В объятиях глициний

Мариа Армлин (2024)

После трагичной смерти мужа Элла решает сбежать от мира в старый заброшенный дом своей прабабушки Изабеллы. Уединение кажется ей единственным способом справиться с болью и глубоким чувством опустошения. Погружённая в депрессию, она находит старинный дневник, исписанный изящным почерком. На страницах дневника раскрывается история Изабеллы, которая столетие назад переживала такую же утрату. Погружаясь в жизнь прабабушки, Элла открывает для себя силу любви, способную выдержать даже самые жестокие испытания. Но дневник таит не только мудрость, но и тайны жильцов. Дом начинает раскрывать свои секреты, пробуждая тени прошлого. Это история о двух женщинах, разделённых временем, но связанных одной болью, и о том, как следы прошлого могут указать путь к свету.

Глава 2. У порога боли

Элла

Принять быстрый, обволакивающий теплом душ, чтобы смыть с себя усталость и напряжение последних четырнадцати часов перелета, оказалось спасительной идеей. Горячие струи воды, словно по волшебству, стирали с моего тела следы дороги, а вместе с ними — путаницу мыслей и накопившуюся тревогу. К моему сожалению, чемоданы не имели способности сами по себе распаковываться, но все же я позволила себе отложить этот момент. Мне нужно было время, чтобы сперва распаковать собственные мысли.

Растрепав мокрые волосы полотенцем, я снова окунулась в футболку Адама — ту самую, его любимую, слегка выцветшую, с растянутым воротом и легким запахом стирального порошка, смешанным с чем-то, что всегда напоминало мне о нем. Но вечерний прохладный воздух заставил поискать что-то потеплее. Недолго покопавшись в вещах в шкафу, я нащупала старый синий мужской джемпер с логотипом Adidas — вещь с историей, которой всегда дорожила моя семья. Этот джемпер когда-то принадлежал моему прадеду Георгию. Бабушка хранила его как величайшую реликвию, ведь это был единственный предмет одежды, оставшийся от ее отца.

Когда я была маленькой, не могла понять, почему люди так цепляются за старые, потертые вещи. Как может кусок ткани утешить кого-то или тем более помочь пережить потерю? Но сейчас, сидя на диване, я, укутанная с ног до головы воспоминаниями, чувствовала, что все иначе. Эти вещи не лечат боль, но дарят иллюзию — хрупкое, но драгоценное ощущение, что человек, которого больше нет, все еще рядом.

С футболкой Адама было то же самое. Раньше она вызывала у меня недоумение и даже раздражение. Я помню, как ворчала и угрожала выбросить ее, чтобы он наконец надел что-то более приличное. Но Адам упорно держался за нее — «она удобная», говорил он. Теперь, когда его самого больше не было рядом, эта футболка стала частью моего мира, теперь я не могла с ней расстаться. Она не способна была вернуть его, но, укутываясь в нее, я словно вновь ощущала тепло его присутствия. Для моей души, она просто стала «удобной».

Тишину размышлений нарушил звонкий звук дверного колокольчика. Его переливчатая мелодия, разрывая спокойствие, словно напоминала, что жизнь продолжалась, и с ней приходили неожиданные сюрпризы. Нахмурившись, я надела спортивные штаны и направилась к двери.

Едва я повернула ключ в замке, в квартиру ворвалась вихрем моя двоюродная старшая сестра Амелия. Ее энергичная фигура заполнила пространство, а карие глаза сверкали смесью возмущения и искренней радости.

— Элла! Разве так делают? — выпалила она с порога, даже не дав мне шанса что-либо сказать. — Если бы не тетя Анжела, я бы вообще не узнала, что ты прилетела! А твоя мама — тоже хороша! Мы сегодня с ней разговаривали, и она даже намеком не обмолвилась! Партизаны, а не семья!

Я попыталась улыбнуться и вставить хоть слово.

— Прости, дорогая, я просто не хотела тебя утруждать…

— Утруждать? Меня? — перебила она, закатывая глаза, словно я сказала нечто совершенно нелепое. — Да, конечно, мне же так тяжело встретить младшую сестренку!

Она театрально махнула рукой, сбросила свои бежевые туфли на высоком каблуке и тут же расплылась в хитрой улыбке.

— Ладно, я могла бы еще долго дуться, но решила тебя простить, — сказала она, торжественно доставая из сумки бутылку белого вина. — Я принесла наше любимое! Так что хватит оправдываться за свою грубость. Иди-ка лучше приготовь бокалы, пока я займусь сырной нарезкой.

С этими словами она стремительно протиснулась мимо меня, оставив в моих руках свою маленькую сумочку. Ее энергия, как всегда, была заразительной, и я только успела вздохнуть, прежде чем она уже хлопотала на кухне, словно у себя дома.

