Анатомия обмана

Любовь Романовна Белых (2022)

У меня не остаётся выбора. Я должна спасти нечто более ценное, чем собственная жизнь. Живущий неподалёку полковник — лучший инструмент из всех возможных. Игра стоит свеч, и даже моя первая, объявившаяся спустя годы, любовь, в лице его сына, не должна вставать на моём пути. Зверь должен исчезнуть. Содержит нецензурную брань.

Глава 2

Аня… Девчонка с глазами цвета льда, искристыми серо-голубыми озёрами, в которые можно было смотреть вечно.

Я помню день нашего знакомства. Мой приезд к отцу. Наша ссора. И она… Доказывающая старушке соседке, что добыла для неё на рынке последний кусок мяса, и если достопочтенной Нине Васильевне так хочется накрутить фарша и нажарить котлет, то пусть добавит гречки и сделает гречаники, ибо больше в мясном говядины не осталось.

Старушка тогда недовольно ворчала, что понаехали сюда всякие, теперь продукты опять надо по талонам вводить, а она…

— Ты зачем бабушку обижаешь, красавица? — даже не знаю, зачем решил вмешаться в разборки местных.

Стройная фигурка в белом, коротеньком сарафане вздрогнула.

Девчонка обернулась. Дерзкий взгляд впился у меня. Бровь вопросительно изогнулась, вторя движению уголков её губ.

— Ты зачем в чужой разговор лезешь? — ехидно поинтересовалась она. — Или хочешь бабе Нине за мясом съездить, красавец? Так не стесняйся. Поезжай. Я пока старикам хлеб разнесу.

… и понеслось-поехало.

Я сам не заметил, как мы начали пересекаться всё чаще и чаще. Не понял, с какого момента Аня вытеснила все конкурирующие с ней мысли из моей головы. Стала моим объектом интереса. Жить за городом кому-то, может быть, и в радость, но не молоденькой девушке. Не такой, как Аня.

Она… невероятная.

За год я ни разу не усомнился в её адекватности. Не мог даже предположить, что такой хороший, образованный и начитанный собеседник… ребёнок.

Ребёнок! Ну, а как ещё? Пятнадцать лет! Боже, я всё это время ходил под статьёй.

Ничего не выдавало в ней дитя. Работа официанткой в богом забытом придорожном кафе. Забеги по магазинам для пожилых соседей. Эрудированность… Да и будем честны, она и не выглядела на свой возраст. Даже на те семнадцать лет, о которых она обмолвилась лишь однажды, солгав мне при этом. Меня влекло к ней не так, как к остальным. Это не было похотью и страстью. Это было что-то другое, где важнее всего то, что это просто БЫЛО.

Мы и целовались-то всего пару раз… Но…

Кому я лгу? Зачем? Скажи она мне правду, я бы ждал такую, как она, и три года, и пять лет, столько, сколько бы потребовалось. Настолько девчонка забралась мне в мозг и сердце. Но Аня не признавалась до последнего. Даже её шестнадцатый день рождения организовывался под лозунгом — Анюта теперь совершеннолетняя. А на мне теперь клеймо на всю жизнь, что я чуть ли не педофил. И пусть между нами ничего интимного не было, но, кто знает, что могло бы быть, не услышь я впервые это обвинение от её матери.

— Чего скис? — выводит из пучины воспоминаний голос приставленного к нам следователя.

Прохоров отнюдь не горит желанием заниматься такой ерундой, как семейные разборки и домашнее насилие, но против моего отца не попрёшь — явился к нам в больницу как миленький.

— Мы, можно сказать, соседи. — хрипло выдыхаю я, глядя на кабинет гинеколога, куда отвели Аню. — Думаешь, отчим её… — голос надламывается.

— Я вообще не думаю. За меня будут думать факты и заключения специалистов, Максим.

На хера вообще такие люди идут в полицию? Ничего их не волнует и не цепляет… Хотя, наверное, так и должно быть, на всех жалелки и сострадания не хватит.

–…она же сказала, что ни в каких половых связях с отчимом не состояла. Чего ты так напрягся? Ты её вообще видел? Краля, которую вряд ли можно принять за малолетку.

