Вопреки

Дарина Иконникова (2024)

История жизни молодого, скромного, интеллигентного протестантского пастора в лихие времена 1920-х годов в Новом Орлеане: одиночество, метания души, приключения, мафия, и, конечно же, любовь…

Влюбленный молодой пастор

Опять отъезд

Спустя две недели после этого разговора, ранним прохладным утром Джеймс стоял на пороге церкви пастора Нила и прощался со своим наставником. Долорес не соизволила выйти проводить юношу.

Отправляясь во второе в своей жизни дальнее путешествие, Джеймс уже был лучше подготовлен к нему. У его ног стоял коричневый довольно приличного вида чемодан, в котором кроме Библии и голубой ленточки Леи были аккуратно уложены смены белья, брюки, рубашки, пальто, несколько пар обуви, полотенца и бритвенные принадлежности. Также он взял с собой небольшой саквояж с инструментами, потому что не хотел за два года разучиться обувному мастерству, а пастор Нил уверил его, что в богословской школе обязательно пригодятся его навыки.

Эмоционально тяжелое прощание с детьми прошло накануне под плач малышей и крепкие рукопожатия старших ребят. Джеймс заверил их, что будет обязательно приезжать, а они пообещали ему писать и отправлять рисунки.

А сейчас на него с печалью смотрели теплые глаза светлого пастора. Джеймсу показалось, что за последние дни, посвященные его сборам в дорогу, наставник постарел на пару лет и осунулся. Этот добрый неродной человек стал ему отцом, лучшим другом, старшим братом, наставником, учителем, защитником и духовником. Им обоим было мучительно расставаться: один опять уезжал надолго в незнакомое место, второй добровольно отпускал часть своей души, юношу, ставшего ему сыном, которого так и не даровал Господь.

— Я не буду давать тебе никаких наставлений, Джеймс. Ты и сам понимаешь важность принятого решения, ты выбрал этот путь неспроста, я уверен. Поэтому, я желаю тебе пройти его с честью, а Бог поможет, — сказал пастор.

— Спасибо, пастор, спасибо за всё, что вы для меня сделали за эти годы, я никогда этого не забуду, и ни за что вас не подведу! — ответил юноша.

— Да что же ты так прощаешься, будто навсегда? Ты едешь на обучение в соседний штат, а не в другую страну. Давай повеселей! Новое место, достойные люди, лучшие знания, которые позволят устроить всю дальнейшую жизнь. И всего-то за два года! — пастор подмигнул и прижал к себе парнишку.

— Да как-то грустно опять уезжать, но я готов! — Джеймс покрепче обнял своего пастора и улыбнулся.

* * *

Перед поездкой в Хьюстон Джеймс решил повидать пастора Тома и навестить могилку Леи. За эти годы, которые он прожил в Новом Орлеане, ему нечасто удавалось вырваться в родной городок. Он никогда надолго там не задерживался: приезжал утренним поездом, проводил несколько часов на могиле и спешил обратно в маленькую мастерскую, свою крепость. Каждый раз возвращаясь в большой город, он замыкался в себе и заново переживал трагедию, наложившую печать горестной пустоты на его сердце.

И в этот раз он прогостил пару часов, благо городок был по пути в Хьюстон, а поезд шёл в ту сторону только два раза в день. Рассказав пастору о принятом решении, получив благословение, возложив цветы на зелёный холмик у родного дерева, Джеймс отправился вечерним поездом в следующий этап своей жизни.

Школа

Здание богословской школы располагалось на отшибе Хьюстона и представляло собой невзрачное, двухэтажное, серое, продолговатой формы сооружение с множеством окон. Никакого сада вокруг него не было, только несколько таких же серых каменных скамеек под небольшими, скудно ветвистыми деревьями, которые не отбрасывали никакой тени.

Джеймса, привыкшего к небольшой, но аккуратной церкви пастора Нила, утопающей в пышной зелёной растительности сада, создающего впечатление живительного оазиса в просоленной каменной пустыне, удивило это безжизненно тоскливое пространство.

— Мрачно конечно, но мне подходит, зато не буду ни на что отвлекаться, — пожал плечами Джеймс и направился к главной двери школы.

Его быстро определили в комнату на трёх человек, которая должна стать его домом на два года. Она располагалась в левом жилом крыле здания на первом этаже и была меблирована тремя кроватями, тумбочками, шкафами и письменными столами. Соседи его ещё не приехали, и он занял отдельно стоящую в удаленном углу кровать.

Занятия должны были начаться через несколько дней, поэтому Джеймс посвятил это время исследованию доступных помещений школы. Столовая уже работала, и первым делом он отправился туда, так как съел только одно яблоко и кусок хлеба в поезде по дороге в Хьюстон. Приём пищи происходил в большом светлом зале, заставленном длинными столами и скамьями вдоль них. За столом посередине зала сидели четыре юноши, заканчивающие свою трапезу, Джеймс прошёл мимо них, кивнул, и, взяв тарелку с кукурузной кашей, сел поодаль от них.

Далее он заглянул в несколько незакрытых школьных классов, абсолютно одинаковых, рассчитанных на двадцать-двадцать пять учеников и отличающихся только тематикой преподаваемых дисциплин. В одном классе на стенах висели портреты писателей и поэтов, в другом — философов, в третьем — географические карты.

Больше всего юношу поразила библиотека: огромный круглый двухэтажный кабинет с двумя входами и выходами с первого и второго этажа. Стены библиотеки оказались единым книжным шкафом, вплотную заставленным фолиантами. Окон в кабинете не было, скудное освещение давали десять ламп, размещенных на небольших столах посередине помещения. Слева и справа от входа вдоль шкафов тянулись две длинные деревянные лестницы, передвигающиеся за счет полозьев, прикреплённых у основания шкафа и под потолком. Пахло в библиотеке деревом, старой бумагой и пылью.

