Плохим мальчикам нравятся хорошие девочки

Ирина Муравская (2023)

«Плохим мальчикам нравятся хорошие девочки» — это роман о первой любви, которая одновременно исцеляет и наносит раны, оставляя на сердце шрамы. Она неукротима, горяча и несдержана. Такую любовь нельзя назвать идеальной, но именно она запомнится на всю жизнь.

Глава пятая

«Соленая лакрица» по имени Карина

POV САЛАМАНДРА

Это стеб, да? Или он решил, что раз мы искупались разок в неглиже, то теперь будет несложно раздеть меня окончательно? Я, конечно, согласна, что ситуация вышла достаточно двусмысленной, но не до такой же степени!

Открываю рот, чтобы решительно отказаться, но… Язык не поворачивается сказать нет. Более того, так и подмывает согласиться. Хотя бы для того, чтобы посмотреть, что из этого выйдет.

— Что ж, удивил, — подковыриваю ногтем упаковку одного из «Киндеров». Додумался же. — Это тоже тебе твои девочки подбросили? Чередуют со жвачками?

— Не-а. Это стопроцентное спешл фо ю.

Оборачиваюсь к Сорокину, поправляя сползшие на переносице очки. Не люблю в них ходить, но пока так. Глаз только-только перестал воспаляться. Вчера уже думала, что реально повязку придется ляпать.

— И чего ждешь от меня? Восторгов?

— Брови у тебя, конечно, презанятные, — вообще мимо кассы отвечает мне. — Ты знала, что они живут отдельной жизнью?

Ну приехали. С бровями-то моими что не так?!

— Ахереть, видели этих голубков? — от проходящего мимо Леши, только что зашедшего в кабинет, тоже не укрывается «нестандартный» подкат. — Игрушечками балуетесь?

— Отвянь, Марков, — отмахиваюсь, но знаю, что это бесполезно. Если прицепится, уже потом не отдерешь этот репейник.

— Чего отвянь? Саламандра, не знал, что ты настолько дешево продаешься. Впрочем, что взять с нищего? Ты, наверное, и на эти шоколадки неделю собирал, — ехидно косится он на напрягшегося Витю.

Вцепляюсь ему в одеревеневшую руку.

— Не надо. Только не заводись, — прошу негромко. — Он того не стоит.

— Послушай подружку, она плохого не посоветует, — продолжает глумиться Леша, не чувствуя безнаказанности. — Но подход одобряю, не пропадешь. Богатые неразборчивые невесты на дороге не валяются. Охомутаешь такую и из пешки сразу в короли прыгнешь.

— Ты заткнешься или нет?! — самой уже охота влепить оплеуху по мерзкой физиономии, однако приходится удерживать Сорокина, уже буквально повиснув у него на локте. — Витя, пожалуйста. На ограниченных не злятся. Их и так природа обидела.

— Слушайся хозяйку, верный песик. Гав-гав. — «Да когда ж ты язык-то откусишь, кусок дебила!» — Саламандрик, слушай, а ты ему татушку свою уже показывала, а? Или вы пока так далеко не заходили? И то верно, пускай помоется сначала. Ты знаешь, кто его родаки? Советую без справки из наркологички его к себе не подпускать…

Все. Перебор.

Витя без особого труда отрывает меня от себя и медленно поднимается с места. Спокойно так, без резких движений.

Сколько за ним наблюдаю, замечаю, что он по натуре несуетливый. Все делает неторопливо, взвешенно и молча. Без дешевых выкриков с галерки. Даже в мимике не меняется, обходясь без театральных гримас.

— Марков, ты идиот, — вздыхаю обреченно, уже догадываясь, что будет дальше.

Ну вот и зачем? Зачем целенаправленно доводить? Зачем подзуживать? Неужели это такое удовольствие по роже получать? Мало было одного раза, не терпится добавки выпросить? Или задетое самомнение покоя не дает?

Разок унизили его физически, причем за дело, так он теперь решил морально отыграться. Слово-то ранит не меньше физического удара.

— Ну давай. — Леша с издевкой смотрит на замершего напротив соперника. И хоть внешне Марков привычно расхлябан, вот только я прекрасно вижу его стиснутые кулаки, готовые в любой момент пойти в ход. — Только тронь. Свидетелей навалом, так что быстро поедешь в места не столь отдаленные. Хотя тебе там наверняка понравится. Будет как дом родной.