Амелия была дочерью старшей сестры моей мамы — той самой, что погибла при родах, оставив этот мир в свои двадцать шесть лет. Точнее, она ушла через день после появления Амелии на свет. Но это едва ли делало историю менее трагичной. Ее звали Шушанна. Одна из версий о значении этого имени связана с розой. Шушанна действительно была прекрасна, как роза, но и шипы, которые она оставила после себя, вонзились в сердца ее близких, навсегда оставив там кровоточащую рану. Я часто думала, как это ужасно — не успеть даже увидеть своего ребёнка, не ощутить тепло его дыхания, не прочувствовать нежность его прикосновений. Эта утрата потрясла всю семью до основания, окутав ее вечной скорбью о красивой, молодой женщине, ушедшей так рано. Единственное, что помогло им пережить это горе — Амелия. Она была маленькой копией Шушанны, похожей на нее как внешностью, так и характером.

Амелия воспитывалась бабушкой Нелли, мамой Шушанны, — удивительно сильной, мудрой и доброй женщиной, которая старалась вложить в свою внучку все тепло, на которое была способна. Несмотря на раннюю утрату матери, Амелия никогда не чувствовала себя обделенной любовью. Родные окружили ее таким трепетом и заботой, что любой чужой мог бы подумать, что она выросла в идеальной полноценной семье. Однако боль утраты все же жила в ее сердце с самого детства, делая ее по-настоящему взрослой раньше времени.

Благодаря неустанным стараниям бабушки Нелли, Амелия получила превосходное образование, которое стало фундаментом для блестящей карьеры. Ее интеллект, обширные знания и врожденная харизма помогли быстро завоевать признание в мире продюсирования. Амелия искала и находила таланты там, где их никто не замечал, и открывала их миру. Она путешествовала по всему земному шару, встречая художников, музыкантов, скульпторов, фотографов и дизайнеров, которым помогала заявить о себе. Ее деятельность превращала скрытые шедевры в объекты восторга и восхищения, востребованные в самых разных уголках планеты. По работе Амелия часто приезжала в Америку. У нее были все шансы остаться там, стать одной из самых влиятельных и успешных женщин в своей области. Но для нее это не имело никакого значения. Все, что ей было важно — ее отец. Амелия не могла оставить его одного.

Отец Амелии был, как могучее дерево с глубокими корнями, прочно связанными с родной землей. Его мысли и чувства были навсегда переплетены с тем местом, где покоилось сердце его жизни — жена, которую он любил больше всего на свете. Он остался преданным своей единственной женщине, даже когда ее не стало.

Амелия унаследовала эту верность. Она заботилась о нем с таким же трепетом, каким он когда-то окружил ее, будучи единственным родителем. Неважно, в какой части света она находилась, Амелия всегда была с ним на связи, всегда оберегала его. Они были связаны не только кровными узами, но и общей болью утраты, которая, как ни странно, только усилила их привязанность друг к другу. Амелия могла быть успешной в любом месте, но ее сердце всегда оставалось там, где находился ее отец.

Когда я посмотрела на нее, стоящую у кухонного стола, мое отражение в зеркале вдруг показалось еще более блеклым и усталым. Мой неопрятный вид словно кричал о той глухой боли, которую я пыталась спрятать. На миг мне стало неловко — будто я не имела права страдать, ведь были люди, пережившие нечто куда более трагичное. Как будто у боли есть своя иерархия, и моя, на этом фоне, казалась ничтожно малой.

— Хвостик, ты там долго? — послышался мягкий голос из кухни.

Однажды мама рассказала нам, что еще в детстве Шушанна присвоила ей кличку"хвостик", потому что мама бегала за ней по пятам и не могла с ней расстаться. Когда мы с Амелией услышали эту историю, нам она показалась такой трогательной, что мы решили сохранить эту традицию. Теперь звание «хвостика» по праву принадлежало мне.

— Я так рада, что ты пришла, — сказала я, присаживаясь за стол и улыбаясь, как только могла.

— Конечно, конечно, верим, — с легкой улыбкой отозвалась Амелия.

Она ловко орудовала ножом, нарезая сыры с идеальной аккуратностью. С одной стороны тарелки она разложила свои любимые сорта, с другой — мои. Ее длинные пальцы с алым маникюром двигались так быстро и уверенно, что мне казалось, будто она проделывает это ежедневно. Русые локоны, выбивавшиеся из небрежного пучка, придавали ее облику мягкости, а нежный макияж подчеркивал выразительность янтарных глаз, едва заметный румянец и легкую припухлость губ.

Амелия выглядела безупречно. На ней было скромное, но элегантное платье прямого кроя нежного персикового цвета, которое подчеркивало ее хрупкость. Единственными украшениями были жемчужные серьги, которые достались ей от бабушки Нелли. В ее облике была та легкость, которая заставляла людей оборачиваться. Она всегда умела выглядеть так, словно только что сошла с обложки глянцевого журнала.

