Лица под масками

Лана Ларр

Акира Ритцу переезжает в Иокогаму, чтобы начать новую жизнь. Однако избавиться от тяжести прошлого оказывается не так-то просто: воспоминания не перестают преследовать девушку в кошмарах, а внутренние демоны — наяву.Макото — член преступной организации Тера-гуми. Опасный и непредсказуемый, он не из тех, кто легко сдается. Встретив загадочную незнакомку со шрамом на лице, он хочет узнать, что прячется за ее холодным взглядом. Но Макото даже не подозревает, куда заведет его поиск правды.

© Лана Ларр, 2024

ISBN 978-5-0064-8664-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

— А вот и она. Проходите.

Вместе с воспитательницей детского дома в комнату зашел высокий мужчина. Он мельком взглянул на единственного ребенка, находящегося в помещении, а затем принялся с интересом изучать обстановку. Светло-голубая краска на стенах в некоторых местах потрескалась и скололась, небольшие круглые столы и стулья давно отжили свой век и требовали ремонта, а большинство игрушек давно пора было выбросить и заменить новыми.

Гость же на этом фоне выглядел так, словно попал сюда случайно. Он был довольно молод — скорее всего, около тридцати пяти — и хорошо одет: черное пальто и строгий костюм идеально сидели на его стройном теле и, очевидно, стоили немалых денег, как, впрочем, и кожаные туфли, начищенные до блеска. Его иссиня-черные волосы длиной до подбородка были аккуратно зачесаны назад, за исключением двух выпущенных спереди прядей. Этот мужчина явно имел высокий статус в обществе и представлял собой пример сдержанности и элегантности, что редко можно было увидеть в стенах этого здания.

— Абэ-сан, вы позволите мне поговорить с девочкой наедине? — спросил мужчина, рассматривая потрепанную книжную полку, стоящую у стены.

Воспитательница отрицательно покачала головой:

— Не положено, Фурукава-сан. Простите, но вы не можете остаться с ней без сотрудника детского дома. К тому же, как я уже упоминала, она ни с кем не разговаривает.

— Уверен, мы найдем общий язык. — Улыбнувшись, незнакомец медленно подошел к столу, за которым сидела девочка, и сел напротив. — Здравствуй, принцесса. Меня зовут Осу. Не хочешь немного поболтать? Например, о погоде? Или, может, ты любишь книги?

Девочка никак не отреагировала на заданные ей вопросы и продолжила смотреть в блокнот, который она переместила себе на колени, чтобы мужчина не видел, что она так старательно выводила в нем карандашом.

— Фурукава-сан, как видите, поговорить с ней не получится. Если хотите, другие дети…

— Я подожду, — не дав воспитательнице закончить, ответил Фурукава. — Мне нужна именно она.

Абэ снова покачала головой:

— Боюсь, ждать придется очень долго.

— Я не спешу.

Фурукава поднялся на ноги и, по пути споткнувшись о кубики с изображениями животных, подошел к окну, расположенному справа от стола.

— Это ведь комната отдыха?

— Да.

— Где остальные дети?

— Они гуляют на улице.

— Почему же девочка не с ними, а здесь?

— За все время пребывания здесь она ни с кем не подружилась. Она не общается с другими детьми. Да и они не стремятся это исправить.

Фурукава снова обратился к ребенку:

— Чем же ты занимаешься?

— Она рисует, — вместо девочки ответила Абэ. — И мы разрешили ей помогать на кухне с готовкой.

— И что ты рисуешь? — Фурукава упорно продолжал задавать вопросы, хоть та, с кем он так хотел поговорить, по-прежнему на него не реагировала и даже не смотрела.

— Людей, — выдержав паузу, снова вставила слово женщина.

Фурукава наконец взглянул на нее.

— Каких людей?

Абэ замешкалась. Было заметно, что она хочет чем-то поделиться, но не может решить — стоит ли. Собравшись с духом, женщина громко выдохнула.

— Можно вас на минутку?

Мужчина вышел из игровой вслед за воспитательницей, после чего они вместе направились вглубь здания по длинному коридору. Поскольку большинство детей находились на улице, внутри было тихо. Фурукава внимательно осматривался, и очень быстро у него появилось тяжелое гнетущее чувство, что он находится в лечебнице для душевнобольных.

Обшарпанные стены тусклого желтого цвета.

Растения, которые давно не видели воды.

Запах медикаментов.

Затхлый воздух.

Духота.