Джеймс, задрав голову, с неподдельным удивлением рассматривал невероятную архитектуру комнаты.

— Что-то хочешь взять почитать? — неожиданно прозвучал старческий голос откуда-то из глубины гигантского шкафа.

— О Господи! — вздрогнул Джеймс.

— Нет, не Он, — хихикнул голос, и одна из лестниц начала двигаться к середине шкафа.

Кряхтя, с неё спускался очень сутулый человек маленького роста, покрытый с ног до головы пылью, напоминая любой из экземпляров, стоявших на полках этого хранилища. Спустившись, запыленный горбун довольно проворно повернулся и посмотрел на Джеймса.

— Приветствую тебя в святая из святых, молодой человек! — поздоровался седовласый мужчина неопределенно пожилого возраста с мутными очками на носу.

— Добрый день! Вы меня напугали, — ответил Джеймс.

— А чего тут бояться? Книги, мыши да паутина, — улыбнулся старик, — тебя как зовут? Новый ученик?

— Меня зовут Джеймс. Я только сегодня приехал из Нового Орлеана, — ответил юноша.

— О-о-о-о-о, город моря, музыки и красивых женщин, — мечтательно произнес старик.

— Э-м-м, наверное. А вас как зовут? — поинтересовался Джеймс.

— Меня зовут мистер Фокс. А среди учеников, да и преподавателей, меня называют Фолиант. И все уверены, что я этого не знаю, — опять хихикнул старик, — ученики сменяются, а прозвище моё остаётся, но я не обижаюсь, мне даже нравится. Я всю жизнь работаю в этой библиотеке и, наверное, уже и правда похож на своих подопечных.

— У вас очень интересная работа! Я никогда не видел столько книг! Их, наверное, и за всю жизнь не прочесть. А место тихое и какое-то волшебное.

— Я рад, что тебе понравился мой кабинет. Ты приходи ко мне почаще, поболтаем о том, о сём, а то ребята прибегают, схватят нужную книгу, и только их и видели.

— Спасибо, я обязательно буду заходить, — завороженно, будто находясь под воздействием магии древних знаний, заточенных в священном пыльном саркофаге, прошептал Джеймс и вышел из библиотеки.

На следующий день приехали его соседи, два восемнадцатилетних брата-близнеца из маленького городка под Хьюстоном. Познакомившись с Джеймсом, они остались довольны, что их кровати стоят рядом, а молчаливый парень с глубоко посаженными печальными голубыми глазами обустроился поодаль.

Новый путь

Совсем скоро начались занятия. В школу набрали пятьдесят юношей с близлежащих штатов, по двадцать пять человек на класс. Формы одежды в школе как таковой не было, но в обязательном порядке она должна была быть черных, коричневых или темно-серых тонов. Все ученики были из пасторских семей или выходцами из небогатых, но честных слоев населения, каждый верил в Бога и хотел стать пастором, чтобы продолжить семейную традицию или выбраться из нищеты, так как власти платили служителям церкви достойное жалование.

И эти две тёмные людские массы передвигались в течение дня из кабинета в кабинет, тихонько переговариваясь, стараясь не нарушать чинного умиротворения богословской школы и опасаясь отчисления за малейший проступок.

Их дни походили один на другой: в шесть часов утра утренняя молитва перед завтраком, с восьми до пяти — обучение с часовым перерывом на обед, с пяти часов свободное время, за которое надо было успеть не только выполнить задания учителей, но и справиться с работой, возложенной на каждого в зависимости от решения пастора Кевина.

Школа существовала практически автономно, наёмный труд был только у поваров. Все хозяйственные заботы были распределены межу учениками: чистка общественных помещений и кабинетов, уборка посуды со столов и её помывка, стирка в прачечной, находившейся тут же в здании, приведение в порядок территории вокруг школы и другие. Единственное место, куда не допускались для уборки обучающиеся — библиотека, Фолиант был категорически против.

Пастор Кевин, зная о профессиональных навыках Джеймса, устроил его в школьную слесарную мастерскую, где тот чинил не только обувь преподавателей и учеников, но и занимался мелкой починкой мебели, хозяйственных инструментов и другой утвари.

В первый год обучения юноши изучали историю, философию, географию, введение в пастырскую аскетику и богослужебное чтение.

По результатам экзаменов к концу первого года осталось тридцать претендентов на рукоположение, Джеймс был среди счастливчиков. Ему довольно легкого давались теологические дисциплины, а с мирскими помогал новый друг — Фолиант. Они часто и допоздна засиживались в библиотеке, подготавливаясь к урокам и обсуждая жизнь за пределами школы. Мистер Фокс редко бывал в самом Хьюстоне, а в Новом Орлеане последний раз был в молодости. Он в подробностях расспрашивал у Джеймса о набережной, кинотеатре, современной моде, ресторанах и подпольном казино, о котором читал в газетах. Но Джеймс мало о чём мог поведать старику, только о церкви, обувных магазинах и немного рассказал про вокзал.

— Да уж, Джеймс, ты вёл не менее затворнический образ жизни, чем я. Но я уже давно старик, а ты еще совсем молодой парнишка. Вот и сейчас, после занятий не бежишь общаться с ровесниками, а проводишь вечера со старым книжным червем или закрываешься в мастерской, — постоянно твердил Фолиант.

— Мне так спокойнее, — бубнил Джеймс.

— А не должно быть спокойно в твоём возрасте, — настаивал старик — вот получишь образование, вернёшься в Новый Орлеан, и что дальше? Опять только церковь и мастерская? Тебе надо жениться. Женщина сможет исцелить твою сердечную рану и заполнит пустоту в душе. Иначе ты сам себя скоро сгрызешь.

— Угу, — был всегда один и тот же ответ парня.

Джеймс часто получал письма от пастора Нила и детишек. Наставник очень гордился учеником, дети писали о своих успехах, присылали рисунки.

