Пышечка

Джули Мёрфи (2015)

Уиллоудин Диксон не считает слово «толстый» оскорбительным: у кого-то костлявые коленки, у кого-то большая грудь, а Уилл — толстая, и это просто факт. Но лето перед выпускным классом переворачивает весь ее мир с ног на голову. Первая работа. Первый поцелуй. Первая ссора с подругой. И впервые в жизни ей становится неловко за свое тело. Чтобы вновь поверить в себя, Уиллоудин решает принять участие в конкурсе красоты и доказать, что стать королевой может каждая девушка, независимо от размера одежды.

Семь

Мне даже не приходится расспрашивать Эл: она сразу же выкладывает все кровавые подробности прощания с девственностью. Они сделали это в спальне Тима, потому что его мама уехала к бабушке, а у отца-полицейского была ночная смена.

Мы выключили свет и лежим нос к носу в моей кровати.

— Как это было? — спрашиваю я. — Не само по себе, а в смысле, что ты чувствовала?

Эл на секунду закрывает глаза.

— Ну… я чувствовала, что у меня все под контролем. — А потом открывает. — И чувствовала себя любимой. Но вообще было даже забавно.

— В смысле?

— Мы занялись взрослым делом — по-настоящему взрослым, но остались собой. Смеялись и шутили. Я думала, что почувствую себя совершенно другим человеком, но я все та же — всего лишь я. И я приняла решение, которое уже не отмотать назад.

Я киваю. Киваю изо всех сил, потому что наконец понимаю, о чем она говорит.

Эллен касается моих щек кончиками пальцев, и только тут я осознаю, что у меня по лицу текут редкие слезинки. Она прижимается своим лбом к моему, и я даже не знаю, кто из нас засыпает раньше.

•

Несмотря на то что реквизит конкурса красоты заполняет весь мой дом, в остальном следующие несколько недель проходят вполне терпимо. Чаще всего я работаю с Роном, иногда — с Лидией. По понедельникам и средам жизнь хороша, а вот в пятницу и субботу хочется сдохнуть. Мы работаем до полуночи, и маму это выбешивает, но что поделать.

Вечером в пятницу, перед закрытием, в столовую входит Рон с несколькими стопками стаканчиков, упакованными в пленку.

— Новые стаканчики, — провозглашает он, опуская их на прилавок.

— А что не так со старыми? — спрашиваю я.

Он снимает пленку с одной стопки и протягивает мне красный стаканчик. На нем наша эмблема, а под ней напечатано курсивом: «Официальный спонсор конкурса красоты „Мисс Люпин г. Кловера“». Иногда этот конкурс напоминает мне Рождество: мы вечно пытаемся начать праздновать его все раньше и раньше, так что он грозит растянуться на весь год.

— Заходила девушка из комитета твоей матери, ну и так как в семьдесят седьмом году победительницей была моя мама… В общем, я не мог упустить возможность поддержать главное событие нашего городка.

Я хмурюсь.

— И что, ты предлагаешь выкинуть наши абсолютно нормальные стаканчики только потому, что теперь у нас есть эти?

Рон пожимает плечами.

— Долей, пожалуйста, соку в кулеры до конца смены, ладно?

Вечно я забываю о чудовищных шести месяцах перед конкурсом красоты. Он потихоньку заполняет весь мой мир — так, что становится трудно дышать.

Мы закрываемся; Маркус и Рон садятся за руль и выезжают с парковки, прежде чем мы с Бо доходим до своих машин.

Я отпираю дверь (позволить себе брелок, открывающий ее дистанционно, я не могу), когда Бо говорит:

— Сегодня будет звездопад. Только маленький.

Я бросаю сумку на пассажирское сиденье.

— Откуда ты знаешь?

— От мачехи. Она спец по звездам и астрологии.

Я почти ничего не знаю об астрологии, только то, что мамина церковь считает ее ведьмовством.

Не успев подумать, я вновь захлопываю дверь.

— Никогда не видела звездопадов.

Бо кивает на кузов своего пикапа.

— Давай дождемся.

На парковке гаснет свет. Я со свистом втягиваю воздух. Так вот оно — то ощущение, когда твоя жизнь набирает обороты.

— У тебя там есть на чем сидеть?

Бо включает радио и вытаскивает из кабины форменную школьную куртку «Святого Креста»:

— Вот, возьми.

