Избранное. Стихи, рассказы, поэма, пьеса

Елена Белогор

Современность и в то же время взгляд в прошлое; попытка осознания себя в этом мире — и мир в себе. Философия, православие — это понятия, которые охватывают в той или иной степени творчество Елены Белогор.В сборник вошли также уже ранее опубликованные в отдельных изданиях: поэма «Ритмы свечения», поэма «Царская», рассказы «Вспомним прошлое?», «Были-небылицы» и драма «Продам живого волка».

3. 1992 — 1995 гг.

НА ДНЕ

1

Воздух (вдох) — и тишина.

К чьим устам припасть мне слухом,

Чтобы вдох — и тишь одна,

Даль одна глубин и духа.

К чьим глаголящим устам?

Жду морозного предвестья.

Чёрный кот с бесовской лестью

Шёл за мною по пятам.

Вызнал всё: где одиночеств

Прячу кладезь роковой,

Где унынье кровоточит,

Где мой дом полуживой.

Вызнал всё. И скрылась нечисть

Среди прочих нечистот.

И друзей в округе не счесть,

Мне закрыть спешащих рот.

2

Я одичаю и оглохну здесь, на дне!

И к человеческому языку

Приду бесчувственной вполне,

Когда, как реку, перейду строку

Засушливую и неполноводную,

Без берегов, без пристаней и переправ.

Питай меня дождей вода холодная

И трав.

Я дна достигла, не преодолев

Ни толщи вод, ни спад давлений.

На дне стою, душою обмелев,

И разгребаю воздух

к поверхности волнений.

3

Всё очень грустно и больно.

И грусть эта смехотворна!

Ложного и притворного,

Как смерти боюсь. Довольно!

Кап-кап — слёзы,

А на лице — человек,

Который смеётся.

Тот, кто вынужден прозой

Писать, пусть над смехом бьётся.

А я буду над слезами.

Так, чтоб текли невидимые,

Чтоб только знали сами,

Волшебные, невиданные…

Над гробом пускай они, артисты,

Лицедействуют в горе неисто!

Восстану я над их пламенными

Речами, пусть судят — каменная.

ххх

Там, где цветы потворствуют безмолвью,

дрожат стебли».

Где луч крадётся к изголовью

земли

С зарёй — и птицы плавный вылет,

перо в огне.

Где сказкой выкормлены были

и снятся мне.

Где всё прощает свежесть ночи:

и боль и срыв.

Где всё прекрасное воочию

и — на прорыв.

Где даже слов… дыханьем

исторгнут свет.

Там, где нас нет.

Там мой

покой,

и мир,

и воздаянье.

Человеческое

Всё темно во мне, неясно.

Вязко тянутся слова.

И приблизиться опасно —

Я, как мёртвые, жива.

Только что не вспоминают

И поминок не справляют…

Зло покуда причинить

Ещё могут, может быть…

Но почти уже не могут —

Телу выдана броня.

Только в ней не перед Богом

В нужный час предстану я.

Дух бродяжит и теснится

Средь небес, и, если — Да! —

На мгновенье с телом слиться,

Иль ненастье, иль беда.

Крепок дух мой. Тело вяло.

Дух бредёт средь звёзд устало,

Следом кнут в его руке

(След кровавый на песке)

С наконечником свинцовым

И всегда на всё готовым.

Он чужую стерпит боль.

Друг, прости! Пойми, любовь!

То погонщик величавый,

Мышц его кляни игру!

Человечью гонит славу

К новым пастбищам кровавым —

Гости будут на пиру.

ххх

Я песнь вам

спою

ожидания:

«Не чуя затекших ног,

Мы в храме пустом мироздания —

Священный не стоптан порог

Народов живой вереницею.

Мы — первые здесь из живых.

И — титульною страницею

Кроваво-нарядной для них.

В грехах перед дьяволом — или

Пред Богом предстанут они.

А нас в этом храме взрастили —

Века пролетали, как дни!

Страданием пестуя выи,

Кровавя нам розовость губ.

Как роз лепестки огневые

Росли мы. И вот он — сруб

Свежайший, в бутоне. Бутонные!

А срок нам расцвета — мечта!

В нас Божия благость бездонная —

И дышащая пустота.

Желанны и счастью, и горю,

Добром ли растоптаны, злом,

Нам сладостно и на просторе,

И в бездне нам сладок излом.

И этот сквозняк, что свищет —

Нам сладок — сквозь щели: весть!

Мы ждём Тебя, Благостный Нищий,

Как Ты пригвожденные цвесть.

Этюд

Метели буяные

Шумные, пьяные —

Январские бури —

февральский прелюд.

Бежать ли от вас,

иль искать в вас приют?

Но душ наших

клавиши фортепьянные

То будто воспрянут,

то вновь опадут,

Встревожены ритмом

синкопы гарцующей,

Рассеяны темой

подъездных дверей.

И эхом,

обрывки пространства

связующим,

Нам — вымысла жести

пунктир негодующий

И звуки-фермата

продрогших зверей.

ххх

С первым снегом в потускневший

Мир весна скользит украдкой.

Мне со смертною оглядкой

Проскользнуть в него успевшей,

Это явственней страницы.

Средь метелей пропадая, —

Улетай, родная стая,

Я здесь — раненная птица!

Притворюсь с крылом подбитым,

Раненною, иль хромою.

Мне, родившейся зимою,

Кубок вёсен — недопитый.

Будет мной допит отныне.

И расцветшие пустыни

В браке дивно-непорочном —

Мне, рождённой зимней ночью.

ххх

Тебе тепло моё обузой.

Иль столько же необходимо, как в летний зной — камин.

Его ты гасишь — робко гаснет муза,

Речь оборвав на восходящем «ми —

лый». Несу, как уголь раскалённый,

Живую душу. Огонь и жар

Куда мне деть? В ком, обновлённый

Прохладой, он найдёт свой дар?

Ни в ком. Он захлебнётся.

Как если б солнце ненужным стало всем, кто рядом.

Как чудо, в небе развернётся

И вновь в ничто свернётся кроткий атом.

2006 г.

ххх

Я не слышу цветка, подающего голос.

Я не вижу травы, гибнущей под пятой.

Я срываю, озлясь, созревающий колос —

И становится солнце кровавой грядой.

И пути дальше нет, даже маленькой тропки.

И вздымаются строки ответной грядой.

Но так слабы и робки… так слабы и робки…

Перед этой, державно-литой.

Ни за что, ни за что мне её не осилить.

И на красном крови своей не различить.

И, дыша тяжело, лишь и молвить: Россия —

Молвить так,

словно — пить, пить,

словно жаждущий — пить.

У подножья гряды тихим холмиком сникну.

Буду слышать лишь ветер взбира-а-ю-щийся.

И болеть будет здесь. И я к боли привыкну,

Она станет ручной, боевая праща.

Может быть, только так — вольным камнем прорваться

Остро пущенной рифмы, презревшей запрет.

Приживись она там — мне не страшно остаться.

Приживись она там — здесь меня уже нет.

ххх

Нескончаемые зимы —

И мгновение тепла.

Холод чувств неодолимый —

Лёд надышанный стекла.

Искр быстрых электричеств

Вдруг окончена игра,

И для бывших нас величеств

Печи строить нам пора.

Печи-плечи. Печи — лечат.

Печи воют и сверчат

И древесной бьют картечью…

Печи — жизнь бесовских чад.

Да великие полати!

Трубы гулкие до звёзд!

И всегда чтоб попатлатей

Из трубы бесовский хвост.

Чтоб провидица-колдунья

Снова стала зазывать,

Снова ведьмы в полнолунье

Стали по небу летать.

Мёртвых струн высоковольтных

ЧтО пугаться им уже?

Птиц железных, сонм вольготный,

Сам держи на стороже!

Пусть Горыныч куролесит

И по шахтам, и в лесах,

Отряхнув густую плесень,

Снова молод и в слезах.

И хвостом сметает мышка —

Царь мышиный — сон скупых…

Всё мне просится мыслишка

В не опробованный стих.

Что вот, если эти черти

Лишь — «чертовски», «очертя», —

А вот тот, что круг очертит,

Человечий чёрт-дитя,

Это он?! Лови безумца!

Это он — всё наше зло!

Как вонзает штык трезубца

Он в сердечное тепло!

Но природных сил в достатке.

Прикажи лишь: стой, прогресс! —

Рождество, Крещенье, Святки —

С ними бес наперевес.

Где! избушка, курьи ножки?

Где! лешак, лохмотья скрыл?

Где, лесная ты дорожка?

Где перо жарптичьих крыл?

Печи-плечи. Печи — лечат.

Домовой, повой, повой…

У икон лампадки, свечи

Нам кивают головой.

1993/94 гг.

ххх

Ну, давайте: я читаю вам стихи…

Пропадаю я, наверно, за грехи.

Всё сливается, как валится из рук,

В неотвязно-непрерывно-ровный звук.

То звонок мне — и на подступах гонцы:

Гулливые бойкой тройки бубенцы!

Прозвенели, словно выели висок…

Из измученной берёзы хлещет сок;

Из бутылки позабытой — через край! —

С мошкарою, мутным зельем — прямо в рай!

ххх

Сентябрь, заморозки, роза…

Словно, целуя, расцвела…

Я говорю сквозь тон вопроса,

Что все окончены дела,

Что собран урожай, и лишь среди пустого

Поля — родитель твой, шипастый куст.

Роза! Целую бархат твой бордовый

Обветренных и потемнелых уст.

Мы обе жрицы полутонов.

Сентябрь нынче хмур и зол.

Нераспустившихся бутонов

Хрусталь — твой гиблый ореол.

ххх

Всё говорит о том.

В полётах птицы.

Листва слетает и кружится —

И не уляжется притом

Никак, ей ветер

Скучная помеха.

Лишь в небе жгучая прореха

Лучами светит.

И блик мерцающий

Один —

Моёй надежды господин —

Согреет и приветит.

Всё говорит о том…

Темнее ночи.

И встречи долгие короче

Стали, тих стал дом.

И ожидания всё горше:

Сегодня жду, а завтра больше

Уже не жду.

Приду.

В бреду все сны.

И сна-то нет.

Средь ночи зажигаю свет

(так до весны),

Спускаюсь лестницей —

бегом! —

За непослушным поводком.

И отрок-пёс

Предчувствий нос

Задрал на первый свой мороз…

Всё говорит о том.

Бег

В морозном воздухе — новь. Новь!

В рай — весне? — на белой медведице!

Уже в декабре закипает кровь,

По сердцу влюблённому — гололедица.

Волчицею чую жертву — новь! —

Скитаясь по лесу, и голод смертного

По следу ведёт, и с языка — любовь

Слюной в предчувствии прыжка победного.

Поджарой волчицей, ухватистой — новь!

Охотников — мимо! И пуль их — мимо!

По следу ведут их псы, но кровь

И в них закипает, и — не в глаз, а в бровь —

Нюх изменяет им неодолимо.

Зима 1994 г.

Повторение

И должно явиться Слово.

Появиться из пучины.

И неведомою плотью

Устрашающей личины

Испугать — и удалиться,

Шею длинную скрывая.

Чтобы в нас, по нашим лицам,

Было видно — оживаем:

Каждой судорогой страха,

Звуком нечленораздельным,

И под вымокшей рубахой

Этим потом неподдельным;

Каждым жестом, взор прикрывшим,

В самого себя вглядеться,

Чтобы чувствовали — дышим,

И — так странно! — бьётся сердце.

Оттого, что позабыто

И утрачено Начало

И концом пера изрыта

Почва в поисках немало

И должно явиться Слово.

Появиться из пучины.

И неведомою плотью

Устрашающей личины

Испугать — и удалиться…

Чтобы в нас, по нашим лицам…

Оживаем…

Бьётся сердце…

ххх

А в природе безпредметный разговор —

Слово Божье, просто так оно летит.

И, вступая в перекличку или спор,

всё шуршит, свистит, щебечет и трещит.

И никто не ищет смысла — нет нужды —

В недосказанном, невнятном — предрешён.

И оттал-киваю-щийся от воды,

Пеликан, как Моцарт, отрешён.

Не придёт, счастливчик, в голову ему

И подумать — «Вот я, птица-пеликан!»

Что какой-нибудь в завистливом дыму

Сеть ему готовит и капкан.

А и зверь голодный если налетит,

Не из зависти — как Вы же на бифштекс.

И дуэт страстей их предварит

Высшей справедливости гротеск.

Так, в прекрасной бессловесности кружась,

Шум и голос музыкальных ищут форм.

Каждый — логика другого, отродясь

Не убийца, не доносчик и не вор.

ххх

Между закатом и зарёй

Во тьме ночной никто не спит.

И, словно он с землёй сырой

Самой без страха говорит.

Тысячелетья вороша,

Не успокоится душа.

Скорее мир она обрушит,

Как тесно скроенный наряд.

Т а м всюду рубища горят…

Ветру…

Ветер! Ветрище!

Седой старичище!

Воешь всё, сердишься,

Ветер-ветрище?

А я не люблю,

когда громко вслух.

Пред тобой с мольбою

В ноги — бух:

— Не вой, не ворчи,

Даром треск в печи.

Под ногами у тебя —

Снега.

Пред тобою — человек.

Легка

Одежонка на нём,

рвань.

Вон зевает, засыпает,

Глянь.

Ветер! Ветрище!

Седой старичище,

На него что ль сердишься?

Ветер-ветрище.

А в чём повинен он —

Суд стихий! —

Тем, что жизни сон —

В стихи?

А след его заметаешь

зачем?

Громок, ветрище,

Громок, а нем.

Ветер-ветрище!

В уши свищет.

Спасёт ли убежище?

Ветер-ветрище:

«Всех — на упокой!

Крыши все — долой!

Дороги — замести!

Никого не спасти!» —

Но того всегда спасало,

Кто ветру —

«И этого ветра мало!»

Защищена

стенами четырьмя.

Но ничего, ничего

ветра окромя

Нет — внутри ли, снаружи.

Кружит, вьюжит!

Штор опахала.

— И этого ветра мало!

ххх

«Здесь дух свободный правит», — так скажи.

И все оставь свои поползновенья

Втолковывать ему про жизнь

С вершины мнимой самомненья.

Откуда знать кому уставный пункт дождя?

Секретна миссия снегов, пароль и имя,

В путь посылавшего их грозного вождя,

Их тайный разговор между своими.

Смешён совет. Анекдотична спесь,

С которой высказан. Уверенность во благе

Не смехотворна ли? И мысль, что мой и весь,

Отныне отдана неведомой присяге.

ххх

Замшелым блеском роскоши былой,

Дорогой хоженой, но сплошь теперь заросшей,

Хочу забыться, спрятаться за мглой,

Забытой всеми, брошенною в прошлое.

Учёной дикостью — усы и борода,

Увы, не вырастут, мой образ дополняя —

Зарыться в дебрях, не оставить и следа,

Гостей случайных новостью пленяя.

Шагнуть назад от бездны впереди,

Куда спешат безумными стадами,

Где никого никто не оградит…

С клюкою, формулою, с гирькой и весами

Останусь здесь. Я не хочу пути

Горизонтального. Мне — лень. А вертикальный —

Короче всё же — на гору взойти.

Мне та гора — предмет маниакальный.

Какая роскошь, Боже, не спешить!

Замшелым блеском роскоши усталой,

Как луч чащобу, тьму веков прошить,

Копаясь в древности, всё переворошить

И то найти, чего и не бывало.

Ungrund

…и там высокая трава,

И оступаешься, как в бездну.

И там есть узкая тропа

И свежий след — чей? — неизвестно.

Её захочешь, не найдёшь,

А так, случайно, и отыщешь.

И снова чуешь эту дрожь

Звериной памяти — и рыщешь.

И забредаешь далеко,

Где разум чувствами повержен,

А страх — восторгом. И, влеком,

Летишь открытьем неизбежным.

И что удержит, знает Бог.

И возвращаешься степенно.

И вскрикивает чертополох,

Впиваясь в голые колена.

Ungrund — добытийственная свобода (по Н. Бердяеву)