— Какая же ты красивая, Амелия, — вырвалось у меня прежде, чем я успела обдумать свои слова.

Она улыбнулась своей теплой, лучезарной улыбкой.

— Ты тоже, милая, очень красивая, — сказала она, нагнувшись и по-матерински поцеловав меня в лоб. Потом ее янтарные глаза встретились с моими, и она добавила, серьезным, но нежным голосом: — Просто ты забыла это…

Я не успела ответить. Она уже протянула мне тарелку и с улыбкой сказала:

— А теперь бери это и пошли на балкон.

За какие-то десять минут Амелия преобразила мой скромный ужин в нечто, достойное журнальной обложки настоящих эстетов. Бежевая, почти прозрачная скатерть легла на стол, словно легкий летний туман. Утонченные стеклянные бокалы ловили последние лучи заходящего солнца, блестя, как драгоценности. Бутылка белого вина покоилась в подставке со льдом, создавая ощущение изысканного праздника. На центральном месте разместилась тарелка с разнообразными сырами, тщательно отобранными и разложенными так, чтобы каждый кусочек выглядел соблазнительно. Рядом — ваза, полная свежих фруктов, которые переливались мягкими оттенками желтого и красного в свете свечи. Амелия, как всегда, не забыла о своей любимой ароматической свечке с нежным запахом манго, который, смешиваясь с вечерним воздухом, заполнял пространство теплым уютом.

Природа, словно решив подыграть этому торжеству эстетики, разыгрывала перед нами собственный спектакль. Солнце медленно пряталось за линию гор, оставляя за собой дорожку алых и золотистых лучей, которые расползались по небосклону, как акварель. Небо, словно поддавшись общей эйфории, смешивало синие, розовые, красные и фиолетовые оттенки в величественном танце. Вдалеке слышалось пение птиц, их голоса вплетались в тишину, дополняя картину. Все остальное погружалось в мягкий, обволакивающий мрак. Было ощущение, что в мире остались только мы, это чарующее небо и легкая, умиротворяющая пустота.

— Что ты написала за последний год? — вдруг раздался голос Амелии. Она не смотрела на меня, ее взгляд был направлен куда-то вдаль, в ту бесконечную линию горизонта, где солнце прощалось с нами.

Этот вопрос застал меня врасплох. Писательство, которое когда-то было смыслом моей жизни, в последние месяцы стало чем-то изнурительным. Однако я знала, что мой долг перед издательством все еще висит надо мной. Люди склонны жалеть тебя в течение пары месяцев, но спустя год сочувствие неизбежно сменяется раздражением. И если я не представила бы новую книгу в ближайшее время, меня ожидало не просто разочарование, а самая настоящая злость со стороны тех, кто в меня поверил и вложился.

— Ничего толкового в голову не лезет, — коротко ответила я, надеясь сменить тему.

Амелия повернула голову и улыбнулась своей легкой, чуть насмешливой улыбкой, которая всегда будто говорила: «Я знаю, что у тебя внутри».

— У тебя? Ты же та еще фантазерка, — сказала она, и ее голос прозвучал так мягко и ободряюще, что мне на мгновение стало стыдно за свое бездействие.

— Знаю… — протянула я, не глядя на нее. — Просто сейчас мне не хочется ничего писать.

— Понимаю, — кивнула она, крутя в руках бокал вина.

Несколько минут мы молчали, наблюдая за тем, как краски заката медленно растворялись в ночной темноте.

— Амелия… — нарушила я тишину.

— Да? — отозвалась она, не поворачивая головы.

— Ты по ней скучаешь? — осторожно спросила я.

Это был вопрос, который я боялась задать всю свою жизнь. Мы с Амелией никогда не говорили о ее матери. Она всегда избегала этой темы, словно наложив на нее внутреннее табу. Но сейчас, под действием вина, уюта и волшебной атмосферы вечера, я почувствовала, что мы стали слишком уязвимы, и желание поделиться с кем-то своей болью стало острой необходимостью. Возможно, впервые за долгое время она была готова услышать этот вопрос и свой ответ.

Амелия молчала. Ее пальцы крепче сжали бокал, но лицо оставалось спокойным. Казалось, она обдумывала, как ответить, или, может быть, решала, стоило ли вообще говорить.

— К сожалению, в нашем словарном запасе не хватает слов, чтобы описать то, что я чувствую, — после долгой паузы тихо произнесла Амелия. Ее голос звучал спокойно, но в нем были слышны нотки напряжения, словно каждое слово давалось с трудом. — Скучать можно по тому, кого ты видел, кого обнимал, чью улыбку запомнил. А я испытываю нечто другое… что-то более мучительное. Все детство меня окружали ее фотографии, рассказы о ней. Я знаю все о ее жизни, каждый миг, каждую деталь. Но не ее саму.

