Анатомия обмана

Любовь Романовна Белых (2022)

У меня не остаётся выбора. Я должна спасти нечто более ценное, чем собственная жизнь. Живущий неподалёку полковник — лучший инструмент из всех возможных. Игра стоит свеч, и даже моя первая, объявившаяся спустя годы, любовь, в лице его сына, не должна вставать на моём пути. Зверь должен исчезнуть. Содержит нецензурную брань.

Глава 7

Таращусь на две огромные сумки, расстёгнутые наполовину, и не решаюсь что-нибудь с ними сделать.

Мне всё вернули: деньги, телефон, даже сумки, которые мне собрала мать. Почти всё… Ещё бы кто-то вернул мне нормальную жизнь и мою семью.

— Ань, можно? — выводит из мысленного потока голос Макса.

Сама виновата. Нужно было закрыть за собой дверь, а не плестись, как болванчик к сумкам, которые мужчина всей моей жизни оставил рядом с кроватью.

Смотрю на него минуту. Молчу, рассматривая мужчину со всех сторон, без стеснения и стыда. Да и были ли они когда-то, эти стыд и стеснение? Он мне в душу запал, когда кусок мяса привёз бабе Нине… Вышел из машины, взглянул на меня из-под тёмных, солнцезащитных очков своими карими глазами, подмигнул, растянув губы в небрежную улыбку, и… я пропала.

— Ань? — зовёт он, тепло улыбаясь.

С трудом сдерживаю стон. Киваю.

Как так получилось, что вся моя жизнь наперекосяк? Хотела быть с Максом, жить с ним под одной крышей, дышать им, жить им — пожалуйста. Всё сбылось, но каким-то извращённым образом. Совсем не так, как я хотела.

— Входи, конечно. Это твой дом.

— Но комната твоя. — всё так же улыбается он, переступая порог. — Ты же понимаешь, что это ничего не значит? — кивает на сумки у моих ног.

— Не понимаю. Она меня просто выставила из дома.

— После случившегося, вполне очевидно, что ты домой не вернёшься, а ходить в чём-то нужно. Это ведь забота. Не грузись.

Хах. Вот ты какой, Лядов младший? Видишь в людях только хорошее? И почему же я тебе не верю?

— После случившегося было бы вполне очевидно поступить иначе — выставить эту мразь, а не меня. — ухмыляюсь, искоса наблюдая за растерянностью Макса. — Видимо, очевидное… это просто не про меня. Забей. Я справлюсь. Я не стану разбирать вещи, Макс. Завтра попробую найти и снять себе комнату. Деньги у меня опять есть, так что не вижу причин доставлять вам неудобства.

— Не понял? — он выглядит искренне изумлённым. — Зачем это всё? Ты можешь жить здесь столько, сколько тебе нужно. Ты никому не доставляешь неудобств. К тому же… — он враз светлеет, широко улыбаясь, — Ну куда же ты пойдёшь в свой день рождения?

Хочу сказать хоть часть правды, но язык не поворачивается. Всему виной треклятая искренность Максима. Как ему такому сказать, что Лядовым пора выйти из игры? Как признаться, что я столько лгала за прошедшие сутки, что такого количества лжи не наберётся и за все мои почти восемнадцать лет? Как обвинить его с отцом в недоверии, если я об их подозрениях, по идее, и знать не должна?

Много лжи. Слишком много обмана для одних суток.

— А если я скажу, что ничего не забыла? — рвано выдыхаю, отводя взгляд в сторону. Я нуждаюсь в правде. Хотя бы её части, чтоб не растерять себя, в бою со зверем. — Стоит ли так издеваться над чувствами маленькой девочки? — невольно губы трогает язвительная ухмылка.

Конечно, маленькая. Ну а какая ещё? Как кому-то можно доказать, что возраст — просто цифра? Да, она обязывает. Да, бывает уголовно наказуемой. Да, на законных основаниях ограничена. Да, нелепа и мала… Но это цифра. Просто цифра. Она ничего не может рассказать о моей душе, о моих чувствах и желаниях. Она не характеризует меня как человека.

Я всё понимаю. Сама. Сама всё понимаю, а в груди щемит с каждым разом, как я мысленно возвращаюсь к нему в объятия. Я всё испортила. Наверное, стоило сразу сказать, сколько мне лет и… посмотреть, как любовь всей моей жизни уходит, не подарив мне ни одного похода в кино, забега в кафе, долгих разговоров в его машине у моей калитки…

— Аня, это не смешно. — нервно выпаливает Лядов.

