Вопреки

Дарина Иконникова (2024)

История жизни молодого, скромного, интеллигентного протестантского пастора в лихие времена 1920-х годов в Новом Орлеане: одиночество, метания души, приключения, мафия, и, конечно же, любовь…

Путешествие начинается

Знакомство

К их приходу в ярко освещенной столовой-гостиной все пассажиры уже были за столом и с аппетитом уплетали горячий ужин. Извинившись за опоздание, пастор и Фокс заняли последние свободные стулья в конце длинного стола. К ним сразу подошли два официанта: один положил на тарелки запечённую, пышущую жаром индейку и свежие овощи, другой предложил на выбор шампанское или виски и по указанию Фолианта налил естественно то, что погорячее.

Во главе стола в кипенно-белом кителе с уложенными воском усами и расчесанной шикарной бородой сидел капитан О’Нил. Хоть он и был капитаном небольшого пассажирского судна, но на ужинах и при любом уместном случае Сэм О’Нил старался выглядеть как командир громадного лайнера, принимающий у себя на борту сливки американского общества. Стоит заметить, что белый цвет формы ничуть не полнил его круглую фигуру, а добавлял ей статусности и благородства.

Когда все гости наконец были в сборе, утолили первые отголоски подступающего голода, капитан поднялся из-за стола и произнес тост.

— Уважаемы дамы и господа, добро пожаловать на борт «Красотки Эшли»!

На время путешествия этот прекрасный корабль будет вашим домом, парком, променадом, библиотекой и даже страной. Я и вся моя команда в вашем полном распоряжении. Я желаю вам интересного путешествия и незабываемых впечатлений!

Под громкое мужское «Ура!» и аплодисменты дам пассажиры «Красотки Эшли» подняли вверх бокалы и чокнулись с соседями по столу, до кого смогли дотянуться.

На протяжении всего вечера за столом все перезнакомились, в Индию направлялись три девушки-переводчицы, два врача-эпидемиолога со своими личными ассистентами-медсёстрами, четыре учёных-археолога, пять их практикантов, один художник-пейзажист, католический священник, Джеймс, мистер Фокс и две пожилые дамы, как они представились, — востоковеды, а по мнению библиотекаря просто искательницы приключений на свои остывающие тазобедренные кости.

Переводчицы оказались миловидными девушками, закончившими лингвистический факультет университета в Массачусетсе, они были дружны с первого курса, всегда держались вместе, одна начинала фразу, вторая её продолжала, а третья заканчивала. Они практически одинаково одевались, и порой казалось, что эти девушки тройняшки. Капитан сделал для них исключение и предоставил им трёхместную каюту, так как они слёзно его об этом умоляли. Университет переводчицы закончили год назад, и командировка в Индию должна стать для них не только первым путешествием, но и важным проектом для фирмы, в которой они работали.

С первых минут знакомства эпидемиологи напоминали отца с сыном, но они скорее были учителем и учеником. Старший врач не раз бывал в Африке, Индии и на Филиппинах, изучая новые штаммы вирусов и бактерий. Своего ученика он взял в командировку в первый раз. Молодой врач был высокого роста, с тонкими рыжими усиками и жеманными манерами. В отличие от своего наставника, за столом он старался вести диалог только с молодыми переводчицами, осыпал каждую комплиментами, хвалил модный наряд или колко шутил, от чего девушки попеременно заливались краской и прятали улыбки за хрустальными бокалами с шампанским.

Никакого интереса медсёстры, приехавшие с врачами из госпиталя, для молодого хлыща не представляли. Они даже за столом при светском ужине были одеты в униформу: в серых платьях ниже колена, в белых халатах-фартуках и накрахмаленных шапочках. Шампанское они не пили, сидели с прямыми, дубовыми спинами и пуританскими, осуждающе-надменными взглядами посматривали на прыскающих от смеха переводчиц.

Археологи находились по правую руку от мистера Фокса. Один из них, примерно одного возраста с Фолиантом, нашёл в библиотекаре родную душу. Они взахлёб спорили о важности того или иного открытия, находки или артефакта, описанных в трудах великих учёных прошлых лет и веков. Все четверо научных сотрудников были одеты в современные костюмы, однако невооружённым взглядом было заметно, насколько им неуютно и некомфортно в пиджаках, сковывающих движения. Они бы с удовольствием переоделись в просторные штаны с подтяжками, рубашки с коротким рукавом, нахлобучили пробковые шляпы и, взяв в руки кисточки и маленькие лопатки, отправились в очередную пещеру скрести, копать, пересеивать песок и очищать от плесени череп доисторического животного или человека. Пока «старший брат» вёл научную полемику с хихикающим книжным червём, трое остальных археологов решили искать истину в вине, а вернее в виски. И вскоре один начал беспрестанно икать, второй дрожащей рукой подавал ему стакан с водой, чтобы избавить от напасти, а третий клевал носом, находясь на грани сна и бодрствования.

Практиканты, возрастом от шестнадцати до восемнадцати лет, с зелёными от качки лицами, лишь прикоснувшись к трапезе, поблагодарили капитана за прекрасный ужин и стремглав выбежали на корму корабля, где, перегнувшись через фальшборт, поочерёдно кормили рыб содержанием своих желудков.

Самую увлекательную композицию за столом представляли собой дамы-востоковеды, расположившиеся по обе стороны от капитана. Они наперебой ухаживали за достойным кавалером в кителе: одна подкладывала на тарелку то помидорку, то кусочек сыра, другая — вилочку квашенной капусты или ломтик буженины. В итоге на тарелке капитана громоздилась мешанина из овощей и различного мяса, вид которой напрочь отбил аппетит у мистера О’Нила. Будучи настоящим джентльменом, капитан вежливо слушал трескотню пожилых соседок, время от времени почёсывая покрасневший нос. На обеих дамах были надеты широкополые шляпы с закрепленными за тулья длинными павлиньими перьями, направленными в сторону лица несчастного мистера О’Нила. Эти самые перья щекотали нос капитана при каждом наклоне головы то одной, то другой дамы. Морской волк не прерывал монологов своих соседок, он старался думать о пережитых жутких штормах, залатанных огромных пробоинах, скорбел о потерях среди экипажа. Страшные воспоминания помогали ему стерпеть пытки перьями и болтовней старушек.

Джеймс, сидевшие рядом с ним художник и католический священник мирно беседовали на различные темы: о погоде, круизных лайнерах, о будущем продолжительном морском путешествии и о книгах, которые каждый из собеседников прочитал за последнее время. Католический священник был направлен с миссионерской группой с той же целью, что и Джеймс. Он был на год старше пастора, также недавно обручившийся и опечаленный разлукой с молодой супругой.

