Приключения Николая Романова до и после смерти

Владимир Евгеньевич Солодихин (2024)

Роман представляет собой фантастическое юмористическое исследование событий, происшедших с 16 по 18 июля 1918 года в Екатеринбурге при расстреле семьи Романовых. Среди героев романа: Николай Романов, его жена, Александра Романова (Аликс), Сталин, Троцкий и иные исторические и не очень исторические личности.

Глава 4. А судьи кто?!

В подвале Ипатьевского дома за накрытым красной кумачовой скатертью столом сидели трое «судей»: русский, немец и чех.

Посередине солидно восседал «председатель суда» крупный бородатый мужчина средних лет, бывший дьякон русской православной церкви Андрей Милов. Лицо его почему-то было красным, а взгляд мутным.

История его жизни была довольно типична для России того времени. Восьмой ребенок в бедной крестьянской семье, он рано потерял умерших от тифа родителей. Деревенский священник научил его читать, писать, а также азам православной веры. С восемнадцати лет он служил дьяконом в небольшом сельском приходе.

Что с ним случилось дальше и каким образом он стал сотрудником ВЧК тайна, покрытая мраком. В своих разговорах Милов высказывал совершенно разные взаимоисключающие версии. Доподлинно известно только, что накануне описываемых событий он находился в подчинении у Юровского и охранял царскую чету.

Вторым судьей был военнопленный немец внешне очень похожий на будущего диктатора Германии Адольфа Гитлера (так и будем его называть). Своим видом он напоминал испуганного загнанного в клетку зверька.

Самым импозантным персонажем из судей был толстенький маленький чех Швейк. Он так и сиял довольством, попыхивая трубкой с душистым солдатским табачком. Юровский случайно столкнулся с ним в местном совете, и тот покорил его анархо-коммунистическими взглядами, тем более что на остальных «судей» вряд ли можно было положиться в политическом отношении. В свою очередь Швейк мгновенно откликнулся на предложение Юровского «помочь в одном деликатном деле» и теперь горел нетерпением узнать, в чем собственно это дело заключается.

— Как вы думаете, долго нам тут сидеть? — заметил Швейк на чисто русском языке (в отличие от Гитлера, который презирал русский язык, он хорошо поднаторел в нем).

— Хоть бы выпить дали! — лениво зевнул Милов. — Сидим тут на сухую.

— Точно такая история случилась со мной в Праге в 1911 году! — начал рассказ Швейк. — Тогда меня тоже попросили «помочь в одном деликатном деле». Нужно было набить морду одной шлюхе. Звали ее — Элизабет (это, разумеется, не настоящее имя, а альковный псевдоним). Так вот сидели мы однажды в пивной «У чащи» с неким Гораком. Стал он мне жаловаться на эту самую Элизабет. Рассказал про все ее штучки и сколько он всего вытерпел из-за нее! В конце концов, мы основательно нализались и пошли бить ей морду. Рядом с публичным домом Горак подобрал осколок от трубы. А я снял с себя ремень, чтобы бить ей железной пряжкой. Только у нас ничего не вышло. По пьянке мы все перепутали и ворвались в комнату не к Элизабет (она жила рядом), а к Изабелле, звезде салона. Ее мы действительно хорошенько отлупасили, но нам тоже влетело от одного ее клиента, армейского капитана. Он как раз записался к ней на прием, но мы его чуть опередили. Ох! И рассвирепел же он! Оно и понятно! Найти свою цыпочку в таком виде…Кстати, вы будете не пан Франтишек? — прервал рассказ Швейк и повернулся к Гитлеру.

— Найн!

— Вы очень похожи на пана Франтишека, который служил перед войной в публичном доме у Мадам Банжу! — с любезной улыбкой пояснил Швейк.

Гитлер бросил свирепый взгляд на собеседника, хотел что-то сказать, но передумал.

— Это все фигня! — вступил в разговор Милов. — В 1898 году служил я дьячком в одной деревеньке в Рязанской губернии! Деревенька хуже некуда: один покойничек в три месяца. Про крестины и говорить нечего! Короче, чуть там с голода не окочурился! Стал думать, как из этой задницы выбираться! Думал, думал и придумал! Стал потихоньку сам покойничков стругать. Кто из местных зазевается, я его в озере топил. Конечно, шум, гам! Человек пропал! Я больше всех ору! Через пару дней покойничек всплывает! Я его проклинаю! Типа самоубийц церковь не хоронит. Я и записки от их имени подбрасывал примерно такого содержания: «В моей смерти прошу никого не винить! Все свое имущество жертвую дьякону Милову, потому что он один понимал мою душу». Родственнички сразу ко мне! Батюшка, помоги! Не оставь своим покровительством! Отпой самоубийцу! Еле-еле даю себя уговорить. Но за хорошие бабки! Потом еще с общины бабки рубил! Типа надо место осветить, где самоубийство случилось, чтобы, значит, больше такого безобразия не было. Как же не было! Раз в месяц у нас стабильно всплывал утопленник! Иногда чаще, когда деньги нужны были. Короче, жил я, как кот в сметане. Только через год мне этот бизнес пришлось прикрыть. Народ уже что-то просек, да и полиция вокруг крутилась. Меня подозревать начали. Да и перспективы особой не было. Деревенька небольшая, почти всех, кого планировал, я утопил. Стал тогда бога молить, чтоб он меня надоумил, что дальше делать. Жить то привык на широкую ногу. И пришло мне в тот миг великое озарение и чудо Господня! Спустился ко мне во сне ангел небесный и надоумил меня грешного рубить бабки на крестинах. Стал я потихоньку местных бабенок охаживать. А бабенки злые! Мужей то я их всех утопил! Прыгнет, бывало, такая, вцепится в меня и всю ночь колбасит! Под утро я еле живой от нее уползал! Даже голос пару раз сорвал, так что на клиросе петь не мог!