Он демонстративно зажмуривается, пока я карабкаюсь в кузов. Надеюсь, он и правда не смотрит, потому что слово «карабкаюсь» и мое полиэстровое рабочее платье, очевидно, не должны встречаться в одном предложении. Он подает руку, и, признаюсь без стеснения, я притворяюсь, что помощь мне нужна.

Я с удивлением отмечаю, насколько мозолистые, натруженные у него руки. Мне нравится, когда они касаются моей кожи. Я уже сижу, но как же сложно его отпустить.

Он слегка морщится, подтягиваясь вверх.

— Ты в порядке?

— Колено болит. — Он садится рядом, выпрямляя ногу.

— Что с ним? Повредил или оно всегда так?

— И то и другое.

— Но все нормально?

Он кашляет в кулак:

— Ага.

На улице гаснут последние фонари. Мы, конечно, живем в городе, но каждую ночь, когда он засыпает, невольно задумываешься о том, насколько мы все-таки отрезаны от остального мира. Наш городок притулился вдалеке от больших трасс и накатанных маршрутов, и, чтобы нас найти, нужно точно знать, где искать.

Бо бросает взгляд на часы в мобильном.

— Уже довольно темно, так что все должно быть видно.

Я легко различаю контуры созвездий.

— Говоришь, твоя мачеха увлекается астрологией?

Он потирает подбородок костяшками пальцев.

— Ага.

— Родители в разводе?

Он качает головой, но не отвечает.

— Прости… Прости, иногда я веду себя как кошка в коробке с пупырчатой пленкой. Мне дико неловко за свои манеры.

— Да нет, — говорит он. — Дело не в тебе. Я не против поболтать. Не извиняйся ни за что, ладно? Просто я не очень разговорчивый, к этому тоже нужно привыкнуть.

Я откидываю голову на заднее стекло кабины и скрещиваю вытянутые ноги.

— Ну а я болтаю так, будто только благодаря моему трепу вращается Земля.

— Мне нравится слушать твою болтовню. — Он смеется. — Это, наверное, как стокгольмский синдром. Сначала слегка ужасает, но потом привыкнешь — и вроде как уже успокаивает. Даже если грянет глобальная катастрофа, я буду знать, что приду на работу — а там ты щебечешь, будто это твоя должностная обязанность.

— Прости, это какой-то хитрый способ сказать, что я захватывающий собеседник?

— Очень тонко.

Я шлепаю его по руке. Он ловит меня за запястье и не отпускает. Радио у нас за спиной хрипло выводит «Creepin’ In» — песню Норы Джонс и Долли Партон. Наш городок погрузился во тьму, но я чувствую, как Бо на меня смотрит.

— Начинается, — шепчет он и наконец отпускает мою руку.

Я шумно выдыхаю — и только теперь понимаю, что не дышала.

— Совсем маленький метеоритный дождь, — объясняет он шепотом. — Извини, если не особо впечатляет.

Я по-прежнему сижу как зачарованная. Далекие полосы света расчерчивают небо и оставляют следы, похожие на ссадины. Я качаю головой.

— Нет. Я никогда ничего подобного не видела, так что этот дождь по-своему особенный, согласен?

Мы сильнее запрокидываем головы. Спустя еще несколько минут он говорит:

— Мой первый метеоритный дождь был просто фантастический. Мне хотелось, чтоб он длился вечно.

— Ну, все хорошее когда-нибудь кончается. Иначе все бы так и сидели, покрываясь мхом.

Бо кивает, и мы еще долго сидим, как будто слушаем по радио какую-то классную песню и никак не можем ее переключить.

Некоторое время мы молчим, а потом я спрашиваю:

— Только у меня такое странное чувство, будто мы единственные на Земле, кто все это видит? — И мне становится страшно, что я все испорчу.

— Не знаю, — тихим рокотом доносится голос Бо. — Моя мама умерла. Пять лет назад. И мне вроде как нравится думать, что, где бы она ни была, на ее небе тоже есть метеоритные дожди.

Каждое слово Бо — как кусочек его обнаженной души; мне хочется собрать все эти крошки воедино и понять его.

Я жду, когда он скажет, что все это глупости, или попросит прощения за нытье, потому что сама бы я обязательно что-нибудь такое выдала. Но Бо не извиняется, и мне это нравится. Нравится, что он не сожалеет о своих словах. Я хочу сказать, что соболезную ему, хочу сказать, что у меня есть Люси и что мне тоже приходят в голову подобные мысли. Но вместо этого отвечаю:

— Мне кажется, небо над нами такое большое, что его хватит на всех.