Художник средних лет, рассказывая о себе, так и не смог определиться из какого он города или даже штата. Он вёл практически бродяжнический образ жизни, передвигаясь по территории страны на поездах, кораблях и попутных машинах. Он обожал природу: её краски, разнообразие линий и форм, все времена года, любые погодные условия. Он утверждал, что, когда пишет, не чувствует ни жары, ни холода; не отвлекается на шумную толпу или назойливый рой мошкары; не замечает заглядывающих ему через плечо любопытных детишек или собачонку, стащившую из его сумки последний бутерброд. Он живёт за счёт продажи своих картин, пользующихся хорошим спросом на ярмарках и местных выставках. А на борт этого корабля его пригласил и оплатил все расходы за путешествие знакомый губернатор одного из штатов, который непременно хотел пополнить свою картинную галерею яркими пейзажами Индии и завораживающими морскими этюдами.

По окончании ужина дамам подали чай, а мужчины направились в курительную комнату, где капитан всех угостил кубинскими сигарами и французским бренди.

Некурящий Джеймс решил подышать морским воздухом и отправился на нос корабля. В кромешной темноте судно шло быстрым ходом, чёрные воды Тихого океана были бездонны и непроглядны. Солёные брызги освежали лицо молодого пастора, холодный ветер остужал раскрасневшиеся от виски щёки. Джеймс никогда не видел открытого моря, он старался разглядеть цвет воды, горизонт или другие суда, идущие тем же или противоположным курсом. Но мрак ночи, тусклый свет бортовых фонарей не позволяли удовлетворить любопытства пастора.

Запахнув пальто, Джеймс повернулся спиной к холодному ветру и пошёл в каюту. Мистер Фокс ещё не вернулся, и в ожидании его прихода пастор решил скоротать время за письмом Анне, где поведать о своих первых впечатлениях о путешествии.

Морское путешествие

Путь до Индии должен был занять неполный месяц. Каждый день на корабле был похож один на другой. С утра все пассажиры встречались в столовой за завтраком и рассказывали, кто какие видел сны этой ночью. Далее путешественники разбредались: прогуливались по палубе, читали книги, играли в карты. После обеда, надышавшись свежим морским воздухом, все отправлялись по своим каютам для дневного сна. Выпив вечернего чая, дамы готовились к ужину: поправляли причёски, выбирали наряды и аксессуары, а мужчины ожидали трапезу у камина или в курительной комнате. Ужин всегда проходил в дружественных беседах под фоновый аккомпанемент джаза, звучащего из граммофона. В один из вечеров молодой эпидемиолог подхватил одну из переводчиц и закружил в зажигательном танце, но ни один из пассажиров не поддержал их идею, и на протяжении всего путешествия танцы не возобновлялись.

Однообразие и размеренность дней ввели Джеймса в хандру: ему не хотелось читать, гулять и вести светские беседы. Фокс вечно пропадал в каюте старшего учёного за изучением научной литературы или в жарких спорах о значимости тех или иных археологических исследований. Пастор практически каждый день писал письма Анне, которые собирался отправить стопкой в порту прибытия. Он понимал, что его письма становились скучными, с повторяющимися фразами, серыми и безликими.

Спустя две недели путешествия наконец-то выглянуло солнце. До этого дня декабрьские мрачные, стальные тучи покрывали небо до самого горизонта, создавая ещё более угнетающую обстановку. Этим утром Джеймс проснулся от солнечного зайчика, просочившегося через иллюминатор и прыгающего по лицу пастора. Он улыбнулся, потянулся и с чувством, что сегодня случится что-то увлекательное, быстро умылся, оделся и отправился на палубу.

На обычно пустующей ранним утром палубе было многолюдно: переводчицы с чашками горячего кофе лежали в шезлонгах, подставив солнышку миловидные личики; практиканты, как дети, играли в какую-то игру с маленьким мячом; медсестры вязали, сидя за круглым столом, а художник писал. Он сидел на крошечном табурете на носу корабля, спиной к пассажирам, перед ним стоял мольберт, в левой руке художник держал палитру с красками, а правой — кисть и взмахивал ею, словно дирижёр оркестра. Флейтами были чайки, кружащие перед кораблем в поисках рыбы, струнами скрипки — солнечные лучи, пробивающиеся сквозь утренний туман, переливы арфы слышались в шуме волн, омывающих борта судна, а величественным контрабасом стал сам корабль.

В начале путешествия, практически каждый день, из-под кисти «дирижёра» появлялась новая картина, которая выставлялась в гостиной, рядом с камином. Первые произведения пассажиры живо обсуждали, хваля автора за искусство подбирать разные оттенки серого. Но вскоре, одноцветность пейзажей перестала привлекать взоры почитателей, и художник запер своё вдохновение вместе с мольбертом, палитрой и кистями в походном чемодане.

Но сегодня он творил. Джеймс налил себе кофе и тихонько, чтобы не мешать мастеру, поставил стул рядом с табуретом художника. Тот вполголоса напевал детскую песенку про солнце, небо и маму.

— Доброе утро, дорогой Джеймс, — прервал мелодию художник.

— И вам доброго, прекрасного, солнечного утра, маэстро. Простите, я не хотел вас отвлекать, но не мог не посмотреть на вашу работу.

— Вы мне нисколько не помешали. Очень хорошо, что вы решили составить мне компанию и стать моей моделью.

— Моделью?

— Ну конечно же! Только я вас попрошу сесть перед мольбертом и смотреть вперёд. Нет-нет, спокойно пейте кофе, я вас запечатлею с чашкой.

Джеймс переставил стул и сел спиной к художнику. Сначала он чувствовал себя сконфужено и некомфортно от того, что сидит спиной к пожилому человеку, представителю искусств, к новому товарищу. Пастор ёрзал на стуле и постоянно поворачивался к художнику. После нескольких замечаний и насупленных бровей мастера, молодой человек прекратил крутиться, расслабился и углубился в созерцание всё того же океана и неизменной линии горизонта, но таких других, более живых, цветных, добрых.

Через полчаса обездвиженности, когда Джеймс уже начал подмерзать, за его спиной послышался голос капитана:

— Доброе утро, господа!

— Доброго, доброго, — ответил художник.

— Здравствуйте, мистер О’Нил, — поздоровался пастор, — простите, не могу к вам повернуться, боюсь, что уважаемый мастер устоит мне нагоняй.

— Сидите, сидите. Какая же замечательная сегодня погода! Кстати, пастор Джеймс, в такую погоду в этой части океана можно увидеть дельфинов, китов или даже кашалотов. Так что смотрите внимательнее, возможно, вам повезет.