— Ты че пьяный что ли? — хлопнул его по плечу Швейк.

— Не перебивай. Так вот: драли меня эти бабенки так, что Священному Синоду не снилось! А в Синоде тоже не дети сидели! Войдешь, бывало, поутру в церковь, а бабы уже там, меня ждут! Мощные такие, как танки! Друг друга пихают, чтоб до меня первой добраться! И запах от них такой, что ладан перебивает!

— А как ты в дьяках оказался? — полюбопытствовал Швейк.

— Да обычным путем. Как все! Я с детства любил дрался. Как-то (лет двенадцать мне было) одного урода до смерти забил. Труп в реке утопил. Посадить меня тогда не посадили, но слушок нехороший прошел. Тут меня местный священник и приметил. Стал докапываться, почему я в бога не верю?! А мужик он был здоровый. Кулаки пудовые! Очко заиграло! Говорю ему: «Чего наезжаешь? Верую я!». Взял он меня к себе (боксеры всегда в цене были). С тех пор и пошло-поехало!

Милов перекрестился.

— Хороший священник был! Царствие ему небесное. Старик уже в годах, а дрался, как бог! От нас через реку другой монастырь был. Так их настоятель на моего наехал. Земельный спор. Хотел он у нашей церкви аж тридцать десятин землицы оттяпать!

Милов, видимо, вспомнив что-то, улыбнулся.

— Идем мы как-то с моим батюшкой, смотрим, а на встречу из соседнего монастыря их настоятель со своей братвой шагает. Я им так вежливо говорю: «Вы че тут ходите?! Это наша земля!». Короче. Слово за слово. Отколбасили мы их. Одного монаха в реке утопили!

— Это уж слишком! — заметил Швейк.

— Не фига было по нашей территории ходить! Эх! Славное было времечко! Встану, бывало, с утра, как запою:

— Господи помилуй! Господи по-ми-луй!!! — Милов запел могучим сильным басом. Раскатистые звуки его голоса, многократно усиленные эхом разнеслись по подвалу, сотрясли стены, замерли по углам. — В соседнем монастыре уже знали, если Милов с утра поет, значит будет всем морды бить!

— Что ж ты ни разу не сидел? — удивился Швейк.

— Было дело… Замочил я на пасху одного иеромонаха (он мимо нашей церкви проходил). Тут мне не свезло. Оказалось, он из Москвы. Я то думал из соседнего монастыря. Сам митрополит кипишь поднял! Он ему родственничком каким-то приходился. Стали под меня копать! Нарыли всякого. На трех стеллажах дело не умещалось. И драки, и поножовщина, и убийства. Я не ангел! Всякое бывало! Короче, пришлось потерпеть мне за правду и боксерский профессионализм! Засадили меня в острог. Типа: следствие у них. Пришлось давать! Я тогда в долги залез… Кредит взял! Потом сослали меня в одну деревеньку в Рязанской губернии. А там жрать нечего! От голода помереть можно! В остроге хоть кормили! А тут?! Стал я от такой жизни за шиворот закладывать. Сначала кагор. Потом на саг приналег. Саг там делали ядреный: девяносто градусов. Бывало, засосешь с утра литрушечку и ходишь по деревне, ничего не соображаешь… Одному смажешь! Второму в рыло накатишь. Проснусь утром, только перекрещусь. Ничего не помню! Как меня тогда пьяного телега не переехала?! На все воля божья! У тебе сага нет?

— Ты уже и так хороший! — заметил Швейк.

— Все под контролем! Так вот надоумил меня Господь бог деньгу заколачивать. Стал я людей помаленьку топить! А потом их же самих самоубийцами объявлять! Вся фишка в том, что самоубийц то в церкви не отпевают! А я отпевал! Но за большие бабки! Долги отдал, дом купил, из кабаков не вылезал, лангустов ел! В тысяча девятьсот пятнадцатом году в пух проигрался! Не иначе, как дьявол, против меня козни подстроил! Полиция возле дома день и ночь крутилась! Дело завели!

