жестоко, Елена Андреевна, — с горечью сказал я. — Очень жестоко.
Щеки девушки вспыхнули. Она вскинула голову.
— Думаю, вы не слишком-то вежливы, господин Марсильяк, — звенящим от негодования голосом проговорила она. — Прошу вас немедленно покинуть наш дом. Полагаю, вам здесь нечего больше делать. — И, холодно кивнув мне на прощание, удалилась.
Мадемуазель Плесси оборвала все лепестки ромашки, на мгновение зажмурилась и, пробормотав себе что-то под нос, коротко выдохнула. Я подошел к ней, она открыла глаза и улыбнулась мне. Учитель верховой езды с любопытством глядел на нас.
— Вы узналь то, что хотель? — деловито спросила Изабель.
— Боюсь, у меня ничего не получилось, — извиняющимся тоном промолвил я. — Совсем ничего.
— Тогда надо manger[29], — сообщила она.
— Что? — Я решил, что ослышался.
— Dejeuner[30], — пояснила она. — В пустой желудок не приходит никакой стоящий мысль.
И прежде чем я успел что-либо возразить на сие ошеломительное замечание, она подхватила меня под руку и увлекла за собой.