Юноша приезжал навестить их на День Благодарения и Рождество, провел весь август в Новом Орлеане. А потом отдохнувший, румяный, с просоленным от морского бриза лицом вернулся в школу на заключительный год обучения.

Его соседи по комнате, братья-близнецы, тоже успешно сдали экзамены, поэтому они остались жить втроём. Джеймса это вполне устраивало, он не любил перемен. Мистеру Фоксу он привёз кипу газет Нового Орлеана, тот был безмерно счастлив и опять начал расспрашивать о новостях из большого города. Ответы Джеймса были скудны и несодержательны, на что Фолиант прочитал очередную лекцию о прелестях молодости и необходимости расширения кругозора по отношению к девушкам.

Второй год обучения был разделен на две части: в первом полугодии подробное изучение Писания, во втором — практические занятия по пастырским проповедям. Большинству учеников этот год дался проще, и по окончании осталось восемнадцать человек, в том числе и Джеймс.

И вот, наконец, настал самый главный день в жизни учеников — назначена дата личных собеседований с членами руководящего совета и церковными лидерами протестантских церквей.

На это важное мероприятие приехали пасторы Том и Нил, они были приглашены как главные пасторы своих церквей. Само собой, в виду личной заинтересованности, они не экзаменовали Джеймса. Наэлектризованная, нервная, томяще-мучительная атмосфера стояла во всех коридорах школы. Юноши в чистых наглаженный костюмах, начищенных ботинках, ходили из угла в угол в комнате ожидания с заложенными за спины руками. Джеймс стоял, облокотившись плечом на откос окна, сложив руки на груди, и смотрел на голые безжизненные ветви деревьев. Он думал о Леи, эти мысли помогали ему успокоить прыгающее в груди сердце.

Он был вызван предпоследним. За последние несколько часов Джеймс увидел у одноклассников широкий спектр эмоций: раздражительный смех, импульсивное постукивание ботинком, улыбки радости и слезы огорчения. Он настолько изнервничался и устал ждать, что был готов к любому решению коллегии духовных лиц. Однако всё прошло идеально, как потом наперебой рассказывали пасторы Том и Нил, Джеймс же мало что помнил, голова его была как в тумане.

На следующий день прошла официальная церемония рукоположения для семи успешных юношей, получивших чины младших пасторов.

Молодой пастор

Ранним осенним утром на перроне вокзала Нового Орлеана был замечен молодой человек лет двадцати, выше среднего роста, с глубоко посаженными голубыми глазами и русыми слегка волнистыми волосами. Он шёл быстрым широким шагом к выходу с вокзала. Девушки и молодые женщины, мимо которых он пролетал, удивленно оглядывались ему вслед и, прикрывая ротики ажурными перчатками, увлечённо перешёптывались.

Младший пастор Джеймс официально прибыл на службу в единственную в городе протестантскую церковь, которой руководил пастор Нил. Молодой пастор был одет в новый черный костюм, того же цвета рубашку и ботинки, в воротнике рубашки резонансно белела накрахмаленная колоратка.

Он предпочёл пройтись привычной дорогой по набережной до церкви, а не брать в аренду автомобиль, хотя на этот раз мог себе это позволить за счёт пасторского жалования. В это время дня на набережной было немноголюдно, несколько рыбаков и пара пожилых людей, выгуливающих собак. Волна трепета взволнованных леди от новоприбывшего свежего молодого пастора ещё не успела докатится до этой части города, поэтому Джеймс беспрепятственно добрался до места службы.

Долгожданная встреча с пастором Нилом прошла очень тепло, чего нельзя сказать о Долорес. Она была уверена, что Джеймс, успешно сдавший экзамены и получивший должность, отправится в другой приход, подальше от её обители. Но пастор настоял, что ему необходим помощник не только в мастерской, но и при проведении служб.

Джеймсу выделили комнату в густо населённом доме в другом районе Нового Орлеана, однако, он отказался от неё в пользу комнатушки-мастерской. Теперь он был финансово свободен и мог не беспокоиться о недовольно-презрительном выражении лица жены светлого пастора во время общих трапез.

Женщина, которая раньше «питалась» неловкостью, смущением и обескураженностью парня, зависимого от её мужа, теперь потеряла рычаги управления юнцом. Ей не хватало чувства превосходства над кем-либо, а так как она общалась только с мужем и Джеймсом, вариантов иных жертв у неё не было. Недолго думая, Долорес нашла пищу для «поддержания жизнедеятельности» своей тёмной безликой души — она решила следить за каждым шагом младшего пастора и, уличив его в какой-нибудь серьёзной ошибке, отправить на другой конец света.

Вопреки её ожиданиям, повзрослевший и возмужавший Джеймс продолжил затворнический образ жизни, не нарушая церковные каноны, личные принципы и общепринятые правила приличия.

Так шли годы, младший пастор исправно выполнял свои служебные обязанности, чинил обувь и занимался с малышами в церковном детском саду.

Небывалый ажиотаж, охвативший милых дам Нового Орлеана, от приезда молоденького стеснительного пастора в не отличавшийся особой праведностью город давно прошёл. В первый год его службы стаи добродетельных мамаш водили на смотрины своих пока еще кротких дочерей. Не получив ничего кроме благословения, девушки отправлялись обратно в отчий дом или, чуть изменив маршрут, — под крышу более весёлых заведений — многочисленных кабаре и ресторанов.

Во второй год, прознав о целомудренности младшего пастора, ярыми последовательницами протестантского учения стали замужние молодые женщины, уставшие от винного запаха своих благоверных и желавшие испытать что-то такое, чего уже не мог предложить им порочный город. После нескольких воскресных проповедей, прерываемых гулом пёстрой неподобающе одетой толпы лихих прихожанок, пастор Нил корректно прекратил парадные шествия в свою церковь.