— Ты нам это уже рассказывал! — напомнил Швейк.

— Я как выпью, ничего не помню! — стукнул себя по лбу Милов. — Некачественный спирт в свое время глушил. Меня предупреждали, что память потеряю! А я чего-то не верил… Служил я тогда в одной деревеньке под Рязанью! Деревенька так себе, но бабенки там были — зверь! Однажды иду, смотрю, навстречу сисястая деваха чешет. Попа, как большой арбуз, а рожа вроде незнакомая. «Что такое?» — думаю: «Трахал я ее или еще нет?!». Представляете, мужики, не могу вспомнить! Начисто из головы вылетело. Ну, я — человек добрый. Дай, думаю, еще раз трахну. С меня не убудет. Повалил ее прямо на дороге. Она визжит, вертится! Вся красной сделалась, как помидорчик! Меня еще больше разобрало! И посреди полового акта (когда я в раж вошел) она вдруг, как вцепится мне в морду! Представляете?! Я обалдел!

На лестнице послышались звуки. Кто-то спускался в подвал. «Судьи» сразу приосанились. Выражение их лиц стало торжественным и серьезным.

Дверь распахнулась, и в подвал вошел Юровский. Он был одет по-походному: в длинном плаще, сапогах и шляпе. В одной руке он держал небольшой чемоданчик, в другой канистру для бензина.

— Рад, товарищи, что все в сборе! — Юровский обвел многозначительным взглядом «судей». — Пригласил я вас сюда по ответственному делу! Товарищ Ленин лично курирует этот вопрос.

«Судьи» стали еще более внимательными и серьезными.

— Как вы знаете, ситуация на фронте временно вышла из-под контроля. Завтра-послезавтра город возьмут белочехи. Медлить в такой ситуации нельзя. Из Москвы получено указание сегодня ночью ликвидировать гражданина Романова и всю его семью!

Юровский сделал эффектную паузу и строго посмотрел на судей.

— Рад поздравить вас с ответственным партийным поручением! Решением высших советских органов вы назначаетесь судьями над семьей супостата. Все необходимые полномочия предоставлены.

— Мы? — изумился Милов.

Швейк и Гитлер растерянно переглянулись.

— Вы. И это еще не все. Вам предстоит самим привести свой приговор в исполнение. Расширять круг посвященных партия считает нецелесообразным. Суд должен пройти в обстановке максимальной секретности и в самый короткий срок. До рассвета все должно быть кончено, а трупы сожжены. Я надеюсь, вы меня правильно поняли, товарищи?

Судьи еще раз переглянись и кивнули.

— Для уничтожения тел вам предоставляется канистра с бензином! И последнее, товарищи. Партия выбрала вас, потому вы люди — политически грамотные, ответственные, с обостренным чувством классового сознания и пролетарским чутьем. Я передаю вам слова товарища Ленина. Сами понимаете, кому попало, такое дело не доверили бы!

— Понятно! — кивнул за всех Милов.

— Партия выбрала вас, но партия, в случае чего, может строго наказать. Понимаете меня?! Еще раз повторяю. Ваш революционный международный суд рабочих и солдат, руководствуясь пролетарским сознанием, должен сегодня ночью изобличить и покарать граждан Романовых! Есть вопросы?

— Я вообще люблю суды! — заметил Швейк. — На них всегда узнаешь много интересного. В 1909 году в Яблонцах был суд над господином Роговицей, совладельцем банка «Роговица и сыновья». Судили его за уклонение от налогов. Уже в суде выяснилось, что налоги он все до копеечки заплатил, а привлекли его по ошибке. Но одна из зрительниц (на такие суды всегда ходит много женщин) признала в нем серийного маньяка. Год назад он ее изнасиловал, а затем отрезал голову ее подруге…

— Вот-вот! — Юровский взглянул на часы. — Вы тут поболтайте немного! Скоро их приведут! Председателем суда назначаю Милова. Русского императора должен осудить русский.

— Я порву его, как Тузик грелку! — заверил бывший дьякон.

— Суд должен быть быстрым и эффективным. Пара — тройка вопросов и смертный приговор! Тут же стреляйте в упор! Протоколы оформите по форме. Понятно?

— Понятно.

— Сделаете дело и сразу отстучите телеграмму Свердлову. Аппарат мы установили прямо здесь! — Юровский указал на громоздкую телеграфную аппаратуру в углу комнаты. — Пользоваться кто-нибудь умеет?

— Умею! — кивнул Швейк.

— Сразу по исполнению приговора уходите из города. Доберетесь до Москвы. И лично из рук в руки передадите протоколы товарищу Свердлову. Меня не ищите. Я уезжаю по ответственному и неотложному делу.

— Так точно! — по-солдатски рявкнул Милов.

— До свидания, товарищи! Успехов вам!