Это Анька краля? С разбитым носом, синяком на скуле и рассечённой верхней губой, не говоря уже обо всём остальном — краля?

— Прохоров, ты бы лучше помолчал, если уж рот о фактах открыл. — стараюсь контролировать злость. — Ей семнадцать лет. Она по закону несовершеннолетняя, а ты сейчас прямым текстом даёшь оправдание мужикам, которых потянет на помоложе, ещё помоложе и ещё.

— А какой закон этим несовершеннолетним даёт право уже в свои пятнадцать бухать и детей рожать? — ухмыляется следователь, переступив с пятки на носок.

Злость подбирается к запредельной отметке.

Мне срать на всех тех, о ком говорит Прохоров. Пусть в пятнадцать, что хотят, то и делают! Они не должны быть шкалой и ориентиром при формировании мнения о подростках. Это всё не об Ане! Она не такая!

— Я попрошу у отца, чтоб тебя заменили. — говорю, сжав в карманах штанов кулаки. Желание врезать этому знатоку жизни в преклонном возрасте настолько велико, что я с трудом себя сдерживаю. — Ты понимаешь, что урод годами избивал своих детей? Если он не присунул несовершеннолетней свой хрен — это не снимает факта насилия. Он должен сесть и чем раньше, тем лучше.

Не знаю, что я мог бы наговорить ещё в порыве бессильной злости, но дверь неожиданно распахнулась.

Пунцовая и перепуганная Аня выглядывает в коридор. Видит меня и прячет взгляд.

«Неужели…» — даже мысленно не могу произнести страшное.

Вижу, как врач за её спиной отрицательно качает головой, и выдыхаю.

Спешу увести её в сторону, с неодобрением провожая взглядом Прохорова в кабинет доктора.

— Всё будет хорошо, Анют. — пытаюсь поддержать всхлипывающую в моих руках девушку. — Он ответит за всё, что тебе сделал. Не плачь. Надо ещё немного потерпеть. Следователь оформит твои показания, и всё. Поедем… — теряюсь. Я понятия не имею, есть ли Ане, куда поехать. — К отцу поедем. Ты отдохнёшь. Выспишься. Эта ночь просто закончится. Будет рассвет… Вот увидишь, он обязательно будет.

***

Николай Петрович был прав — ночь действительно кажется мне бесконечной. Больницы, освидетельствования, показания…

Мне не нравится следователь. Мужчина в возрасте с уставшим взглядом серых глаз и мерзкими усиками нисколько не располагает к себе.

Решаю быть с ним крайне осторожной. Прохоров Виталий Евгеньевич явно не испытывает ко мне тех же чувств, что Макс со своим отцом. Такого не разжалобить.

Меняю ход игры мгновенно:

— Виталий Евгеньевич, я устала. Мне дали столько обезболивающих, что я уже едва понимаю, кто я есть и что я вам говорила. — нагло вру, устало вздохнув.

Я и правда устала — факт. Как и про обезболивающие. Ложь в том, что я всё прекрасно помню и осознаю. Просто не должна, иначе моё состояние вызовет подозрения.

Сбоку раздаётся голос Макса:

— Заключения ты уже получил. Давай мы поедем, а ты на днях подскочишь и всё оформишь? Ну сам видишь, в каком она состоянии.

С трудом сохраняю выражение усталости и равнодушия на лице. Внутри всё замерло в напряжении.

— Видишь ли, Максим, несмотря на то что тебя здесь быть вообще не должно, я прошу заметить, что на днях, как ты говоришь, Поплавская Анна уже будет совершеннолетней. Пусть пишет и говорит. — чешет свои противные усы следователь.

Да, первое мнение ничуть не обманчиво. Такого просто так не проведёшь. Стоит быть настороже.

— Отчим пришёл с рейса, — обесцвеченным голосом докладываю я, — Отметил это дело.

Меня перебивают:

— Зверев Валерий Александрович? Вы о нём говорите?

Внутри вновь всё замирает. Раздражение поднимается смертоносной волной.

— У меня один отчим. — скриплю зубами. — Да, это Зверев Валерий Александрович.