Ее слова пронзили меня до глубины души. Я ощущала ее боль так остро, будто она была и моей. Но я не осмелилась ее прервать. Амелия редко говорила о своих чувствах, а сейчас она впервые позволила себе раскрыться. Даже в эту минуту ее глаза избегали моих, словно она боялась, что от прямого взгляда ее хрупкая смелость разбилась бы, и она впервые дала бы волю слезам.

— Мне просто хочется с ней поговорить, — продолжила она, крепче сжимая бокал. — Рассказать о себе, поделиться тем, что я сделала, спросить совета. Но мысль о том, что я никогда не смогу ее порадовать, заставить гордиться или даже разозлить, разрывает меня изнутри. Элла, это больше, чем скучать.

Амелия наливала в бокал еще вина, а я все смотрела на нее, пытаясь подобрать слова.

— Как с этим справиться, Амелия? — спросила я, словно ребенок, который искал в ней не только старшую сестру, но и мудрого наставника.

Она устало улыбнулась, сделала небольшой глоток и мягко сказала:

— С этим невозможно справиться. Но можно научиться жить. У нас есть только два выхода. Первый — страдать каждый день, наполняя воспоминания о человеке только трагедией, болью и обидой. Второй — перестать жалеть себя. Вспоминать с благодарностью каждый их день, радоваться, что они прожили свою жизнь, и позволить любви победить боль. Знаешь, Элла, я все больше убеждаюсь, что моя мама была особенной женщиной.

Амелия положила бокал на стол и, чуть отстранившись от меня, посмотрела на горизонт, где угасали последние отблески заката.

— Она родилась 14 февраля, в День святого Валентина. Она встретила настоящую любовь, ту, о которой мечтает каждый человек. Родила меня в день рождения бабушки, словно сделала последний подарок, и ушла, прожив всего один день после родов. Это трагедия, да. Но подумай: за свои двадцать шесть лет она сделала то, на что у одних уходят десятилетия, а у других даже одной жизни не хватает, чтобы все это воплотить. И она оставила после себя яркий след, о котором помнят многие.

Я внимательно слушала ее, ощущая, как ее слова пробирались глубоко в мое сердце.

— Я благодарна ей за все, — продолжила Амелия, ее голос был мягким, но уверенным. — Благодарна за то, что она жила, любила, верила, дышала. За то, что она существовала. Ведь если бы не она, то не было бы меня. А пока я живу, она живет во мне. Это сложно объяснить, но… пока есть хоть один человек, который помнит ее, она остается. Даже если ее больше нет в этом мире.

Она замолчала, давая мне время переварить ее слова. И я поняла: она права. Во всем. Абсолютно. Но одно дело понимать, а совсем другое — жить по этим принципам. Как отпустить боль, которая с каждым днем все глубже врастает в душу? Как начать жить, отпуская из памяти самые счастливые дни в своей жизни, которые больше не вернуть? Как испытывать благодарность, если у тебя, не церемонясь, отняли самое дорогое? Как перестать злиться, если ты остался жить, но смысл твоей жизни был у тебя украден злым роком судьбы?

Я не знала. Не знала, как справиться со своей болью. Но мучить Амелию этой темой мне вовсе не хотелось. Мы всегда избегали языка боли, выбирая вместо него язык радости, любопытства и светлых воспоминаний.

Вспоминая о том, что меня зацепило утром, я решила сменить тему. В голове всплыла мысль о женщине, которая на несколько мгновений отвлекла меня от тягостных мыслей об Адаме.

— Амелия, что ты знаешь о прабабушке Изабелле? Тебе ведь было всего три года, когда ее не стало.

— Прабабушка? С чего вдруг она тебя заинтересовала? — удивленно подхватила Амелия, но, обрадовавшись новой теме, которая не вызывала в ней столь ярких эмоций, она оживленно продолжила. — Я была слишком маленькой, чтобы запомнить ее. Все, что я знаю о ней по рассказам бабушки Нелли — в семье было восемь сестер, но, учитывая медицину того времени, выжили только четыре. Среди них была самая младшая — наша прабабушка Изабелла. Все в семье ее обожали и баловали, и именно это воспитало в ней осознание собственной ценности, а также умение преподнести себя миру. До ужаса чистоплотная, стильная, ухоженная, женственная и в то же время сильная, волевая, строгая и нежная одновременно. Мудрая, тактичная и при этом прямолинейная, гостеприимная и щедрая — она была многогранной личностью. Но, наверное, лучшим словом для ее описания будет «загадочная». Бабушка всегда говорила, что Изабелла была женщиной с большой буквы. И хотя прошло столько лет, как ее нет в живых, нас с тобой до сих пор вспоминают как правнучек Изабеллы Артуровны. Это уже о многом говорит, не так ли?

