Взрослый ребенок алкоголика. Реальная история взросления и исцеления от детских травм

Маргарита Шалгинова (2025)

Книга как реалити-шоу, открывающая тайны психотерапии. В ней автор откровенно делится историей своего взросления в семье, где алкоголь был постоянным спутником. Исследует сложные эмоции и травмы, с которыми сталкиваются взрослые дети алкоголиков. Показывает, как такие переживания формируют их личность и отношения во взрослой жизни. Книга знакомит с эффективными методами и техниками, которые помогают выйти из травмы, научиться строить здоровые отношения и обрести веру, что исцеление возможно. Она станет полезным ресурсом и поддержкой не только для тех, кто вырос в семьях с проблемами алкоголизма, но и для всех, кто получил травматичный опыт в разных дисфункциональных семьях. Также книга будет полезна для специалистов, работающих в области психологии и психотерапии.

Глава 4. Взрослый ребенок

В этой главе я опишу, с чем сталкивалась во взрослой жизни до психотерапии. Многое, что здесь будет описано, присуще детям из алкогольных или любых других деструктивных семей. Возможно, в чем-то кто-то узнает себя, а что-то может и не совпасть.

Страх, с которым я столкнулась в детские годы из-за отца, надежно укоренился внутри меня, вылез во взрослой жизни в образе панических атак. Эти тёмные тени прошлого следовали за мной до 31 года, внезапно охватывая меня в любое время, вне зависимости от того, чем я занималась. Внутри всё сжималось, как будто мир вокруг подвергался силе, способной сокрушить, дыхание учащалось, сердце колотилось, создавая ощущение, что неизбежно произойдет нечто ужасное. Я ненавидела это состояние, хотя оно длилось всего несколько минут, но в тот момент казалось вечностью. Если в это время рядом находились люди, я искусно маскировала свои переживания, никому не открываясь. Лишь в 31 год я узнала, что это — панические атаки.

После шести месяцев упорной работы на психологическом курсе панические атаки оставили меня, больше не держа в лапах страха. Однако отголоски сложного детства не ограничивались лишь этим.

С мамой у нас были откровенно плохие отношения. Мы орали друг на друга, скандалили, опускались до оскорблений, словно забывая о родстве. Я начала считать себя вправе, указывать ей, как жить, хотя она, по моему мнению, не имела на это права в отношении меня. Каждая наша ссора казалась мстительным отголоском той боли, которую я испытывала в детстве.

Я легко заводилась, и меня можно было быстро вывести из себя.

Я была импульсивной, остро реагировала на мелочи. Даже такая простая ситуация, как желание купить платье именно сейчас, могла вывести меня из себя, когда магазины закрывались, а я оставалась ни с чем. В те моменты злость обрушивалась на всех: продавцов, мужа, на саму себя. Мне хотелось разгромить, разбить, хоть как-то выразить весь накопившийся гнев.

Импульсивность — черта, присущая детям. Это похоже на истерику ребенка, которому не купили желанную игрушку. Когда что-то недополучено в прошлом, человек порой стремиться восполнить это в будущем. И вот я оказалась в ловушке: взрослая по годам, а эмоционально — все еще нет.

Импульсивность часто проявлялась в приобретении ненужных вещей. Каждая покупка была попыткой залатать зияющую рану боли, что открывалась внутри меня. Это была лишь иллюзия спасения, разговор со своей пустотой, но решение было мимолетным, как утренний туман. Ведь эйфория, возникающая от покупки, стремительно ускользала, оставляя лишь чувство опустошенности.

Стремление к совершенству — это внутренний порыв, коренящийся в неясности: порой мне было сложно различить, где проходит граница нормы. Я чувствовала обязанность быть идеальной женой и матерью, и когда мне не удавалось выполнить эти роли, критика внутри меня разгоралась с огромной силой.

Отсюда также возникал страх выглядеть глупой, показать, что я что-то не знаю. Ведь тогда я даже не думала о том, что незнание — это естественная часть человеческого существования. Познание всего невозможно, как и идеальность в каждом шаге.

