28 дней. История Сопротивления в Варшавском гетто

Давид Зафир (2014)

Варшава, 1942 год. Шестнадцатилетняя Мира контрабандой проносит в гетто продукты, чтобы помочь выжить матери и сестре. Она все чаще слышит, что скоро население гетто будет «депортировано» — убито или отправлено на восток, в трудовые лагеря. Мира отчаянно ищет способ спасти семью и случайно знакомится с группой людей, которые планируют немыслимое: восстание против немцев. У бойцов Сопротивления почти нет припасов и оружия, как нет и надежды на то, что им помогут союзники за стенами гетто. Но они продержатся целых 28 дней — дольше, чем кто-либо считал возможным.

8

Светящаяся вывеска с названием заведения даже среди бела дня горела алым. Буква О в «Отеле» мигала, а под ней стоял амбалистый швейцар. Несмотря на летнюю погоду, он был в длинном плаще — видно, воображал себя большим гангстером. Хотя на самом деле он обычный головорез, который шестерит при настоящих боссах гетто — при тех, с кем Руфь кувыркается каждую ночь.

Швейцар следил за тем, чтобы абы кто в бар, при котором находился бордель, не попадал. Он пропускал только людей при деньгах, готовых тратиться на выпивку и секс. Но я надеялась, что для человека, который водит дружбу с одной из работниц их лавочки, все-таки сделают исключение.

Я направилась прямиком к нему и сказала:

— Добрый день, я подруга Руфи.

Швейцар сделал вид, будто в упор меня не видит.

Не на такую реакцию я рассчитывала.

— Я хотела бы к ней пройти, — не отступала я.

— А я хотел бы уметь летать.

Вышибала-комедиант. Редкое сочетание. И не очень-то приятное.

— Руфь меня ждет, — соврала я.

Но тот опять сделал вид, будто я пустое место, и устремил взгляд мимо меня на двух эсэсовцев, которые шагали по противоположной стороне улицы с винтовками на плечах и лакомились мороженым. У меня перехватило дыхание. Хотя немцы, поглощенные своим мороженым, не обращали на нас никакого внимания, мне стало страшно. Я не Рубинштейн, который мог смеяться им в лицо. Да и никто не Рубинштейн. Кроме самого Рубинштейна.

Швейцар кивнул солдатам. Те со скучающим видом кивнули в ответ. Этот обмен приветствиями меня не удивил. Немцы получали свою долю от доходов еврейских мафиози, да и, конечно, солдаты наведывались в бордель. Раса господ расой господ, а удовлетворить свои потребности с еврейкой они не прочь. Неужели Руфь тоже с немцами в постель ложится…

Даже думать тошно.

Как бы швейцар ни старался напустить на себя небрежный вид, в его глазах читался страх. После Кровавой ночи эсэсовские патрули стали отстреливать евреев вообще без повода — просто для забавы. Даже бандитов не щадили. И детей. Только вчера перед больницей Берсонов и Бауманов эсэсовец убил троих детей. Об этом мне рассказала одна из краковчанок — да, времена настали такие смутные, что наши религиозные соседки уже не знали, куда деваться от страха, и не брезговали отвести душу даже с такой «профурсеткой», как я. Дети просто сидели перед больницей, и эсэсовец открыл по ним огонь безо всякой причины. После этого рассказа мне остро захотелось навсегда запереть Ханну в нашей дыре на улице Милой.^[1]

От меня не укрылось, что, когда солдаты прошли мимо, швейцар тихонько перевел дух. И тут я поняла: его страх — это мой шанс. Я сделала шаг вперед, встала перед ним — моя макушка едва доставала ему до подбородка, — уставилась на него и ухмыльнулась:

— Ты ведь знаешь, как Рубинштейн добывает себе еду?

Этот вопрос явно привел швейцара в замешательство. Настолько, что он напрочь позабыл, что я пустое место, и буркнул:

— Знаю, конечно, ну и что?

— А вот я сейчас как крикну, — я заухмылялась еще шире, — что Гитлера надо пристрелить!

— Ты… ты этого не сделаешь. — В его глазах снова появился страх.

— А я у Рубинштейна училась, — засмеялась я и сделала пару подпрыжек по тротуару на манер нашего местного клоуна.

Швейцар явно не знал, как ему на все это реагировать.

А я снова подскочила к нему и с хохотом выкрикнула:

— Все равны!

Не то чтобы я очень убедительно изображала сумасшедшую, но этого и не требовалось. Моего спектакля вполне хватило, чтобы вышибала растерялся и решил, что со мной лучше не связываться.

— Так что, — неуверенно проговорил он, — Руфь правда твоя подружка?

— Я же сказала, значит, правда.

— Ну никому ведь не повредит, если ты зайдешь к подружке…

— Никому, — улыбнулась я.

Миновала швейцара, поднялась по двум ступенькам и вошла в отель «Британия».

Примечания

1

Еврейская детская больница, существовавшая в Варшаве в 1878–1942 годах. Здесь и далее примечания переводчика.