— Знаешь, глядя на ее портрет, я чувствую боль, скрытую за маской силы. Что-то в ее взгляде тревожит, словно она несет невидимую тяжесть, ранящую изнутри, и это вызывает острую боль в груди. Но я не понимаю, что именно. Вроде бы она жила в красивом доме, муж относился к ней как к королеве, дочери и внуки ее обожали, знакомые восхищались и уважали. Но что-то в ней было такое… что-то, что напоминает… меня, — смущенно закончила я. Пока эта мысль была лишь в моей голове, она не казалась абсурдной, но как только я произнесла ее вслух, нелепость предположения заставила меня покраснеть от пят до ушей. Сильная, волевая женщина и хрупкая, сломленная я… Где здесь сходство?

— Ты ведь знаешь, что она потеряла прадеда Георгия всего в сорок лет? — неуверенно продолжила Амелия, чувствуя, что вступала на опасную территорию, и одно неверное слово могло снова напомнить мне о пережитой утрате. Я не готова была делиться своими чувствами по поводу потери любимого мужа… Я еще не была готова. В знак согласия, чувствуя тяжелый ком в горле, я просто кивнула.

— Это была невыносимая потеря для нее. Прабабушка казалась такой стойкой, волевой, но только дочери знали, в какую глубокую депрессию поглотила ее эта трагедия. Она не хотела выглядеть слабой и беспомощной, чтобы ее жалели. Ей не нужно было сострадание. Ей нужен был только муж. Но она понимала, что ничто и никто не может вернуть его. Зачем показывать свою боль посторонним, если это не изменит ничего? Хуже самой трагедии может быть только постоянное напоминание о ней в глазах других людей. Но смерть следовала за ней по пятам: прабабушка пережила смерть родителей, мужа, всех сестер и даже свою внучку Шушанну… Это событие подкосило ее здоровье, но она никогда не сдавалась, потому что всегда было ради кого жить, ради кого улыбаться, даже когда сама судьба ломала ее, как могла…

–Ты думаешь, она была счастлива? — продолжала я задавать свои наивные вопросы.

— Этого я не могу сказать, но знаю, что она до последнего боролась за свою жизнь. Значит, она знала, какова ее цена. Прабабушка не раз стояла на грани жизни и смерти, но, вопреки всем безутешным предсказаниям врачей, она героически выкарабкивалась на радость дочерям и внукам.

— Знать бы еще, как ей это удавалось? — неожиданно вырвалось у меня, оголяя все мои мучения.

— Если бы я только знала, милая. Может, тебе удастся разгадать эту загадку? — подхватила Амелия, протягивая мне свои изящные руки, которые манили в теплые и крепкие объятия.

Изабелла

— Надолго ли ты уезжаешь, Изабелла? Где решила остановиться? Кто-нибудь из подружек поедет с тобой в Джермук? А как нам с тобой держать связь? Кому звонить? — Эльвира завалила меня вопросами, не давая вставить ни слова.

— Ты больше мамы переживаешь за нее, — весело подхватила Джулия, искоса наблюдая за реакцией Эльвиры.

— А что мне за нее переживать? — вмешалась мама, стоявшая у плиты и варившая самый вкусный кофе на свете. — Она у меня самостоятельная, умная и мудрая девушка. Все будет хорошо, — произнесла она с таким спокойствием, будто речь шла о самой обычной прогулке.

Как же мне будет не хватать этих уютных женских посиделок… Теплый аромат кофе, легкий гул разговоров, звонкий смех детей и то непередаваемое семейное тепло, которое будто струилось из самих стен нашего дома.

— Я уезжаю всего на три месяца, поэтому не переживай так сильно за меня, — попыталась я успокоить Эльвиру, хоть ее забота и согревала мое сердце. — Еду одна, остановлюсь в доме у милых стариков, которые сдают его студентам. Как связаться с вами, я всегда найду способ.

— А вот где спрятались мои девочки, — раздался знакомый баритон папы, который шел на запах свежесваренного кофе.

— Изабелла, ты у меня такая молодчина. Моя целеустремленная девочка, — с гордостью произнес он, присаживаясь к нам за уютный круглый стол. — После практики ты станешь учительницей русского языка и литературы. Для меня будет большая честь быть твоим первым учеником, — добавил папа, улыбаясь так, словно действительно представлял себя за школьной партой.

— Не поздно ли ты решил за ум взяться? — с ласковой улыбкой подколола мама, наливая кофе в изящные белые чашечки из фарфора.

— Учиться никогда не поздно, дорогая, ни-ког-да, — весело откликнулся он и с аппетитом откусил большой кусок горячего яблочного пирога, воздушный аромат которого так и манил к себе.