За этим скрывался перфекционизм как стремление к идеалу требует, чтобы любое действие исполнялось безупречно. Время от времени, вместо того чтобы решить задачу, пусть и с ошибками, я предпочитала оставаться бездействующей. Существует такое выражение: «Хочу сделать идеально, но чаще получается вовсе никак». Вот именно так у меня часто и происходило. Да и до сих пор бывают у меня моменты, когда стремлюсь выполнить все идеально. Тогда я напоминаю себе, что лучше сделать неидеальный шаг, но шаг.

Я никогда не умела разрешать конфликты; этому меня не учили. Конфликты вызывали у меня внутреннее отторжение, и я старалась обходить их стороной. Когда же избежать ссоры не удавалось, у меня возникало две яркие реакции. Первая — убежать, ведь мой внутренний ребенок пронзительно помнил скандалы из детства и испытывал страх перед лицом «противника». Вторая — атаковать, срываясь на крик.

Я даже не переносила быть свидетелем споров. Как только разговоры начинали звучать с повышенными тонами, в моей душе возникал знакомый страх. Это был тот же ужас, что и в детстве, когда отец поднимал руку на маму.

Однако парадоксально, я любила споры и могла с пеной у рта доказывать мою правоту.

Мне было непросто доводить дела до конца. Я часто бросала свои начинания в самом начале или в середине пути. Это порождало во мне чувство стыда, за которым следовало жестокое самобичевание. Корни этого состояния уходили в мои неспособности планировать и ставить ясные цели. Порой, беря на себя слишком много, я сталкивалась с физическим и эмоциональным истощением. В детстве не было примеров, которые могли бы показать мне, как справляться с этими вызовами, и никто не делился со мной тайнами достижения успеха.

Осуждение себя и обесценивание стали моими верными спутниками. Особенно в начале профессионального пути. Когда мне говорили, что я хороший юрист, я лишь улыбалась, но в глубине души чувствовала, что я обычная, что задача была несложной и любой мог бы с ней справиться. Я часто думала, что могла бы сделать лучше.

Другая грань самокритики проявлялась в моем неумении принимать комплименты. На похвалу за красивую прическу я могла ответить: «Ой, это просто я утром помыла голову». Несмотря на то что я довольно быстро научилась принимать добрые слова, искоренить обесценивание себя оказалось задачей гораздо более сложной.

В этом пути мне помогло осознание: ошибки не определяют мою сущность; я — не сумма своих неудач. Каждая ошибка — это лишь кирпичик в моем здании, а не его основание.

Я остро реагировала на изменения, которые ускользали из-под моего контроля. Гибкость была мне чужда. Мне хотелось, чтобы всё было, как я хочу. Компромиссы вызывали у меня глубокое сопротивление. Мне сложно было принимать изменение планов. Например, отмена любого мероприятия, будь то поход в магазин или прогулка, воспринимались мной настоящей трагедией.

Ноги здесь растут опять же из прошлого: невыполненные обещания и несправедливые наказания сформировали такой паттерн поведения.

Одно обещание осталось в памяти, как яркий след. Я мечтала о собаке, и родители дали мне слово подарить щенка, если я закончу первый класс отличницей. Я усердно старалась и выполнила условие, но не получила обещанного. Долгожданная награда всё время откладывалась — на второй, затем на третий класс.

Моя мечта о собаке исполнилась лишь в 14 лет, но не родителями. Сказать, что я была тогда счастлива, значит, не сказать ничего.

Я была неуверенной. Ребенок, как чистый лист бумаги, впитывает отражение своего окружения, формируя представление о себе. Наибольшее влияние на нашу самооценку оказывают «значимые люди» — чаще всего родители. Отец, погруженный в мир алкоголя, не мог предложить поддержку или добрые слова, а мама, истощенная заботами, не находила времени и сил на воодушевляющие речи. Она сосредотачивалась на удовлетворении наших базовых потребностей с сестрой: еда, одежда, сон, физическая безопасность.

