Плохим мальчикам нравятся хорошие девочки

Ирина Муравская (2023)

«Плохим мальчикам нравятся хорошие девочки» — это роман о первой любви, которая одновременно исцеляет и наносит раны, оставляя на сердце шрамы. Она неукротима, горяча и несдержана. Такую любовь нельзя назвать идеальной, но именно она запомнится на всю жизнь.

Глава шестая

Закон всемирного тяготения

POV СОРОКА

— Я заберу тебя в четыре.

— Хорошо. — Детские объятия, кстати, клевая тема. Они такие крепкие и такие искренние, что умилится даже самый черствый сухарь.

— Давай, чеши. Точно все взяла?

— Точно.

— Домашку переписала на чистовик?

— Переписала, переписала! Не будь таким же дотошным, как мама, — хулиганисто высовывает мне розовый от конфеты язык и, придерживая лямки капец какого тяжелого для восьмилетки ранца, вприпрыжку бежит к главному входу, куда ленивой вереницей стекается мелкотня.

Дожидаюсь, пока две белокурые трубочки Мийкиных хвостиков скроются в стенах младшего корпуса, и иду до собственного каземата. На первый урок уже точно опоздаю, но у Норы сегодня с утра запись к врачу, а Серега уехал в мастерскую, когда еще и шести не было — пришлось заехать за малявкой, чтобы сопроводить до цитадели знаний и социального адаптирования.

Торопиться уже некуда, так что по пути заскакиваю позавтракать в фастфудовскую забегаловку. И кофейку заодно купить. Взбодриться, а то ночка снова выдалась бессонной. Но приятной. Спасибо Янычу за старания.

К тому моменту, когда подгребаю к вензельным узорам на главных воротах элитной шарашкиной конторки, можно сразу заворачивать в сторону раздевалок. И обратно чесать на улицу, на спортивную площадку.

Физкульт-привет.

Там и сижу на трибунах, наблюдая за заканчивающими заниматься классами помладше. Правда, почти сразу стадион пустеет. Закуриваю в ожидании народа, неторопливо подтягивающегося лишь четверть часа спустя.

Издалека примечаю Чижову с новенькой. Или старенькой. Не совсем понял, но деваха сверхэнергичная. И громкая, ее прям слишком много.

Болтает, хохочет, как ненормальная, мельтешит везде до ряби в глазах. Зачем синие волосы? К чему они? А малюется зачем так ядрено? Комплексы прикрывает за вызывающей внешностью?

Странная девица. Однако Алиса рядом с ней совсем другая становится. Будто из панциря вылезает. Ожила. Улыбаться стала больше. Смеяться. Затычки из ушей вынула.

Они и сейчас идут да трещат о чем-то активно. На меня если и обращается внимание, то вскользь, без особого интереса. Несильно, смотрю, ее парит мое динамо. Ну и славно. Так даже лучше.

Докуриваю, бросая третий по счету бычок в траву и задавливая подошвой. Поднимаю голову и натыкаюсь на Потапову. Как ее там зовут? Алина? Алевтина? У меня хронический склероз на имена, которые мне до лампочки.

— Привет, — обворожительно улыбается.

М-м-м? Это меня что, завести должно?

— Чего надо?

— Тебя.

Ммальца охреневаю, когда ее локоть собственнически закидывается на мое плечо.

— Родная, ты вешалку, случаем, не перепутала? Твоя левее, с баскетбольным мячом развлекается.

— Да ну его, — отмахивается пренебрежительно. — Мы расстались.

— Что так?

— Надоел.

— Ты ему? Или он тебе?

— Это так важно?

— Честно? По барабану. Но зря разбежались. Отличная пара была. Конченый и пустоголовая.

— Так и быть, сделаю вид, что не слышала оскорбления. — Острые коготки такой длины, что могут запросто работать ковшом экскаватора, тянутся к моим волосам.

Предупредительно отдергиваюсь, остужая ее пыл. И локоток попутно стряхиваю.

— Костыль подбери и вали куда шла.

— Так я к тебе и шла. Спросить хотела: какие планы на эти выходные? Может, сходим куда-нибудь?

Ого, это что-то новое! Она что, со мной заигрывает? Судя по вываливающимся из спортивного топа сиськам и активному накручиванию кудряшки на палец — да.