Растущее с каждым шагом напряжение.

Это место действительно было не обычным приютом. Сюда направляли детей, психическое здоровье которых оставляло желать лучшего. Часть детей, попавших в приют, были полными сиротами, остальные имели как минимум одного живого родителя, однако от них либо отказались, либо их изъяли из семьи.

Когда приезжал кто-то, кто хотел усыновить или удочерить ребенка, что бывало нечасто, — воспитатели всеми силами старались сделать так, чтобы потенциальные родители не попадались на глаза детям, поскольку, учитывая особенности здешних обитателей, только единицам было суждено обрести новый дом. Большинству же была уготована жизнь в стенах приюта вплоть до совершеннолетия, а затем — самостоятельное существование вдали от этого места.

В огромном мире, о котором они знают так мало.

В мире, к которому они не готовы.

Где выживут сильнейшие.

А слабых сожрут.

Мимо Фурукавы пробежал мальчик лет пяти, и, заметив незнакомца, с детским любопытством посмотрел ему вслед. В его взгляде отчетливо читалась надежда.

Наконец Абэ остановилась. Она распахнула дверь, и Фурукава оказался в крошечном кабинете. В центре стоял стол, на котором аккуратными стопками были разложены бумаги и документы, а на краю расположилась ваза с увядающими цветами. В кабинете пахло цитрусом и бергамотом. На стене висели фото в рамке, на которых были запечатлены воспитатели детского дома и их воспитанники. Впрочем, назвать кабинет уютным все равно было нельзя.

— Простите, что пришлось столько идти. Не хотела говорить при Кире. Я искренне люблю всех детей, которые живут в нашем доме, но, честно говоря, у меня мурашки по коже от этого ребенка, — сказала Абэ. — Когда она смотрит на меня, мне кажется, что она… Видит мою душу. Я хочу вам кое-что показать.

Женщина села за стол, открыла нижний ящик и выудила оттуда лист бумаги.

— Вот.

Фурукава взял лист в руки. Он сразу понял, что на рисунке изображена Абэ. Ее лицо было поделено на две части: слева она улыбалась и выглядела приветливо, однако с другой стороны она плакала, под глазом и на щеке были кровоподтеки, бровь рассечена, а рот застыл в безмолвном крике.

— Почему она это нарисовала? — спросил мужчина.

Абэ теребила в руках ручку, не решаясь заговорить.

— Знаете… Когда Кира попала к нам, я только-только вышла замуж. Мамору сделал мне предложение спустя четыре месяца после знакомства, но меня это нисколько не смущало: мне казалось, что Мамору создан для меня, а я — для него. Увы, это было лишь сказкой, которую я сама же и придумала, и в которую я, увы, поверила.

Женщина наконец оставила ручку в покое и отложила ее на стол, а затем встала со стула и подошла к окну, устремив взгляд вдаль.

— Оказалось, я совсем не знаю человека, женой которого согласилась стать. Мамору был зависимым, игроманом, и он тратил на игры почти все йены. Через два месяца после свадьбы его сократили на работе, и денег стало катастрофически не хватать. Еще через месяц Мамору потратил все свои сбережения. Я пыталась бороться с его зависимостью, но зависимость оказалась сильнее. Сильнее меня, сильнее него и сильнее наших чувств. К сожалению, что бы я ни делала, болезнь победила. Когда желание снова сыграть брало над мужем верх, он избивал меня, и мне приходилось отдавать ему деньги — иначе он бы просто меня убил. В этом состоянии Мамору ничего бы не остановило. Когда все было совсем плохо — я брала отгулы, но я не могла постоянно отпрашиваться, поэтому я просто замазывала следы побоев и приезжала сюда. Никто из моих коллег не догадывался о том, что происходит у меня дома. Да даже если и понимали — никто с расспросами не лез, и в стенах приюта я никогда и ни с кем не обсуждала это. Так мы прожили еще некоторое время, а потом развелись.

Абэ обернулась и посмотрела на Фурукаву.

— Спустя пару дней после этого малышка подошла ко мне и отдала лист бумаги. Это был тот самый рисунок, что я вам показала. Поймите меня правильно: я никогда не приносила из дома на работу свои эмоции и переживания, для детей я старалась оставаться такой же, как и прежде. Дети часто говорят то, что думают, и если бы они заметили синяки на моем лице, уверена, кто-нибудь указал бы мне на это или хотя бы спросил, откуда они. Но дети вели себя как обычно, никто ничего не заметил. Кроме нее.