— Ух! Было бы здорово! Я видел этих величественных животных только на картинках в учебниках по географии. Но сейчас я наблюдаю только море и какой-то берег. Где мы сейчас проплываем?

— Берег? В ближайшие дни суши не предвидится. Вам скорее всего показалось.

— Ну как же? Вот там, на горизонте, чуть правее, — и Джеймс рукой показал направление, где он что-то увидел.

Капитан поднёс к глазам бинокль, всегда висевший у него на груди.

— Ха! Господа! — громко крикнул капитан, обернувшись к пассажирам на палубе, — скорее сюда! На горизонте кашалот.

В этот момент на палубе уже были все члены миссионерской группы, и они толпой ринулись на нос корабля. Даже степенные медсёстры побросали рукоделье и устремились к фальшборту.

Корабль всё ближе подходил к неподвижному «берегу». Глаза всех пассажиров и свободного от работы экипажа были направлены на тёмно-серое с голубыми отливами исполинское тело животного, длина которого по мнению капитана была порядка двадцати метров. Кашалот находился в метрах ста от «Красотки Эшли» и мирно дрейфовал по бескрайнему океану. Услышав звуки лопастей, животное подняло над водой прямоугольную голову и издало протяжный, настолько похожий на человеческий стон звук, что кровь застыла в жилах у всех наблюдателей. Через секунду он нырнул в морскую пучину, задрав вверх огромный хвост, и, грациозно размахнувшись величественным опахалом, мощно ляснул по океанской глади.

Хотя судно находилось на приличном отдалении от громадины, волна, поднятая ударом хвоста, докатилась до корабля, врезалась в правый борт и резко накренила судно под сорок пять градусов. Люди, столы, стулья, шезлонги, непривязанный такелаж, клубки шерсти с воткнутыми в них спицами, мольберт — всё полетело к левому борту, затрещало, заскрипело, заухало. Пытаясь перекричать визги женщин, стоны раненых и крики экипажа, капитан заорал:

— Держи-и-и-те-е-е-сь! Сейчас полетим обратно!

И в этот же момент корабль начал обратное движение, потом выровнялся, подпрыгнул, глухо ударился о воду и замер. Мёртвая звенящая тишина повисла на палубе. Через несколько секунд люди начали подниматься, помогать окружающим, осматривать раненых. По итогу серьёзных ранений из пассажиров никто не получил: несколько ссадин, синяков и порезов. В руку католического священника воткнулась одна из вязальных спиц, а на лбу мистера Фокса выросла впечатляющая шишка. Но беда всё-таки пришла. Одному матросу размозжил голову крюк от незакреплённого трала. Несколько матросов мгновенно накрыли бездыханное тело пледами и отнесли в трюм. Юнга с ведром и шваброй быстро подлетел к месту гибели и начал оттирать кровавое пятно, на месте которого недавно лежало тело погибшего.

Рыдающих женщин и раненых мужчин проводили в гостиную, предварительно зашторив окна. Медсёстры, единственные из женщин не потерявшие самообладания, приступили к оказанию первой помощи. Под халатами-фартуками, на поясе, у них находились сумки с медикаментами и перевязочными материалами. В момент всеобщего отчаяния эти истинные профессионалы сдернули маски каменных, надменных лиц. Они успокаивали, ободряли, утешали разволновавшихся пассажиров. Через полчаса все раны были обработаны, порезы забинтованы, ушибленные конечности зафиксированы, а на солидный «рог» Фолианта наложен ледяной компресс. Для врачевания расшатавшихся нервов подали травяной чай и лучший бренди.

Пока части путешественников оказывалась медицинская помощь, команда корабля и не раненые мужчины-пассажиры убрали разбитую мебель, смотали и привязали такелаж. Джеймс был среди уцелевших счастливчиков. Он сложил в футляр все раскатившиеся по палубе тюбики с краской и оглянулся в поисках художника, чтобы порадовать мастера уцелевшим рабочим инструментом. Потрясённый происшествием художник сидел у дверей гостиной на своем низеньком табурете и раскачивался из стороны в сторону. Он прижимал к груди полотно с нарисованным час назад морским пейзажем и убаюкивал свое произведение, словно младенца. Невидящий, полный ужаса взгляд был направлен в пол.

— Кошмар! Какой кошмар! Моя мазня уцелела, а юный мальчик погиб. Боже, этот матросик любовался кашалотом, просто смотрел на твоё творение. Почему ты его забрал к себе? Для чего?

Джеймс обнял старика, помог подняться и проводил к остальным пассажирам в столовую. Там художнику растёрли виски и налили успокаивающего чаю.

* * *

Вечером этого же дня прошла церемония прощания с погибшим матросом. Его тело, обернутое белым саваном, лежало у фальшборта на верхней палубе. Девушки-переводчики сплели красивый венок из цветов, предназначенных для украшения обеденного стола пассажиров.

У тела покойного стояли все члены миссии и экипаж, свободный от несения вахты. Женщины в траурных одеяниях, мужчины с непокрытыми, опущенными головами, всхлипывающий художник, застывший по стойке «смирно» капитан в белом кителе и отпевающий усопшего католический священник с перебинтованной рукой представляли собой тяжёлую, горькую картину.

После молитвы, матросы подняли тело своего товарища и опустили за борт — такова традиция всех моряков, умерших в походе. Девушки с красными от слёз глазами подошли к краю и вслед за телом кинули прощальный венок. Он упал на холодные, безжизненные волны, поглотившие навечно молодое тело. Пошёл дождь.

Индия

Спустя несколько недель после происшествия «Красотка Эшли» обошла Филиппинские острова и прибыла в порт Кочин на юге Индии. Погода стояла прохладная для этой субтропической страны, порядка двадцати градусов выше нуля.

Пассажиры корабля с интересом рассматривали порт прибытия. Он сильно отличался от пристани Сан-Диего. В основном в порту были пришвартованы грузовые корабли и баркасы, рыболовецкие и китобойные суда. Ни одного круизного пассажирского лайнера не было видно. Вонь, исходящая от гор мусора, плавающего в прибрежных водах и громоздящегося в виде барханов на берегу, стояла умопомрачительная. Пассажиры «Красотки Эшли» прикладывали к лицам надушенные платки или шарфы, чтобы перебить тошнотворный запах.

С невозмутимым лицом, опершись на фальшборт нижней палубы, Сэм О’Нил стоял на носу своего корабля, словно гальюнная фигура¹. После трагического происшествия он не присутствовал на ужинах, не поднимался на верхнюю палубу и избегал общения с пассажирами. Капитан продолжал исправно выполнять свои обязанности, руководил ходом корабля, но в любое свободное время он удалялся в свою каюту заполнять отчёты и судовой журнал. По прибытии в порт назначения капитана ожидал тяжёлый разговор с полицейским департаментом, где ему предстояло в подробностях докладывать о причинах и обстоятельствах смерти подчинённого.