Свидетелей и правда навалом. И большая часть уже старательно снимает все на видео. Долбаные папарацци. Хоть бы кто вступился. Даже Потапова не чешется, сидит и меланхолично ноготки пилит.

— Не надо, — последний раз без особой надежды прошу я. — Будь умнее.

— Да не сцы, Саламандра. Он же не настолько туп… — Марков не договаривает, влетая лицом в парту. Как из рогатки стрельнули.

Упускаю момент, когда Витя хватает его за шею и хорошенько прикладывает. Но этот хруст носа, наверное, никогда не забуду. И сухарики есть больше не смогу, слишком уж звук схожий.

Брезгливо отодвигаюсь от крови, брызнувшей на стол. Несколько капель даже на учебник попали. Фу, гадость.

— Да ты покойник! — хватаясь за переносицу, истошно орет Леша, насилуя барабанные перепонки. Сквозь пальцы текут алые дорожки, сам краснее рака — противное зрелище.

Сорокин равнодушно оборачивается ко мне.

— Салфетки есть? — трясущимися руками лезу в рюкзак, доставая пачку. Тот спокойно вытаскивает парочку бумажных платочков и протягивает изрыгающему проклятия покалеченному. — Заткни шнобель, а то загадишь все, — криво усмехается он и переводит взгляд на замершую в дверном проеме Валентину Павловну. Осоловевшую и пытающуюся понять, что произошло. — Да знаю, знаю. К директору, — не тратя времени, отмахивается Витя и, минуя ее, выходит без разрешения.

Немая сцена.

Все в шоке. Англичанка в шоке. Я в шоке.

Один Марков клокочет от ярости и охает, задрав голову. Только он и вырывает нас из оцепенения.

— Алексей, ну и чего ты тут прыгаешь? — безучастно интересуется Валентина Павловна, проходя мимо со стопкой рабочих тетрадей. — Чеши в медпункт. Алиса, а ты куда? — тормозят меня озадаченным окриком.

— Простите, срочно надо, — хватая рюкзак, надутый от закинутых туда как попало вещей, и попутно подцепив оставленную сумку Вити, вылетаю из кабинета, нагоняя его лишь на лестнице.

Вот шустрый.

— А тебе чего? — удивленно оборачивается на стук каблуков.

— Ты куда?

— Сказал же вроде: к директору. Один фиг, явиться заставят, чтоб нотации читать, — безразлично замечает тот, забирая свое. — Так лучше сразу. Быстрее отделаюсь.

— Нотациями? Думаешь, только ими обойдется? За неполный месяц обучения это у тебя уже какая драка? Третья?

— А есть разница?

— Есть. За такое, вообще-то, исключают.

— Да похрен.

— А на что тебе, позвольте спросить, не похрен? — без предупреждения получаю по губам. Несильно, но обидно. — Ай! За что?

— Леди не сквернословят.

— Да я же тебя цитирую!

— Нашла кого цитировать.

Сворачиваем за угол, минуя учебку, где на кожаных диванчиках обычно заливаются корвалолом уставшие от нас преподы, и входим в двойные стеклянные двери. Они всегда открыты, как бы давая понять, что руководство готово выслушать и принять учеников в любое время, однако на деле гостеприимством здесь не пахнет. Все знают: сюда ходят не хвалебные оды школе петь, а выяснять отношения. Ученики, их родители, униженные учителя, спонсоры, налоговая.

Как результат — за длинным столом, почему-то всегда сильно заваленным, сидит замученная секретарша Катерина: тощая селедка с выпирающими ключицами, которая никогда никому не рада. И себе, наверное, тоже не рада.

— Что хотели, ребята? — ковыряясь в раздражающе пиликающем принтере, спрашивает она с нескрываемой досадой.

— Богданович на месте? — Сорокин кивает на табличку, висящую на второй, дальней двери, уже более приватной и закрытой. За которой притаился личный кабинет директора.

— Он занят. И я тоже.

— Дайте сюда. — Отодвинув Катерину, Витя что-то нажимает на сенсорном экране, где-то дергает и до хлопка закрывает крышку, заставляя принтер сначала замолчать, а после удовлетворенно загудеть, включаясь в работу.

— Как ты это сделал?! — облегченно выдыхает секретарша.

— Перезагрузил.

— Да я раз десять его перезагружала! Стой, ты куда? Нельзя! — Облегчение сменяется возмущением, когда, стащив еще не успевший затянуться валиком чистый лист, Сорокин бесцеремонно врывается к директору. Без стука, зато с чистосердечным:

— Я с повинной. Дайте угадаю, снова объяснительную писать?

Что остается делать? Прошмыгиваю следом со смущенным:

— А я свидетель, — виновато кивая Катерине.

Опуская недовольное ворчание о нашей невежливости и мои извинения сразу за двоих, директор благосклонно прерывает телефонный разговор, соглашаясь нас выслушать.

На самом деле по большей части меня. Витя ограничивается сухим: «Я втащил Маркову. Опять. Скоро придет к вам с распухшим хрюнделем жаловаться. Опять».

И все. Ни малейшей попытки себя оправдать.

Поэтому я и беру слово, разъясняя ситуацию. Мол, так и так, Алексей целенаправленно выводил его из себя, отпуская оскорбления в его и мой адрес. Не забываю добавить, что самолично прибила бы того, будь у меня поставлен удар.

Сорокин на это никак не реагирует. Молча строчит от руки объяснительную, но по поджатым губам заметно, что он не очень доволен тем, что я встреваю.

Да и пожалуйста. Зато мои аргументы звучат куда убедительнее, чем его «да потому что достал». И давайте не будем забывать: по статусу я имею некие привилегии, от которых нельзя так просто отмахнуться. Тем более что пользуюсь ими достаточно редко.

А в данном случае моему папе вряд ли понравится, если он узнает, что его любимую дочурку прилюдно травят в стенах заведения, которое за немаленькие деньги обязано учить и обучать, а не гнобить ребенка. О чем, как бы между прочим, тактично и напоминаю.

Культурно и вежливо, без повышенных тонов.

Наверное, поэтому, а может, потому, что прежде за мной почти не водилось грешков, директор идет нам навстречу. Выслушивает, забирает объяснительную, грозит Вите очередным последним-препоследним предупреждением и попросту отпускает, обещая поговорить с Марковым.

Как и о чем — это уже другой вопрос.

Но на повышенных тонах точно, потому что, когда мы выходим из кабинета, туда, игнорируя уставшую чувствовать себя невидимкой Катерину, как раз влетает Леша: умытый, но с посиневшей переносицей.

Злобно смотрит на меня, с еще большей ненавистью на Витю, однако ничего не говорит. Зато хлопает дверью кабинета так, что в ужасе дрожит матовое стекло в раме.

Ор и угрозы расправы слышны даже из общего коридора. Подслушиваем вынужденно, замирая в нерешительности, потому что… А куда идти-то? На английский вроде как уже бессмысленно.

Не придумав ничего лучше, тупо стоим возле подножия лестницы, размышляя. То ли наверх подняться, то ли в кафетерий сходить кофе попить.

Но это я.

У Сорокина в другом направлении мысль скользит.

— Могу я тебя попросить? — первым нарушает он молчание.

— О чем?

— Никогда больше не вмешивайся в то, что тебя не касается.

— В смысле не касается? Меня как раз таки это и касается.

— НИКОГДА больше не вмешивайся. Не надо меня ни выгораживать, ни защищать.

— Не ори.

— Ты пока еще не слышала, как я ору. И лучше тебе не слышать.

Резкий и холодный тон режет по ушам, заставляя вжимать голову в плечи. Не очень приятно, хоть и понимаю, чем это обосновано: гордость-то мужская задета.

Он же сам буквально недавно отчитывал Мишу, «прячущегося за женской юбкой», а тут получается, что невольно прикрылся моей.

— Я просто хотела помочь.

— А тебя просили о помощи? Что за маниакальная одержимость во все вмешиваться? Самоутверждаешься за счет ущемленных?

Не, ну это уже перебор!

— Да пошел ты, — вспылив, огрызаюсь. — В следующий раз слова не скажу, и пускай тебя отчисляют. Может, хоть тогда научишься себя контролировать. Псих! — перепрыгивая через ступеньки, уношусь вперед, пока на втором пролете меня нагоняет его окрик:

— Малая! По поводу свидания.

Блин. Нашел время!

— И что с ним? — перегибаюсь через перила, всем видом давая понять, что теперь ему точно ничего не светит. Пусть сначала помощь принимать научится.

— Ничего. Я передумал. Никакого свидания. Ни тебе, ни мне это не нужно, — бросает сухо, разворачивается и идет в противоположную от меня сторону — к выходу.

А я, обалдевшая, так и застываю в нелепой позе, рискуя свалиться.

Э-э-э…

* * *

Лайфхак для парней: как стать незабываемым? Просто бортани девушку со свиданием и наслаждайся результатом. Весь спектр негодования к своей персоне тебе обеспечен.

Потому что я негодую!

Не нужно ему. Не хочет он свидания. Передумал.

ПЕРЕДУМАЛ!!!

Не, ну нормально? Передумал, потому что ему не понравилось мое самоуправство! Да и пошел тогда он лесом, ишь какой горделивый баран выискался.

Мысленно ругаю Сорокина, применяя самые незавидные эпитеты, а вот на деле… Не обидно, нет. Скорее тоскливо. И почему мне вечно какие-то придурки попадаются? Это что, проклятье какое-то? Порча?

Сижу в лобби отеля на открытой веранде, вертя между пальцами маленькие фигурки фламинго и жирафа, попавшиеся в «Киндере».

Шоколадные половинки давно съедены, а вот фигурки остались. Сперва хотела выкинуть сгоряча, но передумала и полезла обратно в мусорку: они-то в чем виноваты?

А вообще, это было мило. Если опустить то, что случилось дальше. По крайней мере, так ко мне еще никто не подкатывал. Только вот подкат ли это был? Что двигало Витей?

Ногти царапают пластик, когда кто-то сзади накрывает ладонями мои глаза.

— Кошелек или жизнь, Чижик, — мелодично поет возле уха, и я на радостях вскакиваю с места, повиснув на шее подруги.

Обе прыгаем, скачем и визжим, как чокнутые, ставя на уши всех остальных. А таких здесь в любое время немало.

Лобби отеля — одно из самых популярных мест. Даже популярнее шезлонгов возле бассейна. Там в большинстве лишь полотенца валяются, пока народ накачивается разведенным алкоголем здесь.

— Почему не предупредила?! — надорвав голосовые связки и лишь тогда слегка угомонившись, отклеиваемся друг от дружки, усаживаясь обратно за плетеный столик. — Давно приехала?

— Да часа полтора назад. Вещи домой забросила и сразу к тебе.

— Сказала бы. Я бы тебя в аэропорту встретила.

— А как же сюрприз? Я тебе, кстати, подарочек привезла. — Карина протягивает бумажный фирменный пакет с наклеенным бантиком, внутри оказывающийся забитым всевозможными сладостями. Всех цветов, вкусов и форм. — В Швеции безумно популярна соленая лакрица. Хотя она, конечно, на любителя. Но я тебе разные виды взяла.

Вкусняшки — это, конечно, замечательно, но то, что подруга наконец вернулась, лучше в сто крат! Я прям чувствую, как в лопатках зудит — это крылышки рвутся наружу.

Я люблю быть одной, мне нравится уединение, и я спокойно могу сутками напролет валяться в кровати с книгой, однако общения, нормального живого общения мне безумно не хватало эти месяцы.

Как-то так сложилось, что Карина — единственная близкая мне подруга. С которой можно и подурачиться, и побеситься, и посплетничать, и поплакаться. Но главное, быть уверенной, что все секреты останутся между нами, а не станут всеобщим достоянием. А то и такое бывало. Особенно когда дела папы пошли в гору.

Я тогда еще училась в обычной школе, но мы уже переехали сюда и могли позволить себе чуть больше, чем другие. Одежду покупать получше, гаджеты круче, карманных, опять же, выделялось на порядок солиднее.

Однако пиком стало мое пятнадцатилетие, когда торжество устроили прямо здесь, на территории. Можно сказать, с размахом. Тогда и начало меняться отношение ко мне.

Мальчики стали обращать на меня больше внимания, заваливая ухаживаниями, а девочки всячески набивались в подружки, подлизываясь и заискивая.

По первости такая внезапная популярность была, конечно, приятна, вот только слишком быстро вскрылось, что, кроме меркантильности, ничего настоящего за этим не стоит. Пришлось пресечь нахлебничество, что повлекло за собой самый настоящий буллинг.

В мою сторону отпускали насмешки, тыкали пальцем в спину, нелицеприятно обзывали, шушукались по углам и, цедя ядом, открыто подставляли.

Отвратительное чувство — быть изгоем, скажу вам.

Долго я так не продержалась. Пришлось менять школу, однако получилось, что из одного лицемерного коллектива меня занесло в другой — причем неясно, какой из них оказался хуже в итоге. Тот-то был просто завистливый, этот же вдобавок еще и ограниченный, жестокий и расчетливый.

Думала, уже все, контакта ни с кем не наладить, но именно тогда и познакомилась с Кариной: слегка блаженной недомажоркой с разноцветными волосами, броским макияжем, многочисленным пирсингом и способностью уходить в астрал, плавая на своей собственной волне.

Эта девчонка буквально чуть-чуть не от мира сего, кладущая с прибором на условности. Ей ничего не стоило потеряться в днях недели или заявиться на вечеринку в обляпанной краской майке и с воткнутой в пучок кисточкой — талант матери к рисованию передался и ей.

Как и равнодушное отношение к брендовым шмоткам, украшениям и дешевым понтам. Вы когда-нибудь видели разукрашенные акрилом лабутены? Я видела. Да мы их вместе красили от нечего делать.

В общем, «нетипичные» для здешнего окружения души нашли друг друга. Чижова и Скворцова. С этого тоже посмеялись в свое время. А теперь вот к нам в скворечник еще и Сорока подселилась.

Прям птичник настоящий.

— В зоопарк играешь? — хихикает Карина, замечая фигурки из «Киндера». — Ты, конечно, говорила, что тебе скучно, но я не думала, что на-а-астолько.

— А? Да это так… На подумать.

— О чем?

— О ком.

— О-о-о… Многовато я пропустила.

— Не особо. Я тебе про него говорила. Новенький с неуравновешенной психикой.

— С которым ты банные процедуры принимала под луной? — коварно уточняет. Язва. Теперь постоянно подкалывает по этому поводу. — И что он?

— Да если б я знала. Ничего.

— А что ты?

— А что я? И я ничего.

Третий день пошел, как мое существование попросту игнорируется. Мы даже не здороваемся. Витя тупо проходит мимо, я в ответ делаю вид, что мне все равно. На том и закончили то, что и начаться толком не успело.

Наверное, оно и к лучшему. Я уже говорила и повторюсь: от таких людей стоит держаться подальше.

Подруга, перегнувшись через столешницу, склоняется ближе, щуря ярко выделенные синими тенями глаза. Под цвет помады и… волос.

Зеленые были, красные были. Теперь вот синие.

— Детка, а ты, часом, не того, не?

— Не того — это чего?

— Ну того самого, — выразительно играет она бровями.

И это у меня еще они живут отдельной жизнью? А ее тогда что? Автономно на солнечных батарейках работают?

— Девушка, вы на что намекаете?

— Да кто ж намекает?! Да я ж прямым текстом отмигиваю. Азбукой Морзе отстукиваю: точка — точка — тире — запятая. Непонятно?

Да понятно все. Только я решительно не согласна с тем, что так незатейливо пытаются мне втолковать.

— Я на него не запала!

— Конечно нет. Ты ж с каждым вторым до трусов раздеваешься. Стандартная процедура, — на нас с интересом оборачивается несколько человек. Один особенно рьяно подключается, изворачиваясь так, что коленками задевает стол, заставляя зазвенеть стоящие на нем стаканы. — Вам ничего не светит, мужчина, — невозмутимо отмахивается от него Скворцова. — Хлебайте свою пинаколаду дальше. Закусывать не забывайте только.

— Точно? — не столько разочарованно, сколько чисто ради развлечения уточняет он.

— Верняк.

— А с тобой?

— Дядя, я, конечно, привезла с собой стокгольмский синдром как сувенир и мечтаю сдаться в плен, но не тем, кто мне в отцы годится. Вы свободны. Не вынуждайте звать охрану и жаловаться на домогательства, — осаждает его предельно равнодушно, переключаясь обратно на меня. — Ну так что, бабочки в животе, все дела?

— Нет никаких бабочек!

— Значит, куколки еще в коконе томятся. Подождем, пока вылупятся.

— Слушай, завязывай, — начинаю злиться. — Он мне даже не нравится. Грубый, резкий, вспыльчивый, нестабильный, вечно себе на уме — ты бы с таким связалась?

— Еще как. Вот ты сейчас говоришь, и прям слюнки текут. А фотка есть? Я тебя сколько просила, ты так и не скинула.

— И где бы я ее взяла? Попросила бы попозировать? «Улыбнись-ка разок без оскала, мне тебя подружке показать надо», да? Завтра сама увидишь. Познакомишься.

— О, непременно! Познакомимся, еще как!

Сколько азарта, сколько азарта-то у человека. Ее бы энергию, да в полезное русло.

* * *

— Увидела.

— Чего? — озадаченно моргает Сорокин, когда Скворцова перекрывает ему проход в кабинет, разглядывая, как диковинного зверька.

— Увидела, говорю.

— Поздравляю. Брысь с дороги.

— А познакомиться? — протягивает ему руку, брякающую от многочисленных браслетов. — Карина.

— Веришь — нет, вообще насрать. Брысь, говорю, — раздраженно отпихивает тот ее, проносясь мимо меня и, как уже стало обычным, не соизволяя даже мельком взглянуть.

— Фу, таким невежливым быть. — Оскорбленно потирая плечо, подруга плюхается рядышком.

Для нее место и бронировалось, собственно, все это время. Не нужно мне левых соседей.

— Ну что, познакомилась? — усмехаюсь. — Слюнки все еще текут?

— Не. Слюнки засосались обратно, а вот мозжечок активизировался. Слушай, не знаю почему, но мне его лицо кажется ужасно знакомым.

— В ментовке бывала когда-нибудь? Не удивлюсь, если его анфас давно красуется на доске «Их разыскивают».

— Нет. Но все равно что-то в его чертах смутно напоминает. Витя, Витя, Витя… Виктор… — Стуча ногтями по зубам, Скворцова уходит в анабиоз, пытаясь подмести в голове и нащупать ниточку. — Вспомнила! — подпрыгиваю от неожиданности. — Это ж друган моего бывшего!!! Ну помнишь того, что тачку свою больше девушек любит?

Честно? Я в ее мимолетных романах давно запуталась. Причем там редко когда доходило до чего-то серьезного. Обычно одной-двумя встречами дело и ограничивалось, так что запоминать не имело смысла.

Но про машину я что-то такое смутно припоминаю…

— Это который на «Волге» доисторической катался?

Стоит отдать должное, раритет советского автопрома у него был как с иголочки. Наворочен, оттюнингован и только что не слепил от блеска.

— Он самый! Помню я твоего Витька на одной из ночных движух на пустыре. Он еще тогда с какой-то девчонкой приходил. Так. — Карина торопливо лезет в телефон, листая ленту сообщений в ВК. — Где-то у меня оставался контакт Никитоса в переписке…

— Что ты делаешь?

— В смысле что? На свидание хочу его позвать.

— Ты ж сама его бросила.

— Не бросила, а слилась по веской причине: потому что улетала. А сейчас вернулась, соскучилась и безумно хочу встретиться.

— Зачем?

— Как зачем? Не тупи, детка. Справки наведем про твоего хмуреныша.

О… Ну все. Шерлок Холмс вышел на охоту.

Теперь у Сорокина нет шансов, потому что подруга о стену расшибется, подняв на уши весь город, но выяснит все до мельчайших деталей: вплоть до того, как зовут его двоюродную бабушку четвероюродного дяди по линии матери. Если такие имеются.

— Может, не стоит? — осторожно замечаю, вот только этот танк уже не остановить. — Личное должно оставаться личным.

— Хочешь сказать, тебе нисколечко не интересно?

Интересно… Но нужно ли мне знать то, что рассказывать не хотят? А если правда не понравится? Или, что хуже, если Витя об этом узнает?

Ух, тогда точно ора не оберешься.