Третий год прошёл намного спокойнее, только изредка прилетали в открытое окно мастерской записки с пылкими признаниями в любви или приглашениями на свидания. Ухмыльнувшись, светлый пастор собирал с подоконника нераспечатанные, густо пропитанные духами конвертики и отправлял в печь.

Годы всё больше подводили здоровье пастора Нила: он начал хромать и жаловался на боли в спине. Проповеди он проводил уже более короткие и чаще всего, сидя на стуле. Мысли о необходимости преждевременного выхода на пенсию не пугали светлого пастора, он не переживал, что оставит приход на незнакомого человека, они с Джеймсом не раз обсуждали, что тот встанет во главе церкви. Мучительно терзало сердце пастора только одно обстоятельство — одиночество его воспитанника. С выходом на заслуженный отдых каждый пастор и его семья получали жильё и достойную пенсию, но не могли продолжать жить в здании церкви.

В один из вечеров, чиня очередную пару обуви, пастор решил прервать молчаливую монотонную работу и перейти к жизненно важному разговору.

— Сынок, я хочу серьёзно с тобой поговорить, — начал он.

— Конечно, — ответил Джеймс, не отрываясь от работы.

— Как мы с тобой и обсуждали, в скором времени я покину свой пост, а ты достойно продолжишь моё дело.

— Вам опять нехорошо? — резко поднял голову Джеймс.

— Нет, нет, я неплохо себя чувствую. Вот только очень за тебя переживаю.

— А что со мной? — приподнял бровь молодой человек.

— Тебе необходимо жениться. Ну не может человек прожить одиноким волком. Ты не справишься в одиночку с церковью, садом, детишками и домашними делами. Тебе нужен помощник, жена.

— Надо тогда обучить нашему ремеслу какого-нибудь мальчишку из прихода.

— Дельная мысль. А убираться, готовить для тебя и детей тоже он будет? А на рынок бегать?

— Сам справлюсь.

— А вот и не справишься. Если не найдешь хозяйку в дом, то власти в обязательном порядке пришлют тебе домработницу, чтобы ты не отвлекался от духовных дел. Таков закон.

— Ну и отлично, меня устраивает.

— Ничего отличного в этом нет, поверь мне. Привыкнешь к ней, как я к Долорес, вот тебе и «отличная» жизнь. Может быть хорошая, добрая попадется, а если нет? Зачем на жребий властей полагаться?

— Пастор Нил, ну некогда и негде мне жену искать, — взмолился покрасневший Джеймс.

— То, что некогда — может и верно. А вот негде — слукавил, — подмигнул пастор, — ладно эти замужние вертихвостки паломничества к тебе устраивали, тут я тебя понять могу. А сколько к тебе достойных девушек знакомиться приводили? А ты? Перекрестил и свободна. Хоть бы в личики взглянул разок.

— Так я смотрел, когда благословлял.

— Ну и?

— Так они все одинаковые.

— А тебе какая нужна? Особенно красивая или с изюминкой, чтобы твой взгляд задержался?

— Не знаю, не думал. Вот увижу и сразу пойму, — задумчиво произнес Джеймс и вернулся к работе, показав тем самым, что обсуждение некомфортного для него вопроса окончено.

Такой ответ вполне устроил старого пастора. Раньше Джеймс избегал подобных разговоров, а сейчас сделал первый шаг в нужном пастору Нилу направлении.

Первая встреча

Очередным летним вечером Джеймс возвращался в свою мастерскую от знакомого продавца обувной фурнитуры. Как обычно, его путь пролегал по самой оживлённой, сияющей вывесками улице Нового Орлеана. Он шёл уверенным шагом, не обращая внимания на шумиху, господствующую каждый вечер в вечно весёлом, пьяном, обольщающем городе.

Поравнявшись с кабаре, на афише которого несколько недель назад он заметил запавший в душу образ танцовщицы, молодой пастор замедлил шаг, чтобы ещё раз рассмотреть лицо девушки. В течение прошедших недель её влажные от слёз глаза, боль или тоска, завуалированные улыбкой, не давали покоя заскорлупленному сердцу юноши.

Погруженный в раздумья о судьбе незнакомки, Джеймс застыл у плаката и пытался в деталях запомнить черты её лица. Ураган музыки, запаха табака и дамского смеха от резко раскрывшейся двери кабаре выхватил пастора из его мыслей. Из заведения, заливисто чирикая, выпорхнули шесть девушек в концертных блестящих платьях. Они, шумно переговариваясь, выбежали подышать свежим морским воздухом в перерыве между выступлениями.

— Уф-ф-ф-ф! Мои ноги не выдержат сегодняшнего вечера, — пожаловалась одна.

— Да брось, Кэти! Ты специально так отплясывала перед тем жирным прокурором, — он с тебя глаз не сводил, — засмеялась вторая.

— А я с его туго набитого купюрами кармана! — в ответ расхохоталась Кэт.

Тут они увидели молодого пастора, остановившегося около кабаре. Эта картина их удивила: все в городе знали о застенчивости и целомудрии молодого священнослужителя.

— Пастор Джеймс, вы к нам на огонёк? Милости просим! — воскликнула Кэт, и пять кокеток окружили несчастного.

— Нет, нет, что вы?! — вспыхнул Джеймс, — я мимо проходил.

— Да что вы так смущаетесь, милый пастор, — залепетала одна из кокеток, взяв его под руку, — давайте хотя бы поговорим. Нам очень не хватает культурного общения, — рассмеялась она и чмокнула пастора, оставив ярко-алый след губной помады на его и так пылающей от неловкости щеке.

Джеймс вырвался из кружка прыснувших от смеха девушек и стремглав побежал прочь от кабаре. Через несколько метров он резко остановился. Облокотившись спиной о фонарный столб, прикрыв глаза, стояла ОНА — девушка с афиши и из его недавних мыслей. Она была одета в такое же, как и у тех кокеток, блестящее укороченное платье, черные подстриженные под каре волосы обрамлял красный ободок с воткнутым в него пером того же тона. В одной руке, прижатой к талии, она держала крошечную сумочку, в другой опущенной вдоль тела руке дымилась тонкая сигарета с отпечатком алой помады на фильтре.

