Санаторий (слова и предметы)

Дмитрий Владимирович Никитин

«Густое желтое освещение обшарпанных кухонь, невзрачные люди, чьи жизни – интереснейшие в своей заурядности и серости истории, тонкая корочка быта, скрывающая за собой бурлящий клубящийся деготь хтонического бессознательного. Потрясающая точность самых тонких нюансов человеческих чувств и эмоций, недюжинная внимательность к аспектам бытия и великолепный язык – вот главное оружие Дмитрия Никитина». Виталий Рыжов, главный редактор Bitter Magazine

© Дмитрий Владимирович Никитин, 2016

© А. Мендингер, дизайн обложки, 2016

ISBN 978-5-4483-0960-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Слова и предметы

«Когда мы говорим, в тексте наши слова заключаются в кавычки, — сказал Марк Таль, положив ногу на ногу и покачивая верхней из них, словно маятником. — То есть, если представить, что наша жизнь — это повествование, которое фиксируется письменно, то наши слова образовали бы в нем свое, отдельное пространство». «И что же?» — спросил Владислав Лисинский. — «Меня давно преследует мысль о том, что в моей жизни это отдельное пространство слов становится более значимым, нежели другое — которое вне кавычек». «Не понимаю, в чем суть твоей идеи», — сказал Лисинский. «Внешнее пространство — это оболочка, — сказал Таль, для наглядности образуя руками круг, но не переставая при этом раскачивать ногой. — Вокруг нас что-то происходит, и в определенные моменты жизни именно внешние предметы и события наиболее важны для нас. Но в момент разговора наше внимание сосредотачиваются на словах, на мыслях и эмоциях, связанных с общением, и это время как бы отделяется от остального, когда мы предоставлены самим себе. Слова обретают вещественность». «Ты бестолково объясняешь», — поморщился Лисинский. «Суть дела в том, что для меня объективное пространство как бы сосредотачивается в общении, — нетерпеливо сказал Таль. — А предметы вокруг меня становятся, напротив, чем-то условным, и ход событий перестает подчиняться привычной логике. По мере того, как слова обретают вещественность, а предметы теряют ее, все вокруг меня плывет и искажается, и в конце концов можно будет ожидать самого невероятного. Связи теряются; только силой моих слов — взывая к здравому смыслу, постоянно напоминая о том, что все должно быть так, а не иначе — я могу сохранить их. Это требует от меня все больших усилий, тем более, что и мои представления о правильном порядке вещей расплываются, а мне не с кем посоветоваться, чтобы сохранить объективность». «Мне кажется, все это оттого, что ты ведешь затворнический образ жизни», — сказал Лисинский.

Лисинский — черноволосый молодой человек с острым носом и бегающими глазами — не мог усидеть на месте; поднявшись, отодвинув штору, он принялся крутить оконную ручку то вправо, то вниз. Беспокойное движение его, однако, выглядело более естественным, чем у Таля: оно было лишь проявлением неусидчивости, желания двигаться.

Не переставая раскачивать ногой, Таль широко, сладко зевнул. Казалось, что верхняя половина его туловища расслаблена, а нижняя — напряжена. Теперь, после того, как Лисинский приоткрыл шторы, на лицо Таля в потоке света падала и прямоугольная тень от края ткани, отсекая левую щеку и часть лба. Освещенным оставался только узкий фрагмент лица, и Лисинский, обернувшись, долго вглядывался в него, удивленный тем, что Таль так выглядел совсем по-новому. Казалось, Марк встревожено заглядывает в этот мир из какого-то далекого и темного угла, пристально рассматривая каждый предмет через некую щель, стараясь оценить, не представляют ли вещи для него опасности.

«Да, это мешает, — сказал после долгой паузы Таль. — Я хотел бы сохранить ясность мышления, верность оценок, но при моем образе жизни мне не удается этого сделать». «Предстоящая поездка в санаторий должна помочь», — высказал предположение Лисинский. «А может быть, в террариум?» — неожиданно спросил Таль. — «Почему же в террариум?» «Не знаю, — сказал Таль. — Почему-то слово „санаторий“ ассоциируется у меня со словом „террариум“. Как будто это стеклянный куб, заключенные в который люди ползают, словно змеи, и щелкают челюстями, будто крокодилы». «Ну, это преувеличение, — засмеялся Лисинский. — Вернее даже, не преувеличение, а выдумка, не имеющая никакого отношения к действительности. Уверяю тебя, ничего подобного там нет». «Надеюсь, — сказал Таль. — Хотя у меня нет такой уверенности. Может статься, там даже хуже». «Лучше, — сделал успокаивающий жест руками Лисинский. — Там нет ничего страшного или опасного». «Надеюсь», — со вздохом повторил Таль.

Ненужный контрабас

«Зачем тебе идти?» — спрашивал Таль, но Лисинский, не объясняя, отправился на следующее утро проводить его. Белая, костистая голова Лисинского торчала из черного кружевного воротничка: он любил экстравагантно одеваться. Что касается головы Таля, то она была ровно до середины закрыта жестким, как доска, воротником пальто, который царапал молодому человеку щеки.

Лисинский все думал, о чем бы заговорить, но не мог найти ни одной темы: ему мешало и то, что он не видел лица Таля — только лоб и волосы на виске. «Ты бы мне дал чемодан», — сказал наконец он. «Не дам», — огрызнулся Таль. Он сам тащил оба своих громоздких чемодана. «Зачем тогда мне было провожать тебя?» — спросил, поежившись, Лисинский. «Не знаю, — ответил Таль. — Ты же сам захотел, я тебя отговаривал». После этого повисло неловкое молчание; к счастью, путь до вокзала был недолгим, и приятели уже приближались к нему.

«Ну, вот и пора прощаться!» — сказал Лисинский, стоя на вокзале у вагона электрички и подавая руку Талю. «Слушай, я вспомнил, о чем всю дорогу хотел тебе рассказать! — сказал вместо ответа Таль, бездумно пожимая протянутую руку. — Именно в здании этого вокзала расположен магазин музыкальных инструментов, о котором я тебе когда-то говорил. Найти его можно так: идешь обратно, мимо кассы пригородных поездов, в дальний угол зала, где буфет. Там коридор — где указатель к поездам дальнего следования. Он выведет тебя из здания; затем ты обходишь вокзал по периметру, направо, направо, все время направо, мимо цветочного ряда. Дальше, за свалкой, на самых задворках ты увидишь парадный вход вокзала. Иди в него — и там будет тот самый магазин!» «Я ничего не понял, но поезд уже уезжает», — сказал Лисинский. «Но именно там ты сможешь купить себе свой контрабас!» — сказал Таль. «Мне он не нужен», — сказал Лисинский, вталкивая Таля в вагон. Таль что-то еще крикнул, но в этот же момент захлопнулись двери вагона и Лисинский не расслышал.