Из этой неуверенности родилась жажда одобрения моих действий и выборов. Боясь взять на себя ответственность за ошибку, я искала поддержки у других, чтобы, если что-то пойдет не так, иметь возможность возложить вину на тех, кто помог мне выбрать.

Неуверенность проецировалась на мои финансы — стоимость своих услуг я неизменно занижала, боясь вообще озвучивать суммы.

Я ощущала себя не такой, как все. Другие, казалось, в обществе чувствуют себя комфортно и свободно в отличие от меня. Я была будто самозванка в высшем обществе, которая дрожала от страха разоблачения. В мой внутренний мир было встроено чувство отчужденности и изолированности в связи с тем, что я в школе или в другом месте я искусно маскировалась под счастливую девочку, убеждая всех в благополучии своей семьи, отчего испытывала изнуряющее и мучительное чувство стыда. Мне казалось, что, если кто-то раскроет тайну о моей семье, я стану изгнанной, словно носительница чумы, оставившая на себя яркую печать позора. Это чувство разделила меня с окружающими, проведя невидимую черту между мной и тем миром, который казался таким легким и безоблачным для других.

Я подавляла свои эмоции. В детстве были ситуации, когда мне запрещали плакать, и за каждое неконтролируемое всхлипывание меня могло ждать наказание. Тогда я научилась тому, что теперь называю: плач в себя. Этот навык, высеченный в сердце, стал моим щитом, но вместе с тем привел к психосоматике в виде бронхиальной астмы. Я скрывала свои слезы, но под поверхностью бушевало море эмоций, жаждущих свободы.

Отношение людей ко мне всегда определяло мою самооценку. Если меня любят, значит, я хорошая; если же нет, значит, я плохая. Отчего появлялось желание угодить каждому, даже в ущерб себе.

Размытые личные границы, так как в семье с алкоголиком в принципе границы не соблюдаются. Соответственно, и во взрослой жизни нет понимания здоровых личных границ. Какие они. Где они начинаются, где заканчивается «я» и начинается «другой».

В психологии есть синдром под названием «взрослые дети алкоголиков», сокращенно «ВДА», и в одноименной книге Дженет Войтиц приводится список характерных особенностей, предложенный одним из ВДА по имени Тони А. в 1978 году.

И этим списком я решила с вами поделиться.

14 черт взрослого ребёнка алкоголика

1. Мы оказались в изоляции и стали бояться людей и властных фигур.

2. Мы постоянно ищем одобрения и потеряли себя в этом поиске.

3. Мы боимся разгневанных людей и любых критических замечаний в свой адрес.

4. Мы стали алкоголиками либо вступили в брак с алкоголиками (либо всё вместе); либо нашли другую зависимую личность, например, трудоголика, чтобы удовлетворить свою болезненную потребность в покинутости.

5. Мы занимаем позицию жертвы, и эта черта определяет наши любовные и дружеские отношения.

6. Мы слишком ответственны, нам проще заниматься проблемами других, чем решать свои; это позволяет не замечать собственные недостатки.

7. Мы испытываем чувство вины, когда защищаем себя, а не уступаем другим.

8. Мы стали зависимы от эмоционального возбуждения.

9. Мы путаем любовь с жалостью и склонны «любить» людей, которых можем «жалеть» и «спасать».

10. Мы запрятали вглубь себя чувства из травмирующего детства и утратили способность испытывать или выражать их, потому что это причиняет слишком сильную боль (отрицание).

11. Мы сурово осуждаем себя, у нас не развито чувство собственного достоинства.

12. Мы зависимые личности — мы панически боимся быть брошенными и делаем всё, чтобы удержать отношения, лишь бы не испытывать болезненное чувство покинутости, доставшееся нам от жизни с нездоровыми людьми, которые никогда не были эмоционально с нами.

13. Алкоголизм — семейная болезнь; мы стали параалкоголиками и переняли все признаки этой болезни, даже если не употребляли спиртное.

14. Параалкоголики скорее реагируют, чем действуют.

Тони А. 1978