— И?

Мне очень хочется ему врезать. Никогда не испытывала такого огромного желания, побить живого человека. Не то чтобы я испытывала желание, побить мёртвого…

— Поплавская? — давит треклятый Прохоров.

— И наотмечался. Мы поссорились. Он забрал мои деньги. Копилку. Я пришла к нему в комнату…

— Сами пришли в его комнату?

Зуд в ладошках становится невыносимым.

— Это не только его комната, но и моей матери. Спальня. Я забрала свою копилку. Столкнулась с ним в дверях. Он меня толкнул. Я ударилась о стеллаж лицом. Забрал деньги из разбитой копилки. Я попыталась убежать, но он догнал. Ударил по лицу. Я отлетела к дверям. Хотела сбежать. В общем, выбежала из дома, но услышала, как расплакалась Милана. Вернулась, но войти не успела. Он уже стоял на пороге. Стал прогонять. Больше не бил. Сестра не переставала плакать. Я очень за неё беспокоилась. Попыталась пройти в дом, но он не пропустил. Как-то так получилось, что моя рука осталась в дверях, а он… Он закрыл двери… Я убежала. Всё.

— О каких деньгах и копилке речь? — бесцветный, равнодушный голос коснулся сознания.

— Я работаю в придорожном кафе. Официанткой. — пожимаю плечами. — Откладывала на путешествие. Тысяч пятьдесят. Плюс, минус.

— Где хотели бы побывать?

— В Крыму! — против воли повышаю голос.

Нужно успокоиться. Нужно немедленно успокоиться. Я обязана взять себя в руки.

— Патриотично. — ухмыляется следователь, закуривая уже вторую сигарету подряд. — Зверева Елена Максимовна, ваша мать?

Киваю, морщась от едкого дыма крепких сигарет. Его кабинет в райотделе совсем небольшой. На два стола, два шкафа и настенный стеллаж. Окна закрыты. Дышать толком нечем.

— У вас разные фамилии?

Снова киваю. Думаю, это очевидно. Моя мама была Поплавской до замужества, а выйдя замуж за отчима, взяла его фамилию. Её же они и дали сестре — их общей дочери.

— Где она была в то время, когда у вас возник конфликт?

— На работе. Она работает посменно, кассиром в ночном мини-маркете на заправке, около объездной. — прикрыв глаза, отвечаю я.

Наверное, обезболивающее только-только начинает действовать. В сон клонит натуральным образом. Воздействие на сознание столь очевидно, как и сопящий рядом со столом следователя Макс.

— Подобные конфликты с отчимом происходят впервые?

— Нет. — отвечаю, не открывая глаз.

— Какую позицию во время них занимала ваша мать?

— Никакую. — в груди тупой болью отзывается обида. Горечь подкатывает к горлу. — Её никогда не было дома при наших, как вы выражаетесь, конфликтах.

— Но их последствия же…

— Не было никаких существенных последствий. Он впервые вышел из себя настолько. — сонно отвечаю я, опережая полную версию самого вопроса.

— Не могу не спросить, но всё же, была ли Зверева Елена Максимовна осведомлена о том, что происходит в её доме? Вы ей жаловались? Просили деньги на… на что-нибудь?

Усмехаюсь. С шумом сглатываю ком в горле и заставляю себя открыть глаза:

— Вы просто обязаны познакомиться с моей матерью.

Словно по заказу, позади слышится скрип двери.

Озадаченный взгляд усатого становится хмурым:

— Вы по какому вопросу?

Оборачиваюсь медленно, тут же представив лицо под обрушившиеся на меня удары.

— Ты что городишь, дрянь такая?! Когда это Валера вас хоть пальцем тронул?! Сука неблагодарная!

Болезненные вспышки доходят до мозга. Я уже не понимаю, что у меня болит, душа или тело.

Закрываю голову целой рукой и замираю. Удары всё не прекращаются. Краем глаза замечаю метнувшегося в сторону матери Макса.

«Мама… Мамочка, во что же он тебя превратил?» — панические мысли заглушают крики матери.

…как я устала. Скорее бы уже всё это закончилось.