— Ты ничего не попутала, дорогуша?

— Не думаю. А в чем проблема? Ты симпатичный. Крепкий. И не нытик, как некоторые.

А, ну тогда понятно, чего разбежались. Женская психика не выдержала мужских нюней.

— Свободна.

— Это да или…

— Я что, похож на того, кого подбирают с помоек? Поюзанный товар не интересует.

Намалеванные блеском губы оскорбленно вздуваются. Ща как лопнут от перенапряга. Стопудово подкачанные.

— Поюзанный товар, говоришь, не интересует? Тогда что ты забыл рядом с нашей Саламандрой, а? Хотя нет. Вроде ж больше не забыл? Неужели уже получил что хотел? Надо же. Я полагала, залезть к ней в трусы будет теперь чуть тяжелее, памятуя-то прошлый опыт. Рассказать кое-какие подробности? Ты удивишься.

— Уже удивляюсь.

— То-то же.

— Тебе.

— Что?

— Ты кто, сплетничающая бабка на базаре? Лучше бы за своими трусами следила. Там такое проветривание, что только брезгливый не пристроится. — Вот это куклу накрыло. Зенки вылупила и рот раскрыла. Правда, так и не нашла, что возразить. — Ты еще здесь?

Уходит. Не забывая напоследок обиженно меня толкнуть. Да и пусть валит. Ненавижу трепачей, самый подлый вид. Раз с радостью ябедничает на других, значит, и на тебя охотно доложит в любой момент. Только повод дай.

Если что и цепляет в замечании этой курицы, так это завуалированные намеки. Что ж получается, местный сброд благополучно решил, что я уже трахнул Чижову и эпично слился? А я ведь так в тему всю неделю за километр ее обхожу. Идеальнее повода изрыгаться желчью и не придумаешь.

М-да. Здесь тупанул, каюсь, но уже поздняк метаться. Раньше надо было думать. До того, как в открытую клеиться. Мне-то на чужое мнение похрен, а вот Алиска и без моего вмешательства на ножах со всеми.

И как теперь лучше? Оставить как есть или…

Размышляю об этом, а сам следующие полчаса, подключаясь к командному любительскому матчу на другом углу поля, исподтишка наблюдаю за ней.

Вид — отвал башки. Шикарная задница, обтянутая шортиками, то и дело задирающаяся маечка и вишенка на торте — заманчиво поблескивающая сережка на плоском животе.

Не могу отделаться от мысли, что не прочь посмотреть на безделушку поближе. При условии, что, кроме пирсинга, на малой больше ничего не будет надето…

Откатившийся к моим ногам баскетбольный мяч, отскочивший от бортика при ее неудачном броске, заставляет отвлечься от пошлых мыслей. А заодно и словно дарит повод.

Ловлю его мыском кроссовки и несколько секунд тупо сверлю взглядом, пропуская собственный пас.

— Эй, ты куда пошел? А играть кто будет?!

Подхватив мяч и игнорируя недовольный окрик физрука, направляюсь к Чижовой. Последние минут пять та безуспешно пытается попасть в подвешенное на столбе кольцо, однако с ее ростом это та еще задачка.

Синеволосая подружка прыгает рядом, угорая над ней, вот только и сама не сильно отличается прицельностью. Такая же мазила.

О, Алиса меня наконец замечает. Вынужденно, но пусть так.

— Согни ноги в коленях посильнее, — даю ей пас. — И локоть опусти. Держи его под мячом, а не уводи в сторону.

— О, да мы снова разговариваем?

— Мы и не прекращали.

— Заметно.

Гордячка. Отворачивается, игнорируя советы. И, разумеется, мажет. А я снова перехватываю врезавшийся в щиток мяч, подходя к ней вплотную.

— Развернись, — прижимаюсь грудью к ее спине, направляя расположение рук, вцепившихся мертвой хваткой в шершавую поверхность. — Расслабь кисти.

Там не только кисти. Она вся как пружина сжалась. Да и меня ее запах тоже дезориентирует. Естественный, чуть сладковатый. Приятный.

Крышу сносит окончательно.

— Не дыши мне в затылок, — ворчит тихо.

— Неприятно?

— Горячо.

— Сорри. Я бы дышал в шею, будь ты повыше.

— Не надо грязи. Я нормального среднего роста.

