Антипоэзия. Стиходелии разных лет

Дмитрий Гольденберг

Что же это за «антипоэзия» такая? – вопрос более чем резонный. Aвтор всегда думал, что писать «как положено», соблюдая всякие там каноны – это рецепт вызвать у себя зубную боль, а у читателя зевоту.А вот «столкнуть лбами» кислое и длинное, пустое и порожнее – вот это всегда представлялось более интересной задачей.Ибо сказано: мы рождены, чтоб сказку сделать (ко) былью. Так что, за твоё, читатель, здоровье! Ура! Книга содержит нецензурную брань.

Карнавал

…И вот посреди пустоты, суеты, маеты,

пустопорожних, нахрапистых, наглых,

нашпигованных пошлостью будней,

серо-буро-малиновым в крапинку Принцем

на белом коне появляешься Ты.

На коралловых отмелях, в экзотических странах,

в эпицентре свинцовых штормов — тоже Ты,

повелитель желаний, восторженно блещущий

ятаганом Луны.

Канатоходцы впотьмах, вполусне, вполубреду

набредающие на беду,

где ваш Храм, где итоги бескрайних скитаний,

от перевалов Непала до яшмы тунисских закатов,

алжирского опиума вперемешку

с Адмиралтейской Иглою санкт-петербургского шприца,

вены каналов, изрытые дёсны проулков,

железо зубовных мостов?..

Зажигая свечу, видишь демонов, щерящих жёлтые пасти.

Восхищенный отчасти,

бросаешься в их карнавал, в ритуальную оргию,

в исступлённое царство потаскухи-весны,

в чёрный дым, что дурманит усталое сердце

обещанием бездны.

Вакханалия рвётся в бедламе

обезумевшим пламенем…

Пьяный матрос, папиросу зажав саблезубыми челюстями,

по-пиратски сверкая глазами,

разгоняет правительство членоподобных мужей.

Пир бомжей,

растерзавших на части жандарма,

пьющих сладкую кровь мятежа.

Пир горой, средь чумы,

в предвкушении новой тюрьмы,

где для всех приготовлено место под солнцем,

огненно-красным, словно на флаге японском —

четыре стены и небесный клочок,

зарешечённый мутным оконцем.

Клистирно, кристально чисты ваши души,

протухшие, но благонадежно промытые

в самом отъявленном одеколоне,

в дорогой туалетной воде,

и на дне писсуара виднеется тёмная муть

истины, извлекаемой нами из вин.

Бухой летописец событий, лохматый, небритый,

в тиаре, в «семейных» трусах,

новый лист, эту tabula rasa, готов искропить

свежей дозой паскудства.

В музеях и книгах грядущих времен

будет он по заслугам отмечен…

Нараспашку душа, из пальто да наружу,

на волю, в пампасы, в украинские степи

подводною лодкой,

подлёдною водкой, пролёткой,

электропроводкой искрящей,

коровой предсмертно хрипящей, вопящей,

колюще-режуще ищущей пули, ножевого удара,

ядовитой змеи иль смертельных объятий петли…

Вон отсюда, из этих прокуренных комнат,

из этих пурпурных чертогов,

осточертевших острогов,

постылых слепых четвергов!

Ты будённовец или махновец,

ты басмач или дервиш в дороге,

на непальском отроге,

в Таганроге с тетрадью

сонетов в твоём рюкзаке, с неизменною трубкой

паровозного дыма во рту.

Горизонты сжимают кольцо своих рук.

Падший ангел, мой друг,

не покинь меня в эту минуту. Быть может,

на той стороне обозначатся

силуэты ответов.

Океанским простором укроет меня тишина,

в очаге догорают листки манускриптов

и ветер играет мелодию лёгкого джаза

на ворохе пыльного скарба

и бутылочного стекла.