Развод. Чужой ребенок

Лила Каттен (2024)

— Не дай бог, если Мила узнает правду рождения Веры, — со вздохом произносит свекровь.– Именно поэтому ты будешь продолжать молчать, мама, — резко отвечает ей мой муж.– Буду, — снова протяжной вздох. — Но правду все равно не утаишь. Она твоя дочь, а не твоей сестры и если Мила узнает…– Три года как-то удавалось скрывать мама и еще столько же смогу. Моя жена не узнает, что Вера мне родная дочь. Об этом знаем только мы двое и все._____Когда сестра моего мужа умерла, мы забрали ее дочь к себе и три года воспитывали как свою.Но так думала лишь я.Ведь Герман обманул меня. Обманул так жестоко, что для прощения просто не осталось места.

Пролог

Праздник в честь нашей младшей дочери уже в самом разгаре.

Ей сегодня исполнялось восемь, а я только и могла думать о том, что ее родная мама не застала свою девочку в этот и другие годы.

Инна умерла, когда Вере исполнилось пять.

Пока что она вспоминает ее, но я вижу, как меркнет эта память о ней. Прошло три года с тех пор, как Вера переступила порог нашего дома как еще один член семьи. Мы не различаем ни Оксану — нашу старшую дочь, ни ее. Они обе наши.

Для нее я мама, а она моя дочка. Герман, разумеется, считает так же.

Он показал себя отличным отцом с нашей девочкой, поэтому я не могла ничего иного ждать к дочери своей сестры-близнеца.

То время потери было сложным. Герман с Инной имели ту самую связь, которая сложнее и непонятнее нам. Но она определенно существует. И моему мужу пришлось тяжело без своего фактически второго «я».

Я знаю Германа двадцать лет, из которых девятнадцать как своего мужа, поэтому я могу сказать, как мы тяжело переносили смерть Инны. Боль утраты была схожа с паутиной, оплетшей всю семью. Но постепенно путы стали спадать. Теперь мы были родителями сразу двух детей с разницей в возрасте в восемь лет. И мы справлялись каждый божий день. Шаг за шагом, как семья.

Я прохожу по заднему двору, нашего дома и вижу, что единственная кому не особо интересен праздник — это Оксана.

Подхожу ближе и сажусь рядом на пластиковый стул.

— Как дела?

Она отрывается от телефона, в котором все это время была потеряна и смотрит вокруг.

— Нормально. А у тебя?

— Совсем не интересно?

— Мам, когда мне было восемь, я гарцевала как Верка.

— А сейчас тебе семнадцать и можно не веселиться?

— Ну ма, — закатывает глаза.

— Я просто не хочу, чтобы вся твоя жизнь заключалась в этом экранчике, — указываю на ее телефон.

— Я общалась по поводу экзов с девчонками.

— Экзов?

Она снова закатывает глаза, и мы вместе улыбаемся.

— Нужно было и Олю позвать сюда.

— Она дома с мелким, ее мама уехала встречать подругу.

— И все же, ты бы обратила внимание на праздник. Ну а если тебе интересно, то я точно не отказалась от помощи.

— Я тебя услышала. Сейчас помогу.

— Благодарю. Папу не видела?

— Они с бабушкой пошли в дом.

— Хорошо. Ты можешь заменить салфетки и убрать пустые тарелки.

Встаю и ухожу в сторону дверей, которые ведут в гостиную. Я люблю этот дом. Мы переехали сюда сразу после того, как оформили Веру в нашу семью и ни разу не пожалели.

В доме абсолютная тишина, которая меня смущает.

Я была уверена, что Герман пошел со своей мамой за подарком. Но судя по тому, что я не слышу ни звука они… На самом деле, даже понятия не имею, что они могут делать. Разве что их тут просто нет.

Но я все равно иду по холлу между кухней и гостиной. А дойдя до коридора, из которого идут двери в спальни, в том числе и нашу понимаю, что они оба в главной.

Сама тишина заставляет двигаться тихо, хотя я не нахожу в этом причины. Однако подойдя к двери, я начинаю зачем-то прислушиваться и то, что долетает до меня, пронзает насквозь ржавой стрелой мое доверчивое сердце и не оставляет шанса на выживание.

— Не дай бог, если Мила узнает правду рождения Веры, — со вздохом произносит свекровь.

— Именно поэтому ты будешь продолжать молчать, мама, — резко отвечает ей мой Герман.

— Буду, — снова протяжной вздох. — Но правду все равно не утаишь. Она твоя дочь и если Мила узнает…

— Три года как-то удавалось скрывать и еще столько же смогу. Моя жена не узнает, что Вера мне родная дочь, а сестре была лишь племянницей, об этом знаем только мы двое и все.

Не выдержав, я толкаю дверь обнародовав себя и пригвождаю обоих людей, ведущих свою мерзкую беседу своим взглядом.

— Что ты сказал, Герман? — вопрос слетает с моих губ, а сзади внезапно появляется Вера.

— Мама?

Я оборачиваюсь и неожиданно для себя, не чувствую к ней ничего. Абсолютно ничего. Только боль, растекающуюся в моей груди.