Джеймс застыл, как завороженный. Оказывается, ОНА существует, такая живая, тонкая, красивая. Испугавшись своих мыслей, младший пастор потупил взор и не спеша двинулся мимо неё.

— Пастор Джеймс, — услышал он тихий, шёлковый, нежный голос, окликнувший его.

Он остановился, медленно повернулся и взглянул на девушку. Она стояла в той же позе, не открывая глаз.

— У вас помада на щеке, — продолжил чарующий голос.

— С-с-спасибо, — заикаясь, вымолвил чуть охрипшим голосом Джеймс и начал обстукивать карманы пиджака в поисках платка.

— Вот, держите, — девушка достала из сумочки платок и протянула ему, — можете оставить себе.

На него смотрели уставшие, цвета морской волны глаза.

— Возьмите, я вам говорю, — повторил идеальной формы алый ротик, сверкнув белоснежным рядом мелких зубов, и девушка настойчиво впихнула платок в руку Джеймса.

— Вы на девочек не обижайтесь, они хорошие и совсем не злые, — продолжила девушка, — а то, что они предложили вам зайти в кабаре, так это была шутка, пусть и совершенно неуместная.

— Да, да, я понимаю, — готов был на всё согласиться околдованный пастор, лишь бы слышать этот голос вечно.

— Вы меня извините, но пора возвращаться к работе, перерыв окончен. Всего вам доброго, — она слегка улыбнулась и побежала внутрь кабаре, цокая каблучками.

Очарованный пастор ещё пару минут стоял, как вкопанный, и смотрел на дверь, спрятавшую за собой мимолётное видение. Очнувшись, он вытер со щеки помаду найденным в кармане своих брюк платком и выкинул его в ближайшую урну. Платок девушки он аккуратно сложил и убрал во внутренний нагрудный карман пиджака, поближе к сердцу.

* * *

Каждый вечер они с пастором Нилом пили чай и играли перед сном в шахматы, в тёплое время года — в беседке, зимой — в мастерской. Светлый пастор уже расставил фигуры на доске и ждал Джемса со свежезаваренным чаем.

С одурманенной головой и стеклянными глазами младший пастор промчался мимо беседки в сторону своей комнатушки, даже не взглянув на наставника. Удивленный пастор проводил взглядом юношу и, кряхтя поднявшись со скамьи, похромал в сторону мастерской. Он застал Джеймса, сидящим на кровати, локти его упирались в согнутые под прямым углом колени, а пальцы крепко впились в русую шевелюру. Он раскачивался из стороны в стороны и тихо подвывал, как безумец.

— Господи, что случилось? — с придыханием воскликнул пастор Нил, прижав руки груди.

Джеймс не отвечал, всё сильнее раскачиваясь, он упал на колени, закрыл лицо руками и застонал.

— Джеймс! У тебя что-то болит? Ответь же, сынок, — взмолился пастор и обхватил руками вздрагивающие плечи юноши.

Джеймс поднял голову, на пастора Нила смотрели совершенно незнакомые, полные страха глаза его воспитанника.

— Всё! Я пропал, — лишь смог вымолвить парень и рухнул в забытьи к ногам светлого пастора.

Тяжелые дни

Следующие три дня светлый пастор не отходил от кровати Джеймса, тот метался в беспамятстве, всё его тело покрывала ледяная испарина, жар никак не спадал. Даже Долорес бегала из кухни в мастерскую с тазиками холодной воды, мисками живительных отваров и плошками обжигающего горло бульона. Она не могла позволить ему умереть и лишить её долгожданной квартиры в более комфортабельном районе Нового Орлеана.

Врач приходил каждый день, впрыскивал в вены юноши какие-то лекарства, замерял температуру, советовал очередные травяные примочки и уходил, пожав плечами. Он не мог поставить врачебного диагноза болезни Джемса, рекомендовал молиться и уповать на волю Всевышнего.

На четвёртые сутки молодой пастор начал приходить понемногу в себя, жар спал, появился аппетит. Через пять дней непонятной болезни Джеймс уже мог сидеть, недолго ходить по крохотной мастерской и читать Библию. Через неделю он начал выходить в сад, подолгу сидел на скамье в тени большой груши, односложно отвечал на вопросы пастора и постоянно сжимал в руке кружевной платок.

Этот небольшой кусочек ткани стал для Джеймса наваждением: он ежеминутно вдыхал тонкий аромат духов, исходивших от платка, целовал его уголки, нежно поглаживал шелковую ткань, трепетно складывал и убирал за пазуху. Однажды, не заметив, он обронил платок, пастор Нил поднял его и прочитал вслух вышитые монограммы «А.С.». Джеймс с ужасом в глазах выхватил своё сокровище и спрятал в нагрудный карман. Устыдившись несвойственного ему порыва, юноша искренне попросил прощения у пастора, но, ничего не объяснив, поплёлся к себе в мастерскую.

Однако светлому пастору ничего не надо было объяснять, он уже понял причину недомогания, молчаливости и раздражительности Джеймса, а также с удовольствием поставил диагноз — влюблённость.

Полностью оправившись от болезни, Джеймс с особым рвением приступил к починке обуви. Он стал чаще отлучаться в магазины для покупки тех или иных необходимых запчастей. Раньше поход за пределы церкви доставлял ему немало моральных усилий, он старался выходить в город раз в две, а то и три недели, покупал полные свёртки фурнитуры и спешил домой.

Теперь же, практически каждый день, по вечерам, он устраивал себе променад за десятком гвоздей или несколькими шнурками. Его прогулки занимали всё больше времени, уходя, лицо его было оживлённым и загадочным, но по возвращении Джеймс был угрюм и молчалив.

