Сыщик. Рассказы

Дмитрий Карпович (2025)

Реальные и вымышленные истории из жизни частного сыщика, подполковника милиции в отставке.

ЕСЕНИН

Данное произведение является художественной интерпретацией реальных событий. Все совпадения с реальными людьми и событиями случайны.

Отряд милиции особого назначения (сокращенно ОМОН) при УВД Новосибирского облисполкома был образован в самом конце 1988 года для усиления охраны правопорядка в наступающее смутное время в истории государства Российского…

Первым командиром отряда стал легендарный полковник милиции Юрий Георгиевич Зайцев….

Заместителем командира ОМОН в самом начале наступивших лихих девяностых был назначен двухметровый вдвшник, уволенный по сокращению штатов из рядов тогда еще советской армии (так, по крайней мере, было отражено в его личном деле) майор Гинев Виктор Вениаминович.

До ОМОН — офицер пять лет прослужил в Афгане, затем торчал за штатом, затем уволился и оказался в отряде.

Его отношение к жизни, смерти и складывающейся внутри страны ситуации умещались в одной библейской фразе: «Садом и Гамора», а по-русски это звучало как «блядство»…

Все, кто не был похож на русских… ну или на европейцев, по крайней мере, назывались им одним коротким, но очень емким словом — «душманы».

Даже два пьяных негра, студенты Новосибирского государственного университета, задержанные его бойцами при проведении рейда, назывались им точно так же, и никак иначе.

Гинев периодически лично выезжал на проводимые бойцами его отряда мероприятия, принимал участие в рейдах, задержаниях, захватах, освобождениях и прочих операциях проводимых милицейским спецназом.

Отдельным звеном в цепочке постоянно проводимых операций была «барахолка».

Новосибирская «барахолка» — это уникальное место сбора торгашей, мигрантов, жуликов всех мастей, различных маргиналов и прочей нечисти. Рынок являлся крупнейшим за Уралом и занимал площадь 35 гектаров земли.

Вещевой рынок появился в Новосибирске в 1970-х годах, однако более всего был востребован в начале 1990-х, когда в магазинах стал заметен дефицитвещей и товаров. К тому же в тот период огромное число людей лишилось работы. Люди самых разных профессий, среди которых были учёные, инженеры, учителя, врачи, проектировщики, были вынуждены оставить привычный род деятельности и заняться торговлей. Кроме жителей Новосибирска, «барахолка» обеспечивала работой оптовых торговцев из соседних регионов и бывших союзных республик.

«Барахолка» работала круглосуточно: одна часть рынка работала днем, другая часть — ночью.

Выезд в рейд на «барахолку» Гинев всегда сопровождал лично.

Два автобуса ОМОНовцев, два взвода молодых, сильных, борзых уже не пацанов, а бойцов, всегда готовых к бою или даже просто драке, когда как получится, никогда не возвращались без «улова» с проводимого по рынку мероприятия.

Два десятка протоколов об административных нарушениях, пара раскрытых преступлений, с десяток доставленных в ближайший территориальный отдел милиции лиц, так обычно заканчивался рейд спецназа по рынку.

6 января 1993 года, накануне тогда еще не признаваемого, но так любимого всей страной праздника «Рождества Христова», был намечен очередной рейд.

На «операцию» майор всегда ездил на автобусе с бойцами, никогда не пользовался имеющимся у него уазиком.

— Ну что, православные, к бою, вы все знаете, что и как нужно делать, пошли, — скомандовал Гинев и вместе с бойцами выпрыгнул из автобуса.

Нет, не с криками:

— Шашки на голо!!! или

— За Родину, за Сталина!!!

Выпрыгивая на чистый январский снег, начинали свои мероприятия бойцы отряда.

Молча и сосредоточенно, как тени от могильных крестов, они сначала цепью проходили внутрь рядов и затем уже разворачивались в полную мощь, как будто трактор вздымает своим плугом застоявшуюся еще сырую землю…

Диаспоры.

На рынке работали и свои национальные диаспоры. Самой крупной, многочисленной, была таджикская.

Гинев лично направился с группой бойцов к таджикскому рынку и махнул рукой:

— Вперед!!! — скомандовал он.

Проходя мимо одного из контейнеров, он боковым зрением увидел шевелящийся вещевой мешок.

Происходи этот рейд пятью годами раньше…и южнее Новосибирска на три тысячи километров….он бы не мешкая расстрелял бы этот кусок ветоши, но это был Новосибирск 1993…

Гинев был левша, поэтому автомат Калашникова всегда держал в правой руке, по привычке…

Левой рукой он не спеша поднял за шиворот подростка, худенького пацана, лет пятнадцати, на голову которого был одет головной убор Киргизов — колпак.

Пацан весь трясся, то ли от холода, то ли от испуга, при виде исполина в спецназовском обмундировании, с автоматом в руках, чьи кулаки были похожи на два молота от наковальни…

Майор одной рукой поднял мальчишку на уровень своих глаз, оторвав его от земли на полметра, и поставил на какой-то приступок, так чтобы их глаза были на против друг друга.

— Ты кто?

Мальчишка трясся.

— Зовут тебя как? — спокойно и размеренно спросил Гинев.

— Ме…мед..медер…, — что-то пытался сказать офицеру мальчишка…

— Успокойся, не мычи, дыши ровно…

Прошло секунд десять…

Вдруг парень выпрямился во весь рост, он даже стал как будто выше Гинева, находясь на этом приступке, и на чистом русском языке, без единого намека на какую-то фальшь или акцент с выражением, которому позавидовал бы сам автор, начал читать стихи Есенина…

В этом мире я только прохожий,

Ты махни мне весёлой рукой.

У осеннего месяца тоже

Свет ласкающий, тихий такой.

В первый раз я от месяца греюсь,

В первый раз от прохлады согрет,

И опять и живу и надеюсь

На любовь, которой уж нет…

Сержант, страховавший майора со спины, засмеялся…Гинев гневно посмотрел на него и коротко стрельнул приказом:

— Работать!

Сержант осекся и направился дальше…

Майор повернулся лицом к пацану и продолжал внимательно слушать.

Жизнь — обман с чарующей тоскою,

Оттого так и сильна она,

Что своею грубою рукою

Роковые пишет письмена.

Я всегда, когда глаза закрою,

Говорю: «Лишь сердце потревожь,

Жизнь — обман, но и она порою

Украшает радостями ложь…

Прошел час, майор все так же стоял и продолжал слушать стихи Есенина в исполнении киргизского мальчишки. Тот же ни разу не остановился, не споткнулся, не заикнулся и не повторился…

Наконец Гинев не выдержал.

— Как зовут-то тебя?

— Медербеком, — ответил мальчишка.

— Как? — переспросил Гинев.

— Есенин…

— Откуда ты так русский язык хорошо знаешь и стихи нашего поэта?

Ответ маленького Киргиза поверг в шок не только видевшего и вертевшего весь этот мир майора, но и всех стоявших рядом бойцов отряда и простых прохожих.

Его отец, прапорщик советской армии Семенов Василий Иванович проходил службу в воинской части, расположенной в поселке Каракол Киргизской ССР, вплоть до развала советского союза и увольнения в запас.

Мать Медербека, красивая киргизская девушка Гузель, вышедшая замуж за советского военного, родила ему сына и такую же красавицу дочку, как и сама.

Гузель была сиротой, воспитывалась в детском доме, она окончила педагогический институт и работала преподавателем русского языка и литературы в местной средней школе.

Семья была счастлива…почти. Пока прапорщик бывал трезвым. А трезвым он бывал только тогда, когда чем-то сильно болел или болел сильно, но с похмелья.

С раннего детства Медербек помнит на себе руки отца…точнее его кулаки. Избитыми бывали все: и жена, и сын, и даже малолетняя дочка Семенова.

Несмотря на покладистый характер восточной женщины, после очередных побоев Гузель собрала детей и убежала в другой поселок Тамчи, на другой стороне озера, пока пьяный муж спал дома… Она сделала все, что бы муж не нашел ее и даже не стала устраиваться работать в школу.

Женщина торговала на местном рынке, подрабатывала в кофейнях посудомойкой, вертелась как могла, чтобы просто существовать и кормить двух детей.

Медербек не посещал школу, он стал помогать матери, как мог, как умел в свои 14 лет.

Гузель была очень красивой женщиной, прямо как Шамаханская царица, на нее то и дело обращали внимание и местные мужчины и не многочисленные туристы. Ей даже предлагали выйти замуж и не единожды, но она была сыта по горло браком, да и страх не покидал внутреннее чутье женщины.

Однажды на рынке Медербека подозвал к себе старый киргиз, чинивший обувь в своей лавке.

— Внучок, не дело это, что вы при живом отце и без отца растете. Позови его, пусть попробует начать с вашей мамой все с начала. Она очень хорошая женщина. Вы не должны страдать.

Медербек послушал старика и написал отцу короткое письмо. Он ничего не сказал своей матери…

«Отец, мы с мамой и сестренкой живем в поселке Тамчи. Приезжай за нами. Мама тебя очень любит»…

Отец приехал…он приехал как раз в тот момент, когда к матери пришел с официальным предложением руки и сердца очередной местный кавалер….На счастье, Медербека с сестрой дома не было. Они были на озере…это их и спасло.

Пьяный прапорщик ехал не забирать семью,…он ехал их забивать, как скот. У него с собой был топор. Небольшой, но очень острый топор. Он не нашел его там, на новом месте жительства его семьи…не купил в лавке в Тамчи, он специально вез его с собой….

Тогда, в 1992 году, на уже отпочковавшейся от союза республике Кыргызстан — это было самое кровавое и жестокое преступление.

Тела двух людей, мужчины и женщины были не просто зарублены топором, они были искромсаны на куски,…разрублены и разбросаны по всему дому…

Эксперт и следователь целые сутки проводили осмотр места происшествия, собирая по частям изувеченные тела погибших…

Медербек принял все мужественно, как мог, как умел в свои 14 лет…и решил бежать. Бежать подальше, из страны вместе с сестренкой, иначе детдом. Он не хотел в детдом. Мама часто рассказывала, как ей там было тяжело и плохо.

Мать убита, изверг отец арестован.

Дети одни отправилась в соседний Казахстан. Теперь Медербек был старший в их семье. Он принял такое решение.

Сестренке только что исполнилось 12 лет. Она все понимала, она любила и слушалась уже только его, своего старшего брата и кормильца.

— Найза, мы обязательно вернемся к маме на могилу, сейчас окрепнем немного, на ноги встанем и вернемся. Что бы почтить ее память.

— А папа, Медербек, что с ним, он больше нас не будет бить?

— Не будет, у нас нет больше папы…

У них не осталось даже фотографии их матери…только томик стихов Есенина, которые Гузель забрала с собой, при побеге от мужа-тирана. Этот томик стихов пах руками его мамы. Он его не просто читал. Он его впитывал всей подкоркой своей души и своих внутренностей, чтобы хоть как то запомнить запах матери…он не учил стихи наизусть специально, он как будто разговаривал с убитой, но все еще живой для него мамой…

В Казахстане, около Алматы, они сняли летний домик недалеко от рынка. Медербек устроился на рынок рубщиком мяса, по крайней мере, еда была всегда, чтобы не умереть с голоду — хватало.

Вот только холодно было, щитовой дом не мог согреть промерзающие стены, а печного отопления в доме не было… На другое жилье денег просто не хватало….

Да еще милиция….На рынке к Медербеку подошел местный участковый.

— Кто ты, откуда, документы есть?

У них с сестрой были только свидетельства о рождении еще советского периода…

— Либо плати, либо уходи, — сказал участковый…, — каждые две недели будешь платить…

Деваться некуда. Нужно было выживать…

Однажды под утро, придя после работы в домик, Медербек обнаружил сестру мертвой…Она замерзла, от холода… И вновь он хоронил самого близкого и родного человечка, последнего остававшегося у него…

Теперь он совсем один в свои 15 лет отроду…

Похоронив сестру и договорившись с водителями КАМАЗов, дальнобойщиками, заплатив им последние скопленные деньги, он двинулся дальше, куда глаза глядят.

Денег хватило до Новосибирска…

Книгу Медербек почти не выпускал из рук, хотя она уже не пахла мамой, она была уже грязной и затертой, части страниц уже не было, да ему это и не мешало…Он знал все, что там написано, до последней запятой…И теперь, стоя на морозе перед майором, испугавшись, что здоровый русский мужик, как когда то отец, снова начнет его бить…Он просто увидел в черном, зимнем небе, светлое лицо своей мамы…

Медербек не читал майору стихи Есенина…Он разговаривал с мамой…

Майор стоял молча, слушая рассказ пацана…Это была плохая примета, об этом знал весь отряд, если Гинев молчит, значит скоро будет гром…

— Карпович, ко мне, — тихо, как бы из подбородка сказал майор.

Молодой сержант подбежал к офицеру.

— Метнулся пулей, принес сюда плову и чаю горячего и побольше.

— Кузьмин, тащи сюда лидера диаспоры и кого-нибудь из администрации…

— Кривко, — также почти не заметно произнес майор, обращаясь к самому щуплому ОМОНовцу.

— Я, товарищ майор.

— Дай сюда свою куртку, а сам иди в автобус грейся.

Боец снял с себя форменное обмундирование и передал командиру. Гинев не спеша одел куртку на Медербека…

Когда все приглашенные были доставлены бойцами ОМОН, майор продолжил свой монолог.

— Значит так, — Гинев говорил все так же тихо, почти шёпотом, но этот шёпот был громче львиного рыка в пустой саванне, когда не просто его соплеменники или добыча прижимали уши, когда даже трава опускалась к земле после того как царь зверей издавал свой рык, — Есенин работает здесь и никому не платит, не платит никому и ни за что, ни администрации, ни диаспоре, ни «крыше»…теперь я его крыша…это еще не все… Если с головы Есенина упадет хоть одна волосинка, если на его лице появится хоть одна слезинка, я вернусь сюда и лично выебу весь ваш кишлак…душманы, вы меня услышали?

Несколько таджиков, как и представитель администрации рынка, замахали головами…, возразить что-то заместителю командира ОМОН тогда не мог никто…власть, сила и оружие решали в те годы многое…

— Теперь ты, — он обратился к стоявшему в киргизском колпаке и ОМОНовской куртке Медербеку, — запомни две вещи: первое — ничего не бойся, никто тебя не тронет ни на этом рынке, ни в этом городе, и второе — не стесняйся обращаться ко мне лично и по любому поводу. Даже если меня нет, мои бойцы меня найдут и все передадут… Ты меня понял?

— Да, товарищ майор, — тихо произнес Медербек.

— Дядя Витя, для тебя я дядя Витя…береги себя, сынок…

Слезы выступили на глазах мальчишки, не потому, что перед его глазами, как слайды мелькали поочередно четыре картинки: озлобленное лицо отца, разрубленное тело матери, трупик замерзшей сестренки и автомат дяди Вити…, а потому что впервые за последний год после смерти матери, кто то назвал его тихо и ласково — «Сынок»…