— Полагаю, она хороший эмпат, — вставил Фурукава. — И видит и чувствует больше, чем другие.

— Но ей всего двенадцать! — воскликнула Абэ.

— И половину из этих двенадцати лет она не жила, а выживала, — заметил мужчина.

— Да, это правда, — с грустью кивнула воспитательница. — Не представляю, как она осталась цела.

— Физически, может, и осталась, но я читал заключение психиатра — сознание и психика Киры раздроблены на мелкие кусочки. Впрочем, есть одно направление искусства, согласно которому старые трещины на отреставрированной керамике не маскируют — их, наоборот, подчеркивают с помощью серебра или золота, поскольку это неотъемлемая часть истории. Это делает некогда разбитые вазы и другие предметы совершенно новыми, более изысканными, уникальными. Я уверен, что этого несчастного ребенка тоже можно собрать заново. И я намерен помочь ей в этом.

— Только она не ваза. Боюсь, в нашем случае трещины как раз таки лучше скрыть. И в первую очередь от самой Киры, — пробормотала Абэ, а затем направилась в сторону двери. — Думаю, нам пора вернуться.

Фурукава кивнул и проследовал за женщиной обратно. Когда он зашел в комнату, то увидел, что девочка по-прежнему сидит там же, где она была, когда он уходил, однако она перестала рисовать и сейчас внимательно смотрела на незнакомца. Блокнот лежал перед ней, закрытый, из-за чего самого рисунка мужчина не видел.

— Уже закончила? Я могу взглянуть? — ласково спросил он.

Вместо ответа девочка открыла блокнот, вырвала лист, сама подошла к Фурукаве и отдала свое творчество ему. Мужчина перевернул рисунок и, несмотря на то, что он уже понимал, что там увидит, ахнул. Человек на рисунке снимал маску, на внешней части которой было изображено приветливое и добродушное лицо. Однако под маской человек выглядел совсем иначе. Он ухмылялся, а его взгляд был колючим, хищным, пронизывающим до костей. Лицо и рука, держащая маску, были в крови.

Этот человек был хорошо знаком Фурукаве. Ведь это было его лицо.

Абэ побледнела, а глаза ее расширились от ужаса.

— Милая, что это такое? Этот мужчина пришел, чтобы…

— Все в порядке, — успокоил ее гость. — Мне нравится рисунок.

— Простите, Фурукава-сан, я говорила ей…

— Не беспокойтесь, все правда в порядке. — Фурукава взглянул на девочку. — Ты таким меня видишь? Почему?

— Вы сложный, — ответила Кира.

Взрослый, резкий, уверенный голос. Ни капли страха.

Абэ потеряла дар речи, услышав, что ее воспитанница разговаривает, но мужчину это нисколько не удивило.

— Что это значит?

— Ваш взгляд. Поведение и речь. Слишком сложные. Неестественные. Вы улыбаетесь, но лишь губами. Глаза остаются холодными. Ваш голос мягкий, но как будто ненастоящий. Обычно люди ведут себя проще. А значит, все это — обман. На самом деле вы другой.

— Милая, нельзя так разговаривать с незнакомыми людьми! — воскликнула воспитательница. — Этот господин — очень уважаемый человек…

— Возможно, ты не так уж далека от правды, — хмыкнул Фурукава, не обращая внимания на возгласы Абэ. — Ты хорошо читаешь людей по лицам. Где ты этому научилась?

Девочка запрокинула голову и посмотрела на потолок:

— Захочешь выжить — и не такому научишься.

— А какой бы ты изобразила в рисунке себя? — продолжил он.

Кира задумалась, переместив взгляд куда-то в сторону, затем ответила:

— Никакой. Я рисую живых людей. Себя я такой не чувствую.

Девочка молча посмотрела на мужчину. Ее каре-голубые глаза, освещенные лучами солнца, пробивающимися сквозь окна комнаты, были похожи на море, омывающее остров. Фурукава с трудом мог поверить, что эти глаза принадлежат двенадцатилетнему ребенку. Дети, с которыми ему приходилось сталкиваться на работе, обычно были стеснительны и смотрели с опаской или любопытством. Глаза же этой девочки были совершенно пусты, и в то же время в них можно было рассмотреть что-то еще.

Что-то ужасное. Злое.

За ее стеклянным взглядом прятался огонь. Но не теплый, не багряно-янтарный.

Он был черным.

Всепожирающим.

Темный участок в ее глазах был не островом, а пепелищем.