Спустя месяц после первой встречи с видением молодой пастор очередной раз возвращался в церковь по дорогой ему улице. После болезни Джеймс неделю ходил мимо кабаре, надеясь увидеть её, подолгу стоял в тени на противоположной стороне улицы, а, чтобы не привлекать к себе внимания, вытаскивал колоратку из ворота рубашки. Однако ни одна из девушек так и не появилась. У него появилась мысль, что, возможно, они выходят с задней стороны здания с чёрного хода, и отправился проверить свою идею. Как только он подошёл к афише, то заметил небольшое объявление, написанное от руки, которое гласило: «Уважаемые клиенты! Приносим свои извинения, наша труппа «Новоорлеанский бурлеск» отправилась на гастроли по соседним штатам». У Джеймса отлегло от сердца: с ней всё в порядке, она скоро вернется. А скоро ли? Он несколько раз прочитал объявление, но продолжительность гастролей, а также дата их отъезда не были указаны.

Молодой пастор со спокойной душой отправился домой, решив прогуляться следующий раз мимо кабаре через несколько недель. Но он и не подозревал, что вторая встреча произойдет совершенно в другом месте и при других обстоятельствах.

«Новоорлеанский бурлеск»

Всеобщее безумие охватило Штаты в начале двадцатого века. Это было время сухого закона, безнаказанного разгула мафии, подпольных казино, контрабанды оружия и алкоголя, зажигательного джаза, умопомрачительных женских нарядов и, конечно же, бурлеска!

Атмосфера раскрепощённости, царившая в бурлеск-шоу, опьяняла не хуже самого крепкого виски, кружила головы достопочтенных представителей власти, уничтожала общепринятые нормы морали, а порой даже разрушала крепкие семейные узы.

Практически в каждом ночном заведении города выступали группы девушек, развлекающих публику демонстрацией своих роскошных тел во время пения и откровенных танцев. Новый Орлеан не стал исключением, в одном из самых популярных в городе кабаре выступала труппа «Новоорлеанский бурлеск», состоящая из шести танцовщиц. Все девушки приехали в большой город из отдалённых глубинок разных штатов в поисках свободы, денег и, если повезёт, мужей.

Они познакомились на пляже Нового Орлеана и решили, что дешевле будет снять одну небольшую квартиру в отдалённом районе города, где днём в гостиной оттачивали движения танцев и по началу самостоятельно шили себе концертные платья.

Девушки отличались характерами, пристрастиями, а также предпочтениями к мужчинам и вину, но их объединяла заложенная сельским воспитанием доброта и забота о ближнем. Кэт, Грейс, Молли, Джина, Ники и Анна дружно защищались от назойливых клиентов кабаре, веселились, грустили, смеялись и плакали все вместе. После каждого выступления они обсуждали новых ухажеров, но никогда не вторгались в лично-интимные миры друг друга.

Ведя ночной образ жизни, с утра девушки спали, а днём ходили по магазинам, кафе, ярмаркам, крутили романы с ночными кавалерами, а к вечеру возвращались на репетиции в кабаре.

Не смотря на дружественную остановку, лучшими подругами стали Кэт и Анна. Они были настолько разными, что окружающим казались немыслимыми тёплые отношения, завязавшиеся между ними.

Вечно весёлая, хохочущая, громкая, кутящая, прожигающая свою жизнь Кэт сбежала из многодетной семьи, где она была младшая из одиннадцати дочерей. Насмотревшись в детстве на тяжкий фермерский труд старших сестер, в семнадцатилетнем возрасте, украв у родителей немногочисленные сбережения, она устремилась на юг в поисках идеальной жизни.

За счёт миловидного личика и неудержимой энергии Кэт крутила романы с самыми богатыми клиентами кабаре: прокурором, начальником полиции, известным бизнесменом и главным мафиози в городе. Кавалеры её обожали, она дарила им чувство молодости, вечного праздника и неиссякаемой мужской силы. Они засыпали её деньгами, украшениями, дорогими нарядами, самыми модными шляпками и сумками. Улыбающееся личико Кэт виднелось в окнах баснословно дорогих автомобилей, она обедала в лучших ресторанах города, каждый день возвращаясь к подругам с огромным букетом роз. В то же время её ненавидела вся замужняя часть города, обманутые жёны кричали ей вслед оскорбления, сочиняли и распускали самые непристойные сплетни о ней, грозились её покалечить или даже уничтожить. Кэт иронически смеялась им в лицо, и в этот же вечер в её объятьях отдыхал очередной гранд.

При всём своем бесшабашном образе жизни Кэт делилась с подругами не только пикантными подробностями похождений первых лиц города, но и благами, которыми её одаривали ухажёры. И только с Анной она становилась обычной сельской девушкой, которой не чужды слёзы обиды и досады, муки совести от сворованных у родителей денег, тоска по брошенным сёстрам и боязнь остаться незамужней и одинокой.

В противовес своей подруге Анна была спокойной, милой, кроткой, воспитанной девушкой. Она была единственным ребенком в семье, выросла в любви и заботе обоих родителей. Отец работал на металлургическом заводе небольшого городка всю жизнь, пока не получил травму, из-за которой не смог продолжать содержать семью. Тогда мать устроилась санитаркой в местный госпиталь, и семья скатилась за нижнюю границу бедности. На семейном совете пришлось принять очень непростое решение — отправить шестнадцатилетнюю Анну в ближайший большой город, Новый Орлеан, где ей обещали место секретаря в местной администрации после полугодовалых курсов обучения. С тяжелым сердцем, с невысыхающими от слёз глазами хрупкая Анна оставила любимых людей и покинула родной дом.