Я старалась держаться стойко, ведь три месяца должны были пролететь, как один долгий день. Но мысль о разлуке с семьей причиняла мне острое, почти физическое чувство боли. Целых девяносто дней без одобрительного взгляда мамы, ее мудрых советов, папиных вдохновляющих цитат и бесконечной заботы сестер. Как выдержать этот долгий разрыв, когда твой дом — это не просто место, а твоя крепость, где каждый голос, каждый взгляд и каждый аромат пронизаны любовью?

Мы всегда были счастливы жить рядом друг с другом. Каждый свободный момент старались проводить вместе, собираясь за большим родительским столом. Мама всегда накрывала его с особым вниманием к деталям, будто принимала у себя особ из королевских семей: расставленные аккуратными рядами тарелки, изысканные угощения, блестящие бокалы, кружевные салфетки и декорации из подручных средств. Папа наполнял вечера оживленными разговорами, придумывая затеи и шутки, смешившие нас до слез. А мы с сестрами делились новостями, обсуждали успехи детей, моду, работу и всякие мелочи.

Но отказаться от практики ради привязанности к семье? Это было нелепо. Я была достаточно взрослой девушкой, и мне нужно было собраться с духом, взять себя в руки и сделать еще один шаг на пути к своей мечте — стать учителем, который вдохновлял и менял бы жизни людей.

— Я решила сменить образ перед поездкой. Мне надоели эти длинные черные волосы, которые невозможно усмирить, — неожиданно для всех заявила я, прерывая веселый гул сестер.

Эта мысль давно крутилась у меня в голове. Носить такую тяжелую копну волос в жарком влажном армянском климате было сущим испытанием. Но каждый раз я откладывала этот момент, словно предчувствуя, что столь кардинальное перевоплощение будет встречено неоднозначно. Родные всегда ценили естественность и вряд ли обрадовались бы подобной идее. Однако предстоящая поездка дала мне толчок к переменам. Я хотела войти в эту новую главу жизни обновленной, улучшенной версией себя.

— Так чего же мы ждем? — тут же подхватила инициативу Джулия. Ее глаза озорно заблестели. — Я сбегаю за краской, и через тридцать минут наша милая Изабелла превратится в роковую красотку.

— Моя девочка и так прекрасна, но если у тебя есть желание, почему бы и нет? Тебя все равно ничего не испортит, — с одобрением сказал папа, допивая свой горячий кофе.

Их мгновенное согласие удивило меня. Я ожидала хотя бы капли сопротивления. Но, кажется, родные решили поддержать меня во всем, чтобы облегчить предстоящую разлуку. Даже мама, которая всегда выступала против окрашивания волос, поднялась со своего места и, молча роясь в ящике, достала ножницы, которыми обычно подравнивала нам кончики.

К смене моего имиджа подошли с неподдельным энтузиазмом. Джулия сосредоточенно смешивала краски, пытаясь создать тот самый идеальный оттенок, который, по её мнению, лучше всего гармонировал бы с моей светлой кожей. Эльвира, действуя под чутким руководством мамы, аккуратно состригала длинные пряди. Папа, словно в своем маленьком театре, спокойно сидел на диване и с улыбкой наблюдал за хаосом, развернувшимся вокруг.

Если бы я осмелилась на это раньше, то, вероятно, не доверила бы столь важное событие им. Но, видя, сколько радости этот процесс приносил моей семье, я успокоилась и начала просто наслаждаться происходящим. Мои длинные черные кудри лежали, словно густые тучи, окружившие наш уютный маленький мир. Мне даже стало приятно думать, что вместе с этой тьмой я избавилась от всего плохого в жизни. Тридцать минут волшебства — и изящные руки Джулии и Эльвиры завершили мое преображение. Когда я взглянула в зеркало, то увидела перед собой совершенно нового человека. Эта прическа настолько мне понравилась, что я поняла: буду носить ее до конца своих дней. Я вошла в своё новое, светлое будущее с каштановыми волосами чуть ниже лопаток, которые стали символом моего перерождения.

**

Расставание с семьей далось мне чрезвычайно тяжело, но я старалась сосредоточиться на целях своей поездки, чтобы отвлечься от угнетающих мыслей. Путь до Джермука казался бесконечно долгим: каждый поворот дороги, каждая мелькнувшая за окном горная вершина напоминали мне о предстоящих месяцах одиночества. Однако я и представить не могла, что душевные муки окажутся лишь вершиной айсберга испытаний, ожидающих меня в новом месте.

Наивно надеясь на скромный, но уютный уголок, я была ошеломлена видом моего нового места обитания: обшарпанные серые стены, затхлый запах сырости, грязные скрипучие полы, кровати с прогнутым матрасом, старая, почти развалившаяся мебель. Ванная была покрыта ржавчиной, кухня выглядела как поле сражения, а цветы на подоконниках — как солдаты, давно павшие в этом бою. И, конечно, компанию всему этому безобразию составляла местная живность, которая мгновенно вывела из равновесия эстета внутри меня, привыкшего к комфорту и уюту.

Зайдя в свою комнату, я ощутила приступ отчаяния. Вспомнив наш уютный и безупречно чистый дом, мне захотелось бежать отсюда без оглядки. Мне никогда не доводилось ни то что жить, а даже видеть настолько скудное пространство для проживания. Однако слабость — не мой путь. Целых три месяца жить в этом убогом месте, я бы не выдержала, поэтому пришлось начать с малого — с собственной комнаты.

Усталость с дороги исчезла, уступив место решимости. Я принялась за работу: желтоватое от бесконечных стирок постельное белье сменилось на свежее, белоснежное, заботливо упакованное мамой. Истерзанные шторы были сняты с карниз и приговорены к пожизненному заключению в чулане, а на их месте появилась новая тонкая тюль, которая была удачно запрятана в шкафу. Безжизненный цветок на подоконнике был тщательно осмотрен, сухие листья отрезаны, земля вновь ощутила на себе живительную влагу, а уставший от жизни цветок воспрянул духом при виде столь приятных изменений. На столе появилась красивая белая скатерть, способная скрыть его недостатки, а на ней мой любимый сборник стихов С.А. Есенина. Полы были тщательно вымыты и намазаны до блеска мастикой, а дырявые стены обклеены постерами с цитатами великих писателей. Запах ванили из разложенных по комнате пакетиков переборол затхлый дух старости, а пауки и их соседи были переселены на улицу.

Четыре часа усилий — и комната преобразилась. Теперь здесь было светло, чисто, почти уютно, насколько это было возможно. Конечно, это место не стало моим домом, но на три месяца я вполне могла бы стать его хозяйкой.

На душе стало легче. «Может, всё не так плохо, как мне показалось вначале?» — подумала я, усаживаясь за стол и бережно перелистывая страницы своего конспекта. Завтра мне предстоял первый волнительный день в школе в качестве преподавателя.

Волнение было настолько сильным, что в целях успокоения души я четыре раза прогнала полный сценарий урока, представляя, как представлюсь ученикам, что именно скажу, как донесу тему. Что, если они зададут странные вопросы? Как усмирю самых неугомонных?

Мои размышления прервал тонкий, мягкий голос у дверей:

— Изабелла Артуровна, это вы?

На пороге стояла худенькая, изящная женщина лет пятидесяти. Она была в лёгком синем костюме, идеально подчёркивающем ее серо-голубые глаза. Каштановые волосы были собраны в аккуратный пучок, а коричневая сумка и до блеска начищенные туфли завершали ее безупречный образ.

С первого взгляда она вызвала у меня симпатию, хотя я и не могла предположить, насколько судьбоносной станет эта встреча.

— Да, это я. Проходите, пожалуйста, — ответила я, встречая своего первого гостя.

— Меня зовут Раиса Армановна. Я директор школы, где вы будете проходить практику. Решила лично с вами познакомиться и поприветствовать, — сказала она, присаживаясь за стол.

— Это очень мило с вашей стороны, Раиса Армановна. Не хотите ли чаю? — предложила я, немного смущенная ее обходительностью.

— Нет, спасибо. Я ненадолго. Смотрю, вы тут все привели в порядок. Очень похвально — комната выглядит теперь гораздо уютнее, — улыбнулась она, обнажив белоснежные зубы.

Меня покорила ее доброжелательность и искренность.

— Ладно, вижу, вы готовитесь к завтрашнему дню. Это тоже похвально. Жду вас завтра к восьми утра. И не переживайте, если что-то пойдет не так — я всегда готова помочь, — произнесла она и, открыв сумочку, достала деревянную коробку конфет в форме книжки, на которой был изображен розовощекий юноша в костюме восемнадцатого века.

— Это вам, маленький подарок, — поставила она коробку на стол и изящной походкой направилась к двери.

— Спасибо большое, но я не могу принять такой щедрый подарок, — смутилась я.

— Можете, еще как можете. До завтра, Изабелла Артуровна! — мягко, но уверенно сказала она, закрывая за собой дверь.

Когда Раиса Армановна ушла, мне стало теплее на душе, поскольку она вселила в меня веру, что я смогу полюбить это место. И я действительно смогла, но только благодаря другому знакомству, кардинально изменившему мою жизнь…

***

Меня всегда восхищала способность великих авторов так искусно и глубоко передавать чувства своих героев, что читатель невольно начинает переживать их любовные метания. Преданность Джульетты, чувственность Анны Карениной, самоотверженность Татьяны Лариной, лучистый оптимизм Наташи Ростовой, неукротимая воля Скарлетт О'Хары и мучительная привязанность Кэтрин Линтон — все эти образы, будто вырезанные из облака чистейшей любви, увлекали меня в мечты о возвышенном и прекрасном. Но, несмотря на эти грезы, я никогда не стремилась воплотить их в собственной жизни. Мне казалось, что истинная любовь — это драгоценный дар, недоступный каждому, а порой и вовсе не предназначенный для меня.

Ожидала ли я, что когда-нибудь моя собственная жизнь станет напоминать мозаичный пазл, сложенный из историй моих любимых литературных героинь? Конечно, нет. Ведь трагичность любви очаровательна только до тех пор, пока ты можешь перелистнуть страницу и вернуться в реальность. Но трагедия, заключённая в действительности, не имеет никакого оттенка прекрасного, а, наоборот, начинает окрашивать в мрачные оттенки даже самые любимые эпизоды твоей жизни. И всё же, как я поняла позже, для того чтобы трагедия оставила яркий след в сердце, она должна пропустить счастье впереди себя. А моё счастье было поистине огромным…

За две недели в Джермуке я всё больше сближалась с Раисой Армановной, женщиной, которая, казалось, видела меня насквозь. Её уважение ко мне было основано на трёх китах: ответственности, порядочности и любви к книгам. Она искренне верила, что я должна остаться здесь, в городе, чтобы отточить свое мастерство преподавания.

Дом Раисы Армановны, утопающий в мягком свете, был словно уголок сказки. Просторный и уютный, он прятался за высокими яблонями, чьи ветви с благоговейной щедростью усыпали землю налитыми солнцем плодами. Каждый день после уроков наши неторопливые шаги вели нас к этому оазису покоя. Здесь, в тени зеленых крон, мы собирались, чтобы разделить чашку ароматного, с нежным привкусом корицы кофе и обсудить повседневные мелочи, которые обретали удивительную значимость в этой обстановке.

Когда вечер опускался на город, к нам присоединялся ее муж, Генрих Владикович, человек редкой доброты и неутолимой жажды знания. Он был преподавателем истории и обладал невероятным даром превращать сухие факты в живые картины прошлого. Его голос словно переносил нас в другие эпохи, знакомя с величайшими личностями и их судьбами. Эти часы уюта, разговоров и воспоминаний наполняли мое сердце теплом. Это был не просто отдых, это был мой личный островок покоя, где тоска по дому таяла, как первый снег под весенними лучами солнца.

Мы устраивались на деревянной качалке в уютной веранде, укутывались в мягкие пледы и наслаждались горячим чаем с тонкими нотками бергамота и сушеных яблок. Рядом слышалось журчание водопада — "Волосы русалки", как его называли местные. Этот звук был то ли мелодичным, то ли печальным, было сложно понять.

Однажды Генрих Владикович предложил нам отправиться к водопаду, чтобы показать его поближе. Это место, возвышающееся над ущельем семидесятиметровым каскадом воды, поразило меня своей нежной красотой. Но в звучании водопада было что-то щемящее, будто он плакал о чём-то потерянном. Генрих Владикович рассказал легенду, которая словно ожила в шуме падающей воды. Дочь местного князя полюбила бедного пастуха, чье единственное богатство было его любящее сердце. Но их любовь наткнулась на жестокую стену отцовского гнева. Князь проклял дочь, превратив ее в русалку. В отчаянии она бросилась в реку с обрыва, а ее длинные волосы остались висеть на скалах, превращаясь в струи воды. Эта трагедия проникла в мое сердце, заставляя задуматься о том, почему настоящая любовь так часто становится жертвой предрассудков и жестокости.

С каждым днем мое чувство привязанности к Раисе Армановне и ее мужу становилось всё сильнее. Я любила проводить с ними свое свободное временя, чувствуя себя частью их маленького мирка. Чем больше я их узнавала, тем сильнее восхищалась. Раиса Армановна была не только опытным педагогом, но и человеком с огромным сердцем. Ее альтруизм заставлял заботиться о каждом, кто ее окружал. Именно благодаря этой ее черте я познакомилась с человеком, который стал самым важным в моей жизни — с Георгием.

Все началось с одного злополучного дня, когда весь город погрузился в темноту из-за отключения электричества. Холод пробирался сквозь многослойные одеяла, леденя не только тело, но и душу. Мыши, словно чувствуя себя хозяйками ситуации, шуршали и пищали в углах комнаты. Ветер беспардонно врывался сквозь щели в окнах, наполняя комнату холодной властью, а тьма, словно живое существо, поглощала все вокруг, пробуждая фантазии и страхи.

Свечи закончились, и единственным спасением от этого хаоса было скорее уснуть, чтобы не слышать гнетущий скрежет ветра и грызунов. Именно тогда я впервые осознала, как неожиданно жизнь может выстроить мост между самым обыденным днем и событиями, которые навсегда изменят твою судьбу…

— Изабелла, ты спишь? — раздался мягкий и заботливый голос Раисы Армановны.

Я, погруженная в сонное забытье, уже не была уверена, что различаю реальность и собственные грезы. Холод проникал повсюду, несмотря на то, что я укуталась с ