Не разбавляя

Зоя Криминская

«Она и, не понимая слов, знала, о чем песня: не упускай свой шанс, свою любовь, в этом мире она может больше не встретиться, не отравляй выпавшую минуту счастья сомнениями и опасениями, бойся лишь прожить пустую разбавленную жизнь».И герои приведенных рассказов проживают далеко не разбавленную жизнь, но лишь единицы могут назвать ее счастливой.

Пастель влаги не любит

Моя бабушка похоронена на новом Батумском кладбище в Эрге.

Старое кладбище ближе к городу, тенистое, заросшее, заставленное памятниками, а в Эрге начали хоронить на самой вершине горы, и там простор, величественная панорама, далеко от города, но красиво.

Каждый раз, как удается попасть в Батуми, мы ездим навестить бабушку в ее заоблачных высотах. Заоблачных, конечно гипербола, хотя при низкой облачности на соседних горах ночуют тучи.

Мы с мужем выбрались ранним утром, долго голосовали, но такси поймать не смогли, и пришлось топать до стоянки на вокзале.

Там уныло стояли штук пятнадцать машин, и мы подошли к первому по очереди.

Это была старая бордовая копейка, вся обшарпанная, как и ее владелец, и при мысли о том, что на ней придется подниматься по крутому серпантину, мне стало не по себе.

Но здесь был неуклонный порядок и демократия: выбрать машину по своему вкусу мы не могли, нужно брать ту, которая первая. Очевидно, что первый тот, кто раньше всех встал и, значит, тот, кому нужнее всего деньги. А кому есть нечего, тот много не запросит.

Сторговались мы быстро, и я сразу предупредила, что нам нужно в один конец: платить в два конца нам дорого, и обратно мы поедем на троллейбусе. С горы идти чуть больше километра, и вниз — не проблема, летишь, как перышко, а вот наверх в жаркое утро задохнешься.

Сначала дорога идет по городу: долго-долго по улице Горького, не знаю, как она сейчас называется. Едешь, едешь, и думаешь, ну всё, сейчас уже Турция, но нет, дорога упирается в шлагбаум пограничной заставы, и сворачивает налево в гору. Море остается по правую руку.

Выбираешься из города, и дорогу обступают высоченные эвкалипты с белыми стволами. Гармоничное, красивейшее дерево эвкалипт: высокое, ствол светлый, на нем продольные коричневые полосы коры стройнят дерево, делают его еще выше, а свисающие ветви с темной, продолговатой, как у ракит, листвой навевают грусть.

Позади эвкалиптов тянутся кукурузные поля, кое-где поселки, а дальше и справа, и слева по горизонту синие горы.

В этом году здесь была суровая для здешних краев, до 5 градусов мороза, снежная зима, и сейчас, в начале мая, на синих горах кое-где белеют извилистые полоски не растаявшего снега.

Золотистые стволы, бурые листья, желтеющие молодыми всходами поля и синие горы. Смотришь и не наглядишься, и не веришь, что это реальность, а не пригрезившаяся сказка.

Дорога между полей закончилась, сейчас слева гора, справа река Чорохи. Мы переехали мостик одного из ее узких притоков и начали подниматься в гору, к кладбищу.

Первый поворот серпантина, и видна дельта Чорохи, большое песчаное пространство, покрытое извилистыми протоками буроватой воды.

Еще петля, дельта опускается ниже, взгляд охватывает бо́льшее пространство — и вот оно море, сверкает на солнце, лазурное до самого горизонта, и только прибрежная часть его, там, где в него впадает река, цвета охры.

Поворот, и море скрывается за высокими деревьями, окружившими дорогу.

Одно дерево склонилось с отвесного склона почти горизонтально к поверхности дороги. На нем брюхом лежит корова и мирно жует верхушку низкой пальмы. Как она туда попала, и главное, как выберется, остается только гадать.

Теперь, с высоты вновь открывается вид на долину Чорохи. Горы сгрудились вокруг нее, вдали белеют вершины, покрытые снегом, и у реки на небольшом холме темные полосы чайных кустов. Горы закрывают полнеба, синие, с лиловым оттенком, величественно прекрасные.

Вот и кладбище, и бабушка похоронена в первом ряду.

Мы прощаемся с таксистом, но не тут-то было.

— Я подожду вас, — говорит он.

— Да мы долго будем, больше часа, а ты, что, нас будешь ждать?

— Не спешите, — говорит он, — я подожду. Я могу долго ждать.

Я представляю длинную очередь из машин, в конец которой он сейчас вернется, и понимаю, что ему до самого вечера теперь не дождаться пассажиров, и мы его единственный сегодняшний заработок.

Поняв, что от таксиста не избавиться, мы с Алешкой достаем краски, кисти, красим ограду, выдергиваем траву.

Таксист сидит в стороне на камне, смотрит на горы, молчит.

Мы достаем бутерброды, жуем.

В Грузии не принято есть, не пригласив человека, как-то с тобой связанного, но у меня только два бутерброда с грузинским сыром, и разрезанный пополам помидор, и предложить мне нечего. Не по скудости средств я взяла так мало, а просто рассчитала, что нам именно столько хватит перекусить до обеда. На Батумском рынке овощи, да и сыр сто́ят теперь копейки.

После еды Алексей докрашивает ограду, а я беру бумагу, коробку с пастелью и сажусь рисовать покрытую снегом гору, разлом между горами, из которого течет Чорохи, разлинованные участки чайных плантаций.

Наш таксист оживает и подходит ко мне, сидит за спиной, смотрит. Он не молодой, на нем бордовый вылинявший свитер, седые, опущенные вниз усы, и вообще, он очень похож на свою машину.

Пока я рисую, он, по здешней кавказской манере, расспрашивает меня о моей жизни: кем работает муж, и сколько у нас детей, и женаты ли дети.

Я рисую и отвечаю.

Здесь так принято, и это не любопытство, хотя и оно тоже, а своего рода вежливость: человек тебе не знаком, но ты оказываешь ему внимание, интересуешься его делами.

Рассказывает и он о своей жизни, у него жена и трое сыновей. Старший еще не женат, но уже работает, что-то приносит, и вот он, на машине, кормит семью. Он не жалуется, но и так ясно, что приходится туго.

Я слушаю, киваю, думаю о своих одноклассниках, большинство из которых просто бедствуют. Как сказала подруга, когда мы были в гостях, на сколько наторгуем сегодня, на столько и едим. Хозяин платит каждый день оговоренную часть выручки. Сегодня вот мы с курицей, а завтра, может быть, будут одни макароны.

Шофер меняет тему разговора, смотрит на рисунок:

— А красиво получается. Хорошо.

Я вывожу белым мелком снег на вершине и неожиданно для себя говорю ему доверительно:

— Знаешь, я много где побывала, а красивее этих мест ничего не видела.

И это чистая правда.

Ни извилистые берега Скандинавии, ни обрывистое побережье Коста-браво в Испании, ни пустынная природа Анталии, ни прекрасные холмистые просторы Словакии не могли сравниться с Кавказом, с надменной красотой величественных гор, с буйством растительности, с сиянием этого дня на Родине моей мамы.

— Вот оно как, — задумчиво сказал шофер.

И после молчания произнес то, что я никак не ожидала услышать от этого немолодого, плохо говорящего по-русски аджарца, озабоченного семьей и бытом:

— А мы, видно не ценим. Прогневили бога, и теперь жить в этих прекрасных местах стало невозможно. Совсем плохо стало жить.

И так скорбно прозвучали его слова, такая в них была затаенная боль, что я, почувствовав, как стал расплываться в моих глазах рисунок, резко отодвинула лист подальше от себя: пастель влаги не любит.

Батуми, 1997 год.