Она закончила обученье с отличием, однако, как это всегда бывает, на её должность была назначена очередная любовница высокопоставленного чиновника. Скрепя сердце, Анна написала письмо родителям, что принята на должность секретаря, жалование приличное, даже предоставили жильё, а при офисе есть кафе, где работники питаются бесплатно. Поэтому практически всё жалование она будет ежемесячно направлять им, а себе оставлять небольшую часть для мелких нужд. В ответ она получила письмо, в котором родители сообщали, что очень гордятся своей умной дочкой, уповают на её благоразумие в большом городе и молятся о её здоровье. Это письмо довело Анну до истерики, и она решила во что бы то ни стало найти работу с достойной оплатой.

Для бедной, одинокой, миловидной девушки сразу нашлась работа в порочном городе. Естественно такой вариант Анна отвергла и для начала устроилась вечерней посудомойкой в одном из ресторанов. Деньги платили совсем небольшие, но она умудрялась большую часть отправлять родителям. По утрам она вырезала из газет объявления о приеме на работу, днём ходила по немногочисленным собеседованиям или на пляж. Там она и познакомилась с пятью девушками, которые предложили создать модную девичью группу.

Грэйс и Молли в детстве пели в церковном хоре, а Джина раньше занималась хореографией, поэтому они все переехали в маленькую квартирку и начали готовиться к выступлениям. Первый год их приглашали на разогрев в небольшие ресторанчики на окраинах города, потом девушки нашили эффектные костюмы, поставили удачные номера и влились в полноценную ночную жизнь дорогих кабаре. Так появилась самая популярная труппа в Новом Орлеане — «Новоорлеанский бурлеск».

Единственное, что огорчало Анну, — это необходимость продолжать врать родителям. Деньги она зарабатывала приличные, но отправляла только ту часть, которую должен зарабатывать секретарь. Остальную сумму откладывала на будущее: на жизнь без танцев и похотливых пьяных толстосумов.

Но после двух лет успешных выступлений Анну постиг удар — в одной из газет, которые выписывал её отец, он увидел статью и фотографию с головокружительными красотками в шоу-бурлеск, в одной из девушек он узнал свою кроткую дочь. Анна получила от родителей письмо, в котором в болезненных для сердца словах описывалось разочарование в единственной дочери, разрыв семейных уз и просьба никогда больше им не писать, не приезжать и не присылать деньги. Анна первым же поездом помчалась к родителям, но на порог «заблудшую» дочь не пустили.

Долгожданная встреча

После двухмесячного турне труппа «Новоорлеанского бурлеска» вернулась в город. Девушкам предоставили недельный отпуск перед началом нового сезона выступлений в кабаре. Молли и Джина поехали к родным, Грэйс и Ники сняли для отдыха загородный домик, и только Кэт с Анной остались в городе — дома их видеть не желали, а от предложения Грэйс и Ники составить им компанию они отказались.

Днём лучшие подруги прогуливались по набережной, ходили по магазинам, обедали в кафе, а вечера проводили раздельно: Кэт с очередным ухажёром, а Анна дома, читая книгу или чиня свои концертные наряды, которые требовали ремонта после длительных гастролей.

В один из вечеров, когда Анна взяла в руки книгу и чашечку чая, Кэт с недовольным лицом разглядывала пару своих туфель.

— Нет, это сплошное расстройство! Как же я так смогла?! — бубнила красотка себе под нос.

— Что случилось? — спросила Анна.

— Мои любимые туфли! Я хотела их сегодня надеть с новым платьем — они прекрасно бы сочетались.

— И что тебе мешает это сделать? — снова спросила Анна, отпив горячего чая и с любопытством глядя на подругу.

— Каблук сломан! Ты представляешь?

— Возьми другие, у тебя их целый шкаф.

— Придётся, — с грустью в голосе произнесла Кэт, — но они идеальны! Где я теперь такие куплю?

— Дай сюда, — Анна покрутила туфельку в руках, — ничего смертельного, отнеси в ремонт, всё поправят.

— Сегодня уже поздно, а завтра — воскресенье, мастерские не работают! И знаешь, что самое ужасное? У меня завтра вечером свидание с мистером Смитом!

— Даже не буду спрашивать, кто это, я уже запуталась в твоих кавалерах, — с ехидством в голосе улыбнулась Анна.

— А я на следующий день и не вспомню о нём, — рассмеялась Кэт и подсела к подруге на диван, — Анна, милая, выручай, сходи завтра в мастерскую пастора Джеймса, он не откажет страждущей девушке, а я на такую не очень похожа, да и приличного наряда у меня нет.

— Возьми мой коричневый брючный костюм, у нас с тобой одинаковый размер.

— Анна, пожалуйста, сходи сама, — взмолилась Кэт, — я побаиваюсь священников! Мне кажется, они знают о всех моих грехах и даже о тех, которые я ещё не совершила.

— Господи! Ну что за глупости ты несёшь, — ответила Анна и обняла подругу, — ладно, схожу. Постараюсь упросить, чтобы сразу починил.

— Ты лучшая! — Кэт чмокнула подругу в щёчку, подхватила из вороха раскиданных на полу вещей нужное платье, другую пару туфель и вихрем вылетела из гостиной.

Анна, покачав головой, аккуратно убрала одежду в шкаф и села читать очередной роман об искренней, настоящей, глубокой истории любви, которую не надеялась испытать сама.

* * *

На следующее утро Анна проснулась рано, надела тот самый коричневый костюм, положила сломанные туфли Кэт в бумажный свёрток и, решив, что успеет до воскресной службы, отправилась в протестантскую церковь.

Вопреки ожиданиям, она попала на середину проповеди Пастора Нила. Пробравшись на цыпочках в дальний угол церкви, Анна начала глазами искать младшего пастора. Однако внутри церкви его не оказалось, и, отругав себя за несообразительность сперва зайти в мастерскую, девушка стала вслушиваться в слова пастора, так как покидать церковь во время службы сочла крайне неприличным.