Тень скорби окрасила дружелюбное, улыбчивое лицо капитана в серо-стальной цвет океана, новые глубокие морщины легли под глазами мистера О’Нила и напоминали гребни волн, поглотивших тело молодого матроса.

Атмосфера скорби и удрученности наложила отпечаток на настроение всех пассажиров и экипажа. В течение последних недель морского путешествия на борту корабля не звучала музыка, не слышны были смех переводчиц, звон бокалов, громогласные тосты и жаркие споры Фолианта и археолога. Всё погрузилось в тягучее забвение: совместные трапезы проходили в тишине, люди двигались медленно, разговаривали на пониженных тонах, учтиво кланялись и расходились по разным углам судна, тени матросов бесшумно мелькали на нижней палубе. В звуке волн холодного океана, глухо бивших о борта корабля, слышался упрёк, а чайки своими маленькими колкими глазами смотрели с укором на выживших.

По мере приближения к порту прибытия пассажиры с энтузиазмом упаковывали багаж, настроение улучшалось, и как только трап был спущен, у нижней палубы образовалась очередь из желающих тотчас же покинуть корабль. Капитан на прощание пожимал руки мужчинам, кивал дамам, не проронив ни единого слова.

Джеймс покидал судно последним из пассажиров, он подошёл к капитану, посмотрел в его потухшие глаза, крепко обнял и шепнул:

— Крепитесь, мистер О’Нил. Я продолжу молиться за несчастного мальчика и за Вас. Очень надеюсь, что мы ещё с Вами встретимся.

— Спасибо, Джеймс. Удачи Вам. И берегите себя, — также прошептал капитан и дружески похлопал пастора по спине.

* * *

Дальнейшие пути членов миссии расходились: художник отправлялся в вольное путешествие по всей Индии; эпидемиологи, медсёстры и практиканты — на пункт базирования Красного Креста в Калькутте, переводчицы — в политический центр страны в Нью-Дели, археологи и востоковеды — в соседний Пакистан, на раскопки Мохенджо-Даро². Согласно полученным от своих руководителей предписаниям католический священник уезжал проповедовать в Мумбай, а Джеймс и мистер Фокс — в малоизвестную деревню на юге Индии, где первые миссионеры создали протестантскую общину.

Маршрут друзей должен был пролегать сначала по железной дороге на юг страны, а затем на конной повозке до самой деревни. Подхватив чемоданы, пастор и Фокс поспешили прочь от зловонного порта в глубь города, на железнодорожный вокзал. До вокзала было не так уж и далеко, но путешественники решили нанять рикшу, во-первых, поберечь силы немолодого Фолианта, а во-вторых, прокатиться на новом для них виде транспорта, который был одним из колоритов азиатских стран.

Водителем рикши оказался жилистый старик, он с поклоном посадил мужчин в коляску, поставил багаж в ноги пассажиров, взялся за оглобли, приподнял рикшу, как пушинку, и мелкими, но быстрыми шажочками покатил к вокзалу.

Верх коляски был откинут, и Джеймс с интересом рассматривал окрестности. Удивительно совмещались рядом несочетаемые вещи: женщины, одетые в дорогие шёлковые сари, шлёпали босиком по грязным лужам; перед входом в магазин ювелирных украшений сидела старуха в лохмотьях и мешала палкой в глиняном горшке какую-то жижу; дорогу пересекла группа мальчишек в чистой наглаженной школьной форме, а им навстречу прошли три вымазанные в навозе коровы; у лотка с уличной едой, по которой ползали жирные мухи, остановился крытый экипаж, из него выглянула женская изящная ручка, затянутая в атласную перчатку, протянула продавцу монету, а взамен получила сальный бумажный сверток с «лакомством».

Джеймса замутило, и он закрыл глаза. Фокс дремал рядом. Через полчаса рикша подкатилась к железнодорожному вокзалу, и друзья поспешили внутрь.

— Мистер Фокс, вы всё проспали. Такого контраста я никогда не видел.

— Контраста в чём?

— Да во всем. Просто удивительно. Будто беднота и роскошь решили жить в симбиозе. Ну вот опять. Вы только посмотрите.

Здание вокзала представляло собой просторное помещение с высокими потолками, стены украшали резные работы из слоновой кости, в кассах сидели билетёры в чалмах из дорогих тканей с брошами из самоцветов. Тут же на полу, вдоль всех стен располагались местные жители, целыми семьями они вповалку спали, ели, общались, дети играли, младенцы сосали грудь или пронзительно орали. При этом деревянные скамьи, расположенные в центре зала ожидания, пустовали, только несколько мужчин в деловых костюмах одиноко сидели и читали газеты.

— Перед нашим путешествием я прочитал несколько книг про Индию. Тебе будет интересно знать, что в этой стране существует множество каст или сословий, которые передаются по наследству. Невозможно перейти из низшей касты в высшую, нельзя пойти учиться или занять должность, которая не соответствует определённому сословию. Уже при рождении ребёнок обречён жить в нищете, спать на полу и добывать еду попрошайничеством. Или он может проснуться в шелках, а игрушками станут украшенные драгоценными камнями погремушки из бивня слона, няньки его оденут, накормят и проводят в достойное учебное заведение. Получив образование, он станет банкиром, архитектором или, например, послом, а родители найдут ему такую же богатую невесту, и их потомство родится в приличном доме, — поведал Фолиант.

— Это очень печально и несправедливо, — с грустью отметил Джеймс.

— Таковы исторические традиции, и не нам их менять. Но с помощью слова Господа ты можешь облегчить путь угнетённым, поселить надежду в сердцах обездоленных, указать дорогу потерявшимся.

Друзья купили билеты до станции назначения и отправились ожидать прибытия поезда на перрон. В отличие от Нового Орлеана или Хьюстона платформа была всего одна, и её полностью покрывала кишащая масса людей. Места, чтобы протиснуться даже к краю перрона, не было. В ожидании поезда люди стояли вплотную друг к другу, не оставляя ни сантиметра свободного пространства. Коробки с домашней утварью, кули с одеждой, какие-то корыта, клетки с птицей — весь багаж женщины держали у себя на голове, словно причудливые шляпы. У мужчин на плечах сидели дети всех возрастов, порой даже подвое. Таким образом толпа освобождала дополнительные места для сограждан, желающих попасть на поезд.

— Так, у нас второй вагон с начала поезда. Только как туда попасть, я ума не приложу, — начал сетовать Фокс.

— Джентльмены, у вас вагон первого класса. Как только поезд приедет, я вас провожу и отнесу ваши вещи, — за спиной у путешественников вырос мужчина в железнодорожном кителе и фуражке.

