Развод. Чужой ребенок

Лила Каттен (2024)

— Не дай бог, если Мила узнает правду рождения Веры, — со вздохом произносит свекровь.– Именно поэтому ты будешь продолжать молчать, мама, — резко отвечает ей мой муж.– Буду, — снова протяжной вздох. — Но правду все равно не утаишь. Она твоя дочь, а не твоей сестры и если Мила узнает…– Три года как-то удавалось скрывать мама и еще столько же смогу. Моя жена не узнает, что Вера мне родная дочь. Об этом знаем только мы двое и все._____Когда сестра моего мужа умерла, мы забрали ее дочь к себе и три года воспитывали как свою.Но так думала лишь я.Ведь Герман обманул меня. Обманул так жестоко, что для прощения просто не осталось места.

Глава 3

При виде сестры и жены вошедших в мою палату я чувствую, что меня отпускает состояние какого-то внутреннего беспокойства и раздрая.

Инну я не видел уже пару месяцев. А рядом с ней почему-то всегда наступает покой. Может, это обуславливает наша связь как двух близнецов, не знаю.

Они обе садятся по обе стороны от моей кровати, поставив пакеты с продуктами на тумбу. Мила улыбается, Инна что-то болтает без умолку, как всегда. Не хватает только дочери.

Я чувствую… чувствую, что могу дышать, хотя бы сейчас.

— Ты приехала надолго? — устремляю взгляд на сестру, чуть подтянувшись на подушке.

— Точно смогу сказать только завтра. Потому что сорвалась внезапно. Если все на работе решится и начальство не будет против, то пару недель точно с вами проведу.

— Отлично. А то пока выйду ты уже уедешь.

— Ты главное — скорее поправляйся, — улыбается Мила и берет в свои руки мою ладонь. Смотрит доверчиво и с беспокойством.

— Это я могу, — делаю все возможное, чтобы ответная эмоция была настоящей.

Когда они обе уезжают, время снова замедляется и наступает тишина, в которой мне быть невыносимо.

Но меня снова спасают. Сначала коллеги. Потом родители и снова Мила, которая приехала с дочерью.

Когда Оксана прослезилась и обняла, эмоции переплетались с чувством вины за свои мысли до этого, но и остаточным горьким привкусом гари, которое не выветришь, открыв настежь окна.

— Папа, ты скоро домой?

— Думаю да. Может, пару дней заставят поваляться.

— Хорошо, — она поднимает глаза и смотрит внимательно и так по-взрослому для своих восьми лет. — Страшно было, пап?

Я сжимаю ее плечи и хмурюсь непроизвольно.

— Я в тот момент страха не испытывал.

— Значит, ты герой, папочка, — снова опускает свою голову на мою грудь, а я сталкиваюсь взглядом с женой.

Возможно, она видит мой протест. Или же понимает, что я думаю по поводу этого слова. Именно поэтому она начинает говорить.

— Конечно, твой папа герой, дочка. Как же иначе? Расскажи отцу, что за конкурс у тебя намечается в школе.

— Я буду учить большое стихотворение про солдат. Приедут все-все школы с района.

— Надо же. Я тобой очень горжусь.

— Но я же еще ничего не сделала.

— Но я знаю, что ты будешь лучшей, независимо от результата.

В больнице меня оставили на три дня. Ушиб ноги был не таким сильным. Поясница тоже подлежала восстановлению. Остальные ссадины и синяки вообще не имели значения.

Я не смотрел все эти дни новости. Не слышал ничего о последствиях и не спрашивал ничего у других. Мне требовалось время.

Но когда я приехал домой, то столкнулся с той самой женщиной… той самой матерью, ребенка которой не спас и не знал, что ей сказать.

Я просто не знал, кого она видит перед собой.

Это была невысокая, лет тридцати пяти женщина. Ее глаза были пусты, а на голове повязан черный платок.

Мила говорила мне, пока я был в больнице, что видела ее. Что вспомнила и маму девочки и самого ребенка соответственно. Да и СМИ об этом трубили. Поэтому сейчас знала кто перед нами. Я тоже знал.

— Здравствуйте, — опираюсь на здоровую ногу и стараюсь стоять ровно, пока что мне это удается не очень хорошо. — Простите… Я…

— Спасибо, что попытались, — говорит, всхлипывая.

— Я пытался… клянусь…

— Я знаю… — сипло отвечает она и развернувшись уходит.

Не говоря ни слова, я опираюсь на временную трость и ухожу в подъезд.

Дома была тишина. Я попросил Милу не устраивать званые обеды. Она даже Оксану отправила к своим родителям на выходные, потому что сегодня пятница.

Жена с сестрой ходят где-то в гостиной, я же запираюсь в спальне и не планирую выходить.

Потому что перед моими глазами ее глаза. И я не верю, что там не было обвиняющих проклятий. Не верю в то, что она сказала «спасибо».

Это ложь.

Это проклятая ложь, которая мне не нужна.

Мила

На этот раз именно я проснулась оттого, что Герман ворочался во сне.

Он стонал протяжно и так больно, что у меня сжалось сердце.

— Дорогой, — не прикасаюсь к нему сразу, чтобы не усилить ужас, который он испытывает. — Герман, прошу, проснись… слышишь? Это просто сон, милый.

Но он зажмуривается все сильней и этот кошмар его не отпускает.

Мои руки опускаются на его плечи, которые я сначала поглаживаю, затем приобнимаю.

Его дыхание исходит из сжатых челюстей. Словно он его выплевывает из себя.

— Все… все… Герман, это я Мила. Возвращайся ко мне. Возвращайся.

Конечности мужа ощущаются будто стволы деревьев. Толстые и твердые. Впервые я ощутила что-то подобное. Но было не время пугаться и показывать свой страх.

И когда он медленно стал успокаиваться, я тоже сбросила с себя первичный ужас и расслабилась.

Его руки оплели меня и расположили на своей груди.

— Как ты?

— Будто все происходит заново в очередной раз.

— Ох, — испускаю тяжелый вздох. — Ты ведь скажешь об этом на работе?

— Если не скажу, сойду с ума. Которую ночь одно и то же. Я не могу спать долго. Максимум час спокойного сна и все по кругу, — признается Герман.

— А врачи тебе что говорили?

— Я им не сказал. Скажу штатному психологу. Она выпишет что-нибудь.

— Уверен, что это правильно?

— Конечно, я уверен, — отвечает немного резко, но я не реагирую на его тон, я понимаю.

Мы погружаемся в слишком тягучую тишину. Словно болото из гудрона, которое нас затягивает в себя и не планирует отпускать.

— Все будет хорошо, Мила, — шепчет он, поглаживая меня по спине.

Я не думала о чем-то таком. Но его слова… попытка помочь мне поверить в хороший исход… это пугает. Потому что если я не думала, то он точно об этом размышляет.

— Конечно, будет. Ведь иного ты не допустишь, — приподнимаю голову и целую его в губы.