Проповеди пастора Нила всегда отличались душевными монологами, не нагроможденными нравоучениями и цитатами Священного Писания. Бархатный голос светлого пастора ведал людям о деяниях Господа, о Его всепрощении, о необходимости поиска истины в словах Всевышнего. Анна, окутанная волшебной пеленой проповеди, не заметила, как пролетел целый час, а прихожане начали расходиться.

Перекрестившись, она юркнула из полутёмного душного помещения церкви, пропахшего запахом растопленного свечного воска, старого дерева и многочисленной публики, на свежий утренний воздух, слегка вскруживший ей голову.

Уточнив у одного из прихожан, как найти мастерскую пастора Джеймса, Анна обошла церковь и сразу обнаружила дверь, ведущую в полуподвальное помещение. Аккуратно, бесшумно спустившись по темной лестнице, она оказалась в ярко освещенном помещении. Привыкнув к свету ламп, девушка увидела спину в чёрной рубашке, склоненную над починкой сапога.

— Здравствуйте, пастор Джеймс, — поздоровалась Анна.

Черная спина чуть дёрнулась, но пастор не обернулся.

«Голос. Я слышу её голос. Видимо, я начинаю сходить с ума», — плечи Джеймса опустились ещё ниже.

— Простите, я, наверное, Вас отвлекаю, но мне нужна Ваша помощь, — продолжала Анна.

«Я всегда готов тебе помогать. Я жизнь за тебя отдам. Ах, если бы ты была здесь», — Джеймс вздохнул и продолжал стучать молоточком.

Анна повернулась к выходу, понурив голову, но тут громко скрипнула половица. В один миг оба повернулись к друг другу лицом. Джеймс застыл в полуобороте в своём рабочем кресле, перед ним стояла ОНА, мечта его мыслей, боль его сердца.

Анна, испугавшись, что отвлекла молодого пастора, прижала свёрток с обувью к груди и отступила на шаг ближе к выходу.

— Простите, — повторила она.

— З-з-здравствуйте, — чуть слышно промолвил Джеймс и поднялся на встречу к ней, — я не слышал, к-к-как Вы вошли.

Оба молодых человека с минуту молча стояли и смотрели друг другу в глаза. Первой очнулась Анна.

— Пастор Джеймс, я принесла обувь для починки. У моей подруги сломался каблук на туфлях, которые ей очень дороги и жизненно необходимы сегодня к вечеру. Она на коленях умоляет Вас починить их сегодня за любые деньги! — выпалила скороговоркой Анна.

— Каблук… У подруги… На коленях, — задумчиво повторил Джеймс, — ах, да-да-да, конечно починю прямо сейчас и денег никаких не надо, — вдруг встрепенулся он.

Анна передала ему свёрток и собралась уходить.

— Вы уже уходите? За туфлями придёт подруга? — разочарованно спросил Джеймс.

— Нет-нет. Я их заберу. Сколько это займет времени? Я думала посидеть в саду, чтобы Вам не мешать, — ответила девушка.

— Вы мне нисколько не помешаете. Если удобно, то можете подождать здесь, — он указал, смутившись, на застеленную кровать, табурета в его каморке не было, — я справлюсь за полчаса.

Анна кивнула и присела на край кровати, рассматривая книги, стоявшие ровным рядом на полке над письменным столом. Там были не только теологические учения, но и книги по истории, географии и несколько приключенческих романов.

— Вы любите читать? — спросила она.

— Люблю, — ответил Джеймс, украдкой рассматривая девушку, которая теперь была одновременно так близко и так далеко от него.

— Я тоже. Пастор Джеймс, я увидела у Вас один роман, который не читала. Вы не против обменяться книгами? У меня есть замечательное собрание приключений.

— Просто Джеймс, — робко проговорил младший пастор.

— Что простите?

— Называйте меня, пожалуйста, Джеймс, без пастора.

— А я Анна.

«Анна… Анна! Боже, это самое прекрасное имя на свете! И как же оно ей подходит. Милое, нежное, благородное», — Джеймс закрыл глаза и несколько раз повторил её имя у себя в сердце.

Девушка с любопытством рассматривала пастора. Образ духовного лица парадоксально улетучился после исключения слова «пастор» при обращении. Перед ней сидел молодой человек с крепкими руками, русыми волнистыми волосами и степенным лицом.

«Какой он тихий, спокойный, задумчивый. Нет привычного мне бахвальства раздувшего грудь тетерева, сально блестящего взгляда осоловевших глаз борова или надменно вкинутой головы сытой скотины», — размышляла Анна.

Келья оказалась самой обычной комнатой с мебелью, книгами и зеркалом. Совмещение жилого помещения с мастерской не было чем-то неординарным, ведь они с девочками превратили гостиную их квартиры в репетиционный, танцевальный зал.

— Готово, — оторвал Анну от раздумий голос Джеймса.

— Уже? Так быстро? — с ноткой огорчения удивилась девушка.

Джеймс протянул туфли Анне, невзначай коснувшись её руки. Волна тёплого, тягучего, обволакивающего нектара прокатилась по рукам молодых людей. Они не отпрянули друг от друга, а на несколько мгновений застыли в гипнотическом прикосновении.

— Так Вы не против обменяться книгами? — вернулась в реальность Анна.

— С удовольствием. Когда я снова смогу Вас увидеть?

— Я зайду к Вам через несколько дней.

— Буду ждать.

Джеймс проводил Анну до конца церковного сада и, простившись, ускоренным шагом вернулся к себе в комнату. Он бросился на кровать, достал из нагрудного кармана платок Анны и, осыпая его поцелуями, безостановочно повторял имя любимой девушки.

Окрыленный надеждой молодой человек не заметил, что за их с Анной прощанием в саду из-за занавески кухни следили колючие, гнусные глаза жены пастора.

— Попался, — прошипела себе под нос Долорес и, как только Джеймс скрылся за дверью мастерской, пробралась к зарешетчатому окну его комнаты, где по поведению юноши удостоверилась в безошибочности своих умозаключений.