— А кто смеётся?

Оборачиваюсь к нему, перехватываю его взгляд и с дрожью в голосе выдыхаю:

— Что? Малолетка не должна любить? Это тоже неправильно и уголовно наказуемо, Макс?

— Мне двадцать шесть лет, Аня. — обескураженно шепчет он, отступая к распахнутым дверям.

Пятится, будто загнанный зверь, отнюдь не из семейства хищников.

— А мне завтра восемнадцать. Всё? Обмен очевидным закончился?

— Восемь лет…

— Ты сейчас про срок или про нашу разницу в возрасте? — ухмылка искажает моё лицо. Я не могу ничего с собой поделать. Внутри всё дрожит, будто я уже целую вечность болтаюсь над пропастью на каком-то уступе или канате. — Я люблю. И мне не стыдно. — пожимаю плечами, видя его испуганный взгляд, и спешу отвернуться.

Довольно на сегодня откровений. Да и не хочу видеть, как он уходит. Снова.

И почему мне кажется, что его уход вновь окажется побегом… от меня?

Хочу отвлечься и лезу в сумки. Мне банально не хватает зубной пасты и щётки. У Лядовых я стесняюсь спросить или попросить, каким бы глупым это ни было.

Я знаю, что наглость — второе счастье, но не моё, не в моём случае. В моём случае, Макс Лядов — моё второе счастье. Первое — моя семья.

В боковом кармашке находится коробка с парфюмированным мылом, мой шампунь и моя зубная щётка. Я не знаю, радоваться мне находке или огорчаться.

Снова ухожу в себя, перебирая руками добытые предметы, и незаметно для себя ковыряю полуобломанными ногтями коробочку. Она раскрывается. Деньги и кусочек мыла выскальзывают мне на колени.

Что это?

Не веря своим глазам, я разворачиваю две пятитысячные купюры, сложенные раз в пять, и долго на них смотрю.

«Как это понимать? Ты всё ещё любишь меня и заботишься обо мне, мама?» — думаю, глядя немигающим взглядом на десять тысяч, что были спрятаны в коробочке с мылом и две огромные сумки в моих ногах.

***

— Куда ты собрался на ночь глядя? — отец требует ответов, которых у меня нет.

Мне некуда толком идти, но я обязан покинуть этот дом.

— Сниму номер в гостинице. — говорю первое, что приходит на ум.

— Что происходит, Максим?

Я и сам уже ничего не понимаю.

Около недели назад я, кажется, и думать забыл о девочке с глазами цвета льда. Все мои мысли занимала Марина Вязеченко — моя девушка, невеста, почти жена. Точнее, наш разрыв.

Если бы можно было на расставания оставлять отзывы и баллы, я бы поставил нам высшую оценку. Два взрослых человека сели за стол, поговорили и пришли к общему решению.

С Мариной было легко. Моментами охеренно настолько, что кровь довольно редко приливала к мозгу. Моментами непонятно. Моментами яростно… Но здесь я сам виноват. Не стоило ввязываться в отношения с моделью. Встречи, фотосессии, съёмки, реклама… И вокруг всегда толпы мужчин — от стилиста, до пузатых кошельков, находящих её на каждом пафосном приёме.

Как говорил отец: «Не по Сеньке шапка».

То, что изначально привлекало на физиологическом уровне, со временем переросло в нечто большее, и я сам не заметил, как начал ревновать, пытаться оставить её рядом с собой и дома — в моей квартире, где мы прожили полгода. А потом… Предложение. Такое же, как и наши отношения — яростное, спонтанное и лёгкое. И следом за ним неутешительный диагноз…

Я бесплоден.

Странный факт, я совсем не думал о детях до похода в клинику, куда Маринка меня и затянула, а после результатов обследования я только о них и думаю. Постоянно. Беспрерывно. Возвращаюсь к мыслям о детях каждый раз, как вижу на улице молодую маму с коляской, как проезжаю мимо скейт-парка, где любит тусоваться молодёжь, глядя на… Аню.

Почему родителям Поплавской когда-то дали зачать и родить ребёнка, а нам с Мариной нет? Мы адекватны. Не пьём толком. Не курим. Занимаемся спортом. Не ссоримся и не приемлем решения конфликтов применением физической силы. Уверен, останься из нас в живых кто-то один, с нашим ребёнком не случилось бы ничего, что произошло с Аней.

— Ты меня вообще слышишь? — отец недовольно хмурится.

Он стоит посреди коридора, закрывая собой мне путь к двери, и всерьёз обеспокоен. Как и я.

Я не хочу волновать старика. Но и жить в этом доме я не могу. Не имею права!

— Слышу. — выдыхаю, привалившись к стене плечом.

Странная ситуация. Нелепая. Я взрослый мужик, двадцати шести годиков, а отец так гипнотизирует мои ключи от машины, которую только сегодня удалось забрать из ремонта, будто я малолетний пиздюк или пьяным собрался за руль.

— Не буду спрашивать, почему не останешься. Спрошу, почему не домой поедешь?

— Не уверен, что Марина уже съехала. Нам лишний раз пересекаться не стоит.

— Кофе будешь?

Не могу сдержать улыбку. Отец в своём репертуаре. Меня всегда поражала его способность, вмещать в себя сурового полковника, отдавшего треть жизни Следственному Комитету, и нерешительного, порой даже стеснительного мужчины, с растерянным взглядом маленького ребёнка.

— Заодно, может, расскажешь, что вы с Мариной не поделили.

Я бы и рад, но не могу. Потому что чувствую, что сейчас не готов к подобному разговору. Потому что, зная своего отца и его отношение к моей невесте — бывшей невесте, для меня не секрет, что я от него услышу. Например: «Это вертихвостка-то твоя детей так хочет, что не смогла с тобой дальше быть? Вот уж не подумал бы.». Знаю. Я и сам так подумал, видя, какой образ жизни нужен и привычен моей невесте, но… как оказалось, я совсем не знал ни её, ни её желаний.

Нет ничего критичного в желании иметь ребёнка и создать полноценную семью. Марина права, нам вместе дальше только мучиться. Больше привязываться. Сложнее расставаться… Я бы мог, наверное, заверить её, что пройду сто-пятьсот обследований, лечений и прочего, но не стал. Не стал и предлагать, рассмотреть вероятность усыновления в будущем, когда она поймёт, что время пришло.

Сам не понимаю, я загоняюсь из-за своего диагноза или из-за расставания с Мариной? Мне кажется, до слов Ани, я о Марине и не вспоминал, в отличие от бесплодия.

— Не сегодня, отец. В другой раз. — кладу руку ему на плечо и максимально серьёзно прошу: — Приглядывай за малой.

Папа смотрит на меня своим коронным, как Маринка его называет Лядовским взглядом — смесь недовольства и пренебрежения, и неожиданно начинает смеяться:

— Максим, считай, около трёх лет прошло. Не? Взрослая уже барышня. Опять бежишь-? — сквозь хохот, добивает меня самый близкий человек. — Хоть до послезавтра останься. У тебя отпуск, у меня пенсия маячит, у девчонки день рождения. Восемнадцать лет, Максим. Послезавтра поедешь.

— Бегу? А что я ей могу дать? Лет пять иллюзии отношений, пока она так же не захочет семью и детей — своих детей?

Отчаянно трясу головой и шарахаюсь в сторону.

Что-то со мной не то. О каких отношениях я думаю? Она же… ребёнок.

— Идём. — не особо церемонясь, отец перехватывает меня за руку и ведёт на кухню. — Покажу сейчас, что я придумал. Торт Анютке заказал. Цветы не смог. Не помнишь, какие она цветы любит?

Я едва не спотыкаюсь на ровном месте, пронзённый ошеломляющим открытием — я никогда ей не дарил цветы! Книги, сладости и мягкие игрушки дарил. Наверное, я на подсознательном уровне знал, что она… маленькая. Или это Маринка, привыкшая к вниманию и красивым ухаживаниям, меня приучила спускать треть зарплаты простого опера на букеты, а раньше я и не дарил цветов никому?

— А как думаешь, торт это не слишком… по-детски? Восемнадцать лет всё-таки. — как ни в чём не бывало продолжает сыпать вопросами отец, подводя меня к своему ноутбуку. — Сейчас покажу… Дарить что-то будем? Если да, то это на тебе. Я не по этой части.

Я точно всё ещё в настоящей реальности?