Этот ребенок смотрел в самую глубину сознания и с энтузиазмом исследовал скрытые уголки чужой души.

Фурукава понял, почему Кира пугает других людей. Пока девочка его рассматривала, у него возникло странное чувство, словно с него сдирают кожу. Вскрывают череп, изучая мозг. Лезут невидимыми руками, будто щупальцами, в его органы, пробираясь все дальше и дальше.

— Абэ-сан, позвольте мне поговорить с девочкой один на один, — обратился к воспитательнице мужчина.

— Фурукава-сан, нельзя…

— Я прошу вас. Так будет лучше.

Абэ неуверенно переминалась с ноги на ногу, не зная, как поступить, однако в итоге все же вышла в коридор и закрыла за собой дверь.

— Почему ты заговорила со мной? — спросил Фурукава, усаживаясь за ближайший стол.

— Почему вы пришли сюда? Почему я? — проигнорировав его вопрос, дерзко спросила девочка, разгуливая по комнате.

— Я знаю, кто ты и что с тобой произошло.

Она остановилась и посмотрела на Фурукаву.

— Откуда?

— Психиатр, которая лечила тебя в больнице — моя коллега. И старая подруга.

Кира снова усмехнулась.

— Если она рассказала вам о том, что было в больнице, то я все еще не понимаю, почему вы здесь. Если вы решили стать счастливым отцом — вы не по адресу. Заберите другого ребенка.

— Мне нужна ты, — настойчиво произнес Фурукава.

— Почему?

— Потому что только ты сможешь стать частью моей семьи.

Девочка грустно рассмеялась и продолжила гулять по комнате между столами.

— Сомневаюсь. А если это и правда так — странная у вас семья, Осу. Да и не нужна она мне.

— Я и не говорил, что ты нуждаешься в семье, — кивнул Фурукава. — Я знаю, чего ты хочешь. И я могу тебе это дать.

— Правда? И что же это? — с легкой издевкой спросила Кира.

— Месть.

Его юная собеседница остановилась и посмотрела в окно. Простояв так некоторое время, девочка развернулась и подошла к столу, за которым сидел ее гость, и села напротив.

— Знаете, вы не первый, кто хочет меня забрать, — начала она, разглядывая свои руки, сложенные на коленях. — За мной уже приходили. Все эти люди относились ко мне, как к маленькому ребенку, которому нужна защита. Или которого они хотели бы исправить. Только защита мне уже не нужна, а исправлять что-то — поздно. Они только и говорили, какая красивая комната меня ждет, сколько там игрушек, как они будут меня любить и оберегать, сколько внимания они дадут мне, только… Только все это не имеет никакого смысла. Они предлагали мне то, что мне было не нужно, вместо того, чтобы просто спросить, чего я хочу. Вы первый, кто говорит со мной, как со взрослой. И первый, кто, видимо, додумался, что обычные детские радости — не для меня.

— То, с чем тебе пришлось столкнуться, изменило тебя. Ты уже не ребенок. Ты прошла через ад, и я не думаю, что, пробыв в нем столько времени, ты могла вернуться прежней.

— Где ваша жена? — спросила Кира, очевидно, уйдя от темы разговора, которую ей не хотелось развивать.

— Я не женат.

— Дети?

— Отсутствуют.

— Почему?

— Я посвятил себя работе, и на семью времени не хватило.

— Раз вы хотите, чтобы я стала частью вашей семьи, как вы ранее сказали, то семья у вас есть, — возразила девочка. — Только, вероятно, в каком-то другом виде. Может, коллеги. Близкие друзья.

— Приятно, когда тебя внимательно слушают, — улыбнулся Фурукава. — Но вернемся к тому, зачем я пришел. Я хочу тебя забрать. А я всегда получаю то, чего хочу. Так что мне нужно сделать, чтобы ты согласилась уйти отсюда со мной?

Его собеседница поднялась и подошла к окну, из которого открывался вид на сад. Солнце красиво переливалось в ее длинных волосах, делая похожей на ангела. Зеленый газон, пышные сосны, сочный бамбук, цветущие кусты и яркие ирисы за окном в противовес тому, что мужчина видел внутри приюта, давали ощущение умиротворения и безмятежности. Девочка о чем-то сосредоточенно размышляла, глядя на небольшой пруд. Наконец она повернулась к Фурукаве.

— Вы правда можете дать то, чего я хочу?

— Да.

— Тогда как насчет сделки?