— А кто упрекает-то? Маленькая, да удаленькая.

— Да иди ты, — раздраженно дергает плечиком.

Ля, обижается еще. Я, что ли, виноват, что она гномик? Но это не упрек. Наоборот, отличный козырь. Подобных малышек любят холить, лелеять и сдувать с них пылинки.

— Не ерзай. Одну ногу чуть вперед. Колени согни. Еще. Локоть. Помни о локте. — Ладонью касаюсь теплой кожи, стараясь не думать о том, что вся эта тактильность невольно влияет на внеплановую эрекцию. Что Алиса отлично чувствует… Так, ладно. Сосредоточились. Прицел, бросок, и мяч летит четко в корзину. — Несложно, верно?

— Конечно, несложно. Когда руки как у обезьяны, — бурчит, вырываясь.

— Хочешь, попробуешь еще раз. Сама. Ну или могу помочь.

— Не утруждайся. Сама как-нибудь справлюсь.

Не сомневаюсь.

— Куплю билет и назло кондуктору пойду пешком.

— Это сейчас к чему?

— Да так, это я о себе.

— Сочувствую. С биполярочкой непросто.

Ох и языкастая она.

— Мы можем поговорить? Наедине? — киваю на подруженцию, следящую за каждым моим движением, как натасканный цербер. Интересно, в ляжку вцепится, если в башку дурь стукнет?

— Не можем, — холодно отзывается Чижова.

— Почему?

— Не хочу. Ни тебе, ни мне это не нужно, — бросает мне едко и демонстративно уходит к другому кольцу.

Шах и мат, Сорокин. Шах и мат. Стой и обтекай.

* * *

Мне не нравится ее подруженция. Беспардонная, бесцеремонная и назойливая. Вечно мельтешит поблизости, и что бесит особенно — от Алисы ни на шаг не отходит. Будто приклеилась.

Пытаешься попробовать подловить ту где-то одну, так хрена лысого. В кафетерии, в коридоре на заднем дворике. Даже в туалет эти кумушки ходят вместе.

Понятно, что ее телохранительница не настолько «сила и мощь», что прям вообще не подберешься ближе, но бляха муха. Верните те славные времена, когда блондинка была одна-одинешенька.

Не придумав ничего лучше, в пятницу перед обедом ловлю проходящую мимо кабинета физики Чижову и затаскиваю внутрь, бросив Скворечнику, офигевшей и уже готовой начать возмущаться:

— Не ори. Нам надо поговорить.

Реально ведь надо.

Именно для этого, а вовсе не для того, чтобы поиметь малую на столе в окружении пробирок, отрезаю нас сейчас от всех посторонних захлопнувшейся дверью. Мог бы, на ключ запер, но ключа, увы, нет.

— Нельзя как-то поаккуратнее? Вежливо там попросить, — заправляя вылезший из юбки край рубашки, недовольно замечает Алиса.

Даже не орет. Какая умная девочка.

— А ты бы пошла, вежливо-то?

— Как знать. Уже не проверим. Чего надо?

— Не злись.

— Не злюсь. Так чего надо?

— Сказал же: надо, чтоб ты не злилась.

На меня скептически вскидывают пронзительные в своей синеве кукольные глазенки. Она, кстати, снова в линзах. Жаль.

— Это шутка?

— Я похож на шутника?

— Не очень.

— Ну вот. Значит, не шучу.

— Эм… Ну окей. Не злюсь. Я свободна?

Подпираю дверь ногой, не давая ей выйти. А то уже за ручку взялась.

— Не совсем.

— Что еще?

— Ты как?

— Лучше всех. Не видно?

Видно. Даже очень. Она по определению тут лучше всех. И симпатичнее всех, но суть не в том.

— Ты это… — Черт, почему мне с таким трудом даются объяснения? — Короче, если кто что вякать будет, мне скажи. Разберемся.

Женский скептицизм плавно перетекает в недоумение.

— И кто же, что и о чем должен вякать?

— Кто знает. Тут у каждого второго вместо мозгов сено. За ними станется.

Слабая улыбка понимания наконец мелькает на миниатюрном личике.

— Какое очаровательное зрелище: Виктор Сорокин смущен. Можно сфоткать на память?

— Да никто не смущается, — растерянно чешу репу. — Просто я ж наверняка не знаю. При мне не базарят, очкуют.