Статный мужчина прекрасно говорил по-английски. Плотные чёрные ресницы обрамляли большие оливковые глаза, и казалось, что веки подведены косметическим карандашом, густые брови цвета вороньего крыла дополняли образ красавца из восточных сказок. Лицо железнодорожного служителя было одновременно приветливым и выражающим почтение.

— Вам не стоит сейчас стремиться попасть на перрон, вся эта толпа хлынет в вагоны низшего класса. Вас просто на просто затопчут. Поезд будет стоять на нашей станции тридцать минут, поэтому вы спокойно успеете занять свои места.

— Спасибо, сэр. Мы, честно признаться, растерялись, — поблагодарил мужчину Джеймс. — Подскажите, пожалуйста, а сколько вагонов в составе поезда? Насколько я вижу, платформа не такая уж и длинная, а людей, желающих занять места, не меньше трехсот.

— Не у всех есть билеты, сэр. Но поверьте мне, все люди уедут на одном поезде, — ответил служитель.

— Не понимаю, как…, — начал, но не закончил фразу Джеймс. В этот момент гулкий гудок известил о прибытии поезда.

Волна человеческих тел, подавшихся вперёд к приближающемуся поезду, всколыхнула застывшую толпу. Пока прибывал поезд, на перроне воцарилась гробовая тишина. Как только он остановился и открыл двери, людская масса «вздохнула» и «лопнула», как воздушный шар. Перрон наполнился криками женщин, пробивающих себе дорогу локтями; плачем и визгами детей, которых отцы передавали просочившимся к дверям жёнам. Дети брыкались и били ногами о головы пассажиров, пытающихся протиснуться внутрь вагонов.

Через пять минут на перроне остались только Джеймс, Фокс, служащий и несколько мужчин в деловых костюмах, которые ранее читали газеты внутри вокзала. Пастор и его друг с ужасом смотрели на чудовище, в которое превратился состав поезда: три вагона из пяти стали похожи на куски сахара, облепленного со всех сторон муравьями. Люди полностью заполнили пространство внутри вагона, стояли в тамбурах и на открытых подножках; спины мужчин, сидящих на рамах открытых окон, свешивались снаружи вагонов, крыша поезда была усеяна молодежью, гикающей от радости, что попала на поезд и сможет уехать в свои деревни. Первые два вагона были абсолютно пусты. Это были вагоны первого класса и предназначались для высших каст местного населения и путешественников.

— Господа, нам пора. Платформа свободна. Я вас провожу, — сказал служитель и указал на второй вагон поезда.

— Простите, любезный, — обратился к нему Фолиант, — а сколько людей поедут в первых двух вагонах?

— На сколько я понимаю, в первом — вот эти джентльмены, — индиец указал головой в сторону мужчин в костюмах, которые уже шли в сторону начала поезда, — а во втором — только вы.

— Но как же так! Столько людей подвергают себя смертельной опасности, а два вагона совершенно пустые! — воскликнул Джеймс.

— В этих вагонах они ехать не могут. Даже если бы у них были средства на билеты первого класса, им бы их не продали. Таков закон, и никто его нарушать не станет.

— Джеймс, я же тебе объяснял про касты.

— Да, я помню. Но это настоящий кошмар! Мы же можем перейти в первый вагон, а во второй посадить хотя бы детей.

— Это нарушение закона, и ни одна из тех матерей не согласится пересадить ребенка в вагоны вышей касты. Вы не переживайте, все дети внутри поезда, на самых опасных участках расположились только мужчины. Мы заботимся о своих семьях. Кто как может. А вам, господа, уже пора поторопиться.

— Да-да, — Фокс подтолкнул своего друга, — Джеймс, шевелись, обсудим твои душевные терзания по дороге.

Дорога на поезде должна была занять четыре часа. Друзья расположились в мягких атласных креслах напротив друг друга. На стол, расположенный между ними, подали лёгкие закуски в виде лепёшек, ломтиков жареной курицы, нескольких видов сыра и салата из свежих овощей. Фокс заказал виски, а Джеймс — горячий чай. Пастор практически не притронулся к еде, он мелкими глотками пил чай, а его зубы стучали о стеклянный стакан каждый раз, когда Джеймс подносил его к губам. Молодой человек смотрел в окно, вздыхал и время от времени встряхивал головой, будто хотел отогнать мрачные думы. Мистер Фокс, выпив три бокала виски, проглотив практически всю закуску, с наслаждением откинулся на спинку сидения, с любовью погладил себя по животу и взглянул на удручённого друга.

— Джеймс, ну хватит. Ты не сможешь изменить вековые традиции, пусть и несправедливые. Твоя миссия — излечение душ, несение слова Божьего, ты должен проповедовать о силе Господа нашего и Его всепрощении. Если ты будешь истязать свой мозг мыслями о несправедливости мирской жизни, то не сможешь исполнить своего предназначения. Как ты тогда вернёшься на порог к пастору Нилу?

— Слышу и понимаю всё, что вы мне говорите, дорогой друг. Но сердце рвётся от мысли, в каких условиях должны существовать миллионы людей из-за предрассудков и гонений со стороны нескольких тысяч своих сограждан. А самое ужасное, что угнетение и безысходность оправдана законом.

— В мире было, есть и будет много несправедливости. Ты вспомни о рабстве, царившем на нашей родине. А чудовищные казни в Спарте, когда болезненных детей скидывали со скалы. В Древнем Египте в саркофаг к умершему фараону клали не только его оружие и драгоценности, но также живых рабынь и любимых питомцев. В Японии раньше дети относили на закорках своих старых родителей умирать в горы. Жить им все равно осталось не долго, а лишние рты ни к чему. Во многих африканских племенах молодые девушки первую брачную ночь должны проводить со старым, дряхлым вождём, а потом уже с мужем. В других племенах, где рождаются дети-альбиносы, матери своими руками относят их в прерию на съедение львам, так как такие дети считаются помеченными Сатаной. Если они не становятся пищей диких животных, то умирают от голода, ведь ни одно племя не возьмет к себе такого «уродца». И ещё много-много таких примеров в истории.

— Какие жуткие вещи творятся по всему миру! Как жаль, что люди не могут быть счастливы, сыты и покойны всю жизнь.

— Это утопия, Джеймс. Понятие «счастья» для всех разное. Для кого-то это здоровье близких, для других — любовь, для третьих — вера. Это всё верно и правильно. Но есть и другая сторона медали. Для многих счастье в деньгах, в несчастье врагов, в захвате новых земель, в войнах, алчности, похоти, лени, в обжорстве, в жадности и так далее. Ты мне сейчас скажешь, что это всё грех. И ты прав. Но для многих людей — это счастье. Поэтому нельзя сделать всех людей счастливыми, ведь радость одного принесёт горе другому. Поэтому иди своим путём: дорогой веры, любви к ближнему, заботы о нуждающемся.

— Вам надо было стать пастором, милый Фокс, — улыбнулся Джеймс.

— Ну уж нет. Я люблю порой погрешить, — подмигнул Фолиант, — и это делает меня счастливым.

После этого разговора Джеймс воспрянул духом и всё оставшееся в пути время рассматривал пейзажи южной Индии, мелькающие за окнами поезда. Больших городов по пути следования не встретилось. Железная дорога огибала горы и холмы, утопающие в яркой зелени вековых пальм и мангровых зарослей.

Проезжая мимо одной из равнин, которую пересекала довольно широкая река, путешественники, как дети, прильнули к окнам поезда. Из диких джунглей к водопою двигалась многочисленная группа слонов. Впереди шла исполинских размеров слониха, она остановилась посредине плато, посмотрела направо, налево и, подняв вверх хобот, протрубила призыв к сородичам. Видимо, это был знак, что всё спокойно, никаких опасностей вблизи нет, потому что вдруг из стада пулей выбежал десяток слонят, обгоняя степенно ступающих к реке мамаш и тёток. Судя по размерам, слонята были разных возрастов: те, что постарше, быстро протопали к реке и остановились в ожидании старших, самые маленькие, крутя хоботами, словно пропеллерами, носились по равнине. Глава стада зашла по колено в воду, убедилась в отсутствии крокодилов и прогремела разрешение на водные процедуры. Что тут началось! Детвора, спотыкаясь о свои хоботы, рванула в реку. Вода закипела от плескания, брызги летели в разные стороны, словно фонтаны, мелькали хоботы, уши, хвостики. Наконец и взрослые подошли, они спокойно, без суеты, набирали в хоботы воду и поливали свои величественные спины. Напившись, накупавшись, не без труда выгнав малышню из воды, стадо слонов двинулось дальше по своему, только им известному маршруту.

Вскоре поезд прибыл на станцию в небольшом городке, где и необходимо было выйти Фоксу с Джеймсом. Вокзала здесь как такового не было, только короткая платформа и будка билетёра. Вместе с путешественниками сошли около пятидесяти человек из «муравейника». Люди, похватав свой скарб, отправились прочь от городка, по тропинкам в свои деревни. Друзья спустились с перрона, обошли будку и оказались на небольшой площади, где стояли несколько конных экипажей. Они зафрахтовали один из них и поехали первым делом на пункт почтовой связи, чтобы отправить письма Анне, а также телеграфировать в Хьюстон и пастору Нилу о прибытии в Индию.

Протестантская деревня

До протестантской деревни путь в основном пролегал через деревеньки и поля южной Индии. Рядом с каждой деревней было разработано поле или плантация. Все поля были облагорожены и засеяны рисом, чаем и кардамоном.

Наблюдая за работниками на плантациях, друзья сошлись во мнении, что индийцы — очень трудолюбивый народ. С какой нежностью и осторожностью они срывали верхние листочки чая и отточенными движениями складывали их в большие плетенные корзины, висящие за спинами работников. На сборе чая в основном работали женщины. Они были одеты в белые хлопчатобумажные платья с длинными рукавами, на головах обязательно плетёные шляпы, оберегающие лица от солнца и ветра. У нескольких молодых работниц на груди, в тряпичном гамаке, мирно посапывали младенцы.

На рисовых полях трудились в основном пожилые люди. Старики с согнутыми в поясницах спинами, в плетеных шляпах и завёрнутых до колен штанах стояли по щиколотки в воде. Одной рукой они собирали стебельки в метёлку, а второй — резким движением ножа срезали жёлто-зелёный пучок. Тяжелый труд навеки сковал в дугу спины стариков. Не распрямляясь, работники укладывали срезанные метёлки в небольшой сноп и мелкими шажочками брели на сухой берег.

За следующей деревней был высажен лес из банановых пальм. Ряды толстых стволов из плотно свёрнутых засохших черешков с широкими длинными зелёными листьями на макушках напоминали анфилады, предоставляющие прохладу в знойные дни. Гроздья желтых и зелёных бананов люстрами свисали практически с каждой пальмы. Под пальмами ходили мужчины и длинными острыми мачете срубали гигантские грозди спелых бананов. Водрузив по паре таких «люстр» на спину, они относили их к телеге с запряжённой старенькой лошадкой, которая пощипывала травку в тени пальм.

Жители другой деревни занимались выращиванием и сбором кокосов. На ковре из невысокой зелёной травы возвышались словно сотни ног Колосса Родосского гладкие стволы стройных кокосовых пальм. Пятиметровые в длину и метровые в ширину плотные изумрудные листья венчали величественные стволы. По пальмам, словно обезьянки, забирались вверх молодые люди. К голым ступням были привязаны деревянные подошвы с зубцами, с помощью которых ловкие ребята упирались, будто когтями, в ствол пальмы и подталкивали себя наверх. За поясом брюк у молодых людей былизаткнуты острые ножи средней длины. Подтянувшись на руках до кроны листьев, уперев ноги с приспособлениями в ствол, работники обхватывали одной рукой пальму, а второй сбивали гирлянды кокосов. Внизу упавшие плоды собирали распевающие задорные песни девушки.

— Как же здорово распределены обязанности у каждой деревни, — поразился Джеймс, — интересно, а чем занимаются люди из деревни, куда мы едем.

— Они погонщики слонов, — ответил, обернувшись к иностранцам, извозчик.

— Ого! Это изумительно! — воскликнул Фокс.

— Деревня стоит на берегу реки, вокруг пальмовые плантации — рай для слонов, — продолжил извозчик, — на самом деле, плантации не принадлежат никакой из деревень. Люди выращивают то, что лучше растет на почвах той или иной деревни. А население всех близлежайших деревень в зависимости от возраста распределяется по плантациям. Тех стариков, которых вы видели на рисовом поле, я собираю каждое утро по всем деревням и отвожу на работу, молодёжь и бананники добираются до работы пешком. У нас вроде как рабочая коммуна. Остальные люди, не задействованные в сельском хозяйстве, занимаются другим трудом: например, я — извозчик, мой брат — погонщик в вашей деревне, мать ткёт ковры, а жена красит ткани.

— Так вы местный? — поинтересовался пастор.

— Да, из деревни около банановой рощи. А вы наш новый пастор?

— Да, всё верно. А вы протестант?

— Да, как и всё население ближайших деревень. Очень рад с вами познакомиться, пастор…

— Джеймс. Я тоже очень рад, мистер…

— Называйте меня просто Радж. А вы тоже пастор? — обратился Радж к Фоксу.

— О нет. Меня зовут мистер Фокс, и я здесь по велению души, так сказать в пенсионном отпуске. Решил составить компанию своему молодому другу и проникнуться духом вашей прекрасной страны.

— Так вы выбрали самое замечательное место в Индии! Никакой суматохи, грязи, городского шума, питейных заведений, орущих и пляшущих шарлатанов. Идиллия для пожилого человека!

— Мда, тут я что-то просчитался, — буркнул себе под нос Фолиант и погрустнел.

— Простите, я не расслышал, что вы сказали.

— Мой дорогой друг сказал, что именно о таком месте он и мечтал, когда ехал в сказочную Индию, — ответил за Фокса Джеймс и похлопал друга по плечу.

Библиотекарь понуро взглянул на пастора, обречённо вздохнул, достал из внутреннего кармана пиджака флягу и сделал внушительный глоток. Тут же к нему повернулся извозчик и протянул спелый банан.

— Закусите, мистер Фокс. Сегодня вечером угощу вас банановой водкой. М-м-м-м-м, закачаетесь. А ещё у нас есть рисовая водка и сорокоградусная настойка на кокосовой стружке. Как вы понимаете, сырья хватает, — и хитро подмигнул улыбающемуся старику.

— Знаете, Радж, я и правда рад приехать в ваш рай. Хоть старческие косточки погрею на солнышке, да и витаминов напьюсь, — ответил Фокс, и все трое дружно расхохотались.

А тем временем лошадка, везущая их двуколку, свернула с дороги направо, где невдалеке виднелись деревенские постройки. Подъехавший экипаж сразу обступила толпа босоногой детворы. Они с интересом, но без удивления рассматривали вновь прибывших иностранцев. Старшие ребята держали на руках малышню, которая или ела банан, или сосала маленький кулачок. Спрыгнув с козел, Радж потрепал нескольких детей по волосам, что-то сказал по-индийски, и ребятня в мгновении ока рассыпалась по деревне.

Путешественники выбрались из двуколки и оглядели деревню. От небольшой площади, где остановился их экипаж, лучами расходились шесть проходов — улиц. По обе стороны улиц выстроились жилища местных. Все домики были одинаковыми и напоминали перевёрнутые вверх дном керамические горшочки. Дома были вылеплены из грязи и глины в несколько слоёв, что позволяло сохранить тепло от установленной в каждом «горшочке» печи, также изготовленной из глины. Крыши в таких домах были сделаны из сухих пальмовых листьев, а полы, как и улицы, были земляными. Вдалеке, на краю деревни, виднелся большой деревянный крест единственной на юге Индии протестантской церкови.

— Добро пожаловать в нашу скромную обитель! Не судите строго. У нас нет многоэтажных каменных домов, как в больших городах, но зато уютно, — сказал Радж.

— Мне очень нравится! Колоритно! А мы будем жить в таком же доме? — спросил Джеймс.

— Нет, что вы. Ваше жилище находится в здании церкви. Кстати, в отличие от наших домов, церковь построена, как и положено, из камня. Мы очень старались! Первый протестантский миссионер в нашей стране, единственный и горячо всеми любимый пастор Филипп, привёз из Америки чертежи церкви, и мы ни на сантиметр не отошли от канонов строительства, — с гордостью произнёс Радж.

— Вы великие труженики. И я уверен, что Господь возблагодарит вас за строительство храма Божьего. А пастор Филипп извещён о нашем прибытии?

— Вам не сказали? Месяц назад пастор Филипп на год уехал проповедовать по всей Индии, а вас на это время назначили нашим пастором.

— Нет, нас не предупредили. Жаль, что мы не познакомимся с великим представителем нашей Веры. Я приложу все усилия и навыки, чтобы достойно продолжить его путь.

— В этом никто не сомневается, пастор Джеймс. Пастор Филипп перед отъездом провёл вдохновенную проповедь, что все служители Господа нашего — это его соратники и проводники в наш мир, которых следует уважать и почитать. Мы уже месяц с нетерпением ждём вас и воскресных служб, наши души соскучились по совместным молитвам. Но для начала вам, господа, необходимо отдать дать уважения старосте этой деревни. В первую очередь зайдём к нему, а потом я провожу вас до церкви.

Пройдя по одной из улиц, они свернули во двор дома, ничем не отличавшегося от остальных. По середине двора, на деревянном низеньком табурете, обхватив ногами гончарный круг и склонившись над работой, сидел старик неопределённо пожилых лет. Длинные седые волосы были заплетены во множество косичек, достающих старцу до колен, одежда и кожаный фартук — в брызгах грязи, руки утопали в глиняной массе, словно в тесте.

— Достопочтенный Аниш, я привёл к тебе нашего нового пастора и его спутника, — поклонился Радж.

Староста остановил гончарный круг, поднял голову, и на иностранцев взглянули абсолютно белые, невидящие глаза. Загорелое лицо старика покрывала паутина из мелких морщин, а густые седые брови напоминали одинокие кусты перекати-поле на потрескавшейся выжженной солнцем земле.

— Очень рад, очень рад! Наконец-то наши молитвы будут услышаны Господом, — голос у старейшины оказался молодым, по-детски звонким и никак не соответствовал внешности.

— Здравствуйте, мистер Аниш, меня зовут пастор Джеймс. Наш Господь слышит каждую молитву, все просьбы и увещевания своих детей.

— Всё так, пастор Джеймс. Я лишился глаз, но мой слух и разум стали только острее. Господь одарил меня способностью слышать и понимать то, что не улавливает обычный человек. Например, сейчас я слышу, как ваше молодое сердце выпрыгивает из груди от желания поскорее увидеть нашу церковь. Ступайте с Раджем. А я поболтаю с вашим спутником. Я хоть его не вижу и пока не слышал, но уверен, что мы с ним близки по духу, — хихикнул староста, — Гита! Помоги мне подняться и принеси две кружки и кувшин кокосовой наливки.

Из дома выбежала молодая индианка, по возрасту подходящая во внучки старосте, подняла старика, даже не взглянула на гостей и убежала обратно в дом.

— Разрешите представиться мистер Аниш, меня зовут мистер Фокс. Рад с вами познакомиться.

— О, какой приятный голос. Мистер Фокс, называйте меня просто Аниш.

— А вы меня Фокс или Фолиант.

— Фолиант? Интересно, почему же? Это вроде бы толстая, большая книга.

— Вы правы. Но меня так прозвали не потому, что я толстый, а потому, что я работаю в богословской школе библиотекарем и практически не выхожу из своего убежища.

— Это очень интересно. Присаживайтесь рядом со мной и расскажите поподробней.

— С удовольствием, — улыбнулся Фокс.

Джеймс попрощался со старостой и отправился за Раджем к церкви. Здание располагалось на окраине деревни, на берегу реки. Оно было построено по всем правилам церковной архитектуры. Серые каменные блоки контрастировали с песочного цвета деревенскими домами, зеленью пальм и голубыми водами реки. Убранство церкви было сдержанным, как и подобает протестантским обычаям: в глубине помещения стояла деревянная кафедра для проповедника, от нее к дверям церкви расставлены два ряда скамеек, а проход между ними устлан не красным ковром, а циновкой из пальмовых листьев, на стене над кафедрой висел большой металлический крест.

Молодой пастор прошёл вглубь церкви, перекрестился и с благоговением положил на кафедру свой любимый экземпляр библии, который достался ему от пастора Тома, проповедника его родной церкви. Джеймс закрыл глаза и начал безмолвно молиться: он помолился за погибшего матроса, попросил Господа дать силы капитану О’Нилу, защитить Анну, укрепить здоровье пастора Нила, поблагодарил за безопасное путешествие по глубоким водам и за подарок в виде мистера Фокса. Когда он открыл глаза, то увидел перед собой сидящую на ближайшей к кафедре скамье индианку лет пятидесяти. Женщина смотрела на него по-матерински тёплым взглядом, лишь только их глаза встретились, она перекрестила Джеймса, встала и подошла к пастору.

— Здравствуйте, пастор Джеймс. Как же я долго вас ждала, — голос женщины обволакивал мягкостью тембра, добрые глаза смотрели с любовью. Джеймсу захотелось укутаться в плед и уснуть у очага в объятьях этой женщины, как он часто в детстве засыпал в объятьях матери. Потом бы она отнесла его в кровать, поцеловала и ещё долго напевала мелодию колыбельной.

— Простите, я задумался. Вы мне напомнили человека, которого уже нет в живых, — вздохнул Джеймс, вышел из-за кафедры и взял руки женщины в свои ладони.

— Меня зовут Мата, что в переводе с хинди означает «мама». Мне сегодня первый раз за много лет приснился мой погибший сын, и я пришла сюда, чтобы помолиться о нём, и увидела вас. Ему было бы сейчас столько же лет, сколько и вам. Скажите, разве это не проведение Господа?

— Безусловно, миссис…

— Прошу вас, просто Мата, мне так будет приятнее. Пастор Джеймс, я помогала пастору Филиппе в церкови. Вашу комнату я тоже подготовила. Не могли бы вы мне разрешить помогать теперь вам?

— Конечно же, Мата, конечно! А ваш муж не против?

— Я вдова. Единственный ребёнок погиб. Я осталась одна, и у меня есть только эта церковь. Работа на полях отвлекает меня от дум о своих почивших близких, а служение в храме успокаивает мою душу.

— Я буду очень рад, если вы продолжите служение Господу бок о бок со мной. Я здесь человек новый, не знаком с паствой, не знаю местных обычаев. Я был бы вам безмерно благодарен за помощь.

— Спасибо, Господи! — Мата подняла глаза к своду церкви и перекрестилась. — Пойдёмте, я провожу вас в ваше жилище. Люди говорят, вы приехали не один.

— Да, со мной прибыл библиотекарь из школы, где я учился на пастора. Мистер Фокс — очень достойный человек, образован, подкован в разных областях и мой настоящий друг. А сейчас он у мистера Аниша, судя по всему совместно договаривают кувшин с настойкой.

— Все мы не без греха. А уважить старейшину за кружкой настойки — это наш обычай.

Квартира в пристройке церкви, где должны будут год жить друзья, оказалась очень просторной. Намного больше, чем квартира пастора Нила и тем более полуподвальная мастерская Джеймса. Кроме кухни-гостиной, в квартире было две спальные комнаты. Как Джемс узнал позже, Мата переоборудовала кабинет пастора Филиппа во вторую спальню. В комнатах было всё необходимое, никакой роскоши, но и не аскетично.

Когда Мата ушла, Джеймс распаковал вещи, умылся, переоделся в лёгкий льняной костюм, съел рисовую кашу, которую приготовила Мата, и, не дождавшись загулявшего Фолианта, отправился изучать окрестности.

К этому времени на улице наступили сумерки, и улицы деревни опустели: работники вернулись с полей, детвора была загнана по домам, и из труб каждого «горшочка» поднимался дым от печей — хозяйки готовили ужин.

Молодой пастор решил прогуляться к реке, он присел на берегу и посмотрел на водную гладь. Бесшумно текла река, лёгкий ветерок колыхал пальмовые листья, где-то в деревне девушки затянули грустную песню. Пастор поддался меланхоличной мелодии и умиротворению природы, он не заметил, как задремал.

Его разбудил толчок в спину, что-то упёрлось ему между лопаток, словно дуло ружья. Холодный озноб пробежал по спине. Джеймс резко вскочил и обернулся. В этот момент его нога поехала на мокрой траве, и пастор начал падать навзничь. Джеймс зажмурился и уже был готов удариться спиной, как вдруг почувствовал, что парит в воздухе, и он открыл глаза. Перед ним стоял слон и держал хоботом тело испуганного человечка, такого маленького, беззащитного по сравнению с исполинским животным.

— Ну всё, Иша, отпусти его, — прозвучал молодой женский голос, обладательница которого была не видна из-за крупа животного.

Слон аккуратно поставил Джеймса на землю, подтолкнул хоботом в сторону и уселся на то место, где недавно дремал пастор. Ошарашенный Джеймс смотрел на животное, которое также, как и он, закрыло глаза и качалось из стороны в сторону под песню, звучащую из глубины деревни.

— Простите её. Вы просто заняли любимое место Иши. Она приходит сюда каждый вечер, а девушки поют для неё колыбельную. Иша впервые беременна, и вечерние прогулки её успокаивают.

Джеймс в сумерках разглядел хозяйку голоса, это была Гита, внучка старосты.

— Извините, я не знал, — пролепетал молодой человек.

В ответ Гита улыбнулась и села рядом со слоном. А Джеймс побрёл досматривать свой сон в новое жилище.

Примечания

1

Гальюнная фигура — носовое украшение на парусном судне. Фигура устанавливалась на гальюн (свес

в носовой части парусного судна).

2

Мохе́нджо-Да́ро(буквально «холм мертвецов») — городцивилизации долины Инда, возникший около 2600 года до н. э.Расположен в Пакистане, в провинции Синд, (в древности располагался между рекой Инд

на западе и сухим руслом Гхаггар-Акрана востоке). Является крупнейшим древним городом долины

Индаи одним из первых городов в истории Южной Азии.