— По поводу чего? А. Ты, наверное, про свой стремительно остудившийся пыл и недельный игнор?

— То есть сплетни все-таки ходят?

— Сплетни ходят всегда. Они были до тебя и будут после. Это единственное развлечение здесь. Ты еще этого не понял?

— Понял. Потому и кулаки постоянно чешутся.

— У меня не чешутся. Знаешь, почему? Потому что я не страдаю манией вбивать в других свою правоту. Достаточно того, что я ее знаю.

— Так тебе и не надо ничего делать. Я сделаю все сам. Ты только пальцем ткни.

— Ты что, в защитники ко мне набиваешься? А куда делось «ни тебе, ни мне это не нужно»?

— Это другое. Речь ведь не о свидании больше.

Неправильная формулировка. Ой, неправильная. Вижу по стершейся улыбке. Словно тряпкой мокрой прошлись.

— Верно. Больше не о свидании. Мы закончили?

— Да погоди, — ловлю ее за запястье. — Ты на это тоже не злись. Я действую в твоих же интересах.

— Отличный довод. Очень внушительный. Все?

Твою ж мать! Как сложно разговаривать с девушками!

Оттягиваю ее от двери, закрывая собой единственный путь отступления. Теперь только через мой труп. Или окно, но не думаю, что она решится сигать со второго этажа. Хотя кто знает эту птичку?

— Сильно обиделась, да?

Вопрос не вопрос. То ли утверждение, то ли закрепление понимания.

— Конечно нет, — ехидно кривится. — Меня ж каждый день опрокидывают. Привычное дело.

Понятно. Сильно. А со стороны и не скажешь.

— Сорри. Я не хотел. На эмоциях был.

Марков тогда конкретно вывел из себя. А что самое мерзкое: несмотря на ублюдскую подачу, он был отчасти прав. Не хрен нам с ней даже пытаться что-то мутить. Ни ей, ни мне пользы это не принесет. Слишком разные социальные статусы. И ее заклюют, и я ничего дать ей все равно не смогу.

— Бывает, — понимающе кивает. — Значит, предлагаю и дальше делать вид, что мы не знакомы. У тебя это отлично получается.

Не соглашусь. Паршиво у меня это получается. Неправдоподобно.

— Может, мне тебя связать? — в очередной раз ловлю ее при попытке бегства. Теперь уже за плечи. — Ты способна хоть минуту спокойно постоять? — С тяжелым вздохом Алиса скрещивает руки на груди и переключается на разглядывание потолка. Задрала нос, пожевывает губу и тихонько отстукивает туфлей по паркету в такт тикающей секундной стрелке настенных часов. — Что ты делаешь?

— Ты же велел стоять. Вот и стою. Скажешь, когда закончим.

У меня, кажется, глаз начинает дергаться.

Понятия не имею, почему все еще нахожусь здесь, вместо того чтобы, в сердцах послав ее, свалить первым. Может, потому, что она именно этого и добивается, желая поскорее отделаться от меня. А может, потому, что я… сам этого не хочу.

А чего тогда хочу?

Да понятия не имею.

Поэтому, пока она старательно избегает зрительного контакта, я, наоборот, пристально всматриваюсь в нее, очерчивая невидимый контур частично отвернувшегося от меня лица.

Начиная от упрямого лба с собравшимися на нем складками и заканчивая горделиво вздернутым подбородком. На порозовевших влажных губах, которые Алиса не перестает покусывать, и вовсе задерживаюсь особенно долго.

Садистка, терзает их нещадно. Нервничает?

Нервничает. Пульсирующая венка на виске и рвано вздымающаяся грудная клетка выдают это. Однако держится стойко, я бы даже сказал — с вызовом.

По инерции, мало отдавая себе отчет, смахиваю с ее лба вылезшую из прически прядь, за что получаю вопросительно округленные глаза, всем видом спрашивающие: и что ты делаешь?

А что я делаю?

Ответ тот же: не знаю.

Действую по наитию, видимо. И на инстинктах. Именно они заставляют меня, подчиняясь порыву, склониться и… поцеловать ее.

Отвечаю, это самый невиннейший поцелуй из всех невиннейших поцелуев, которые у меня были. Включая самый первый.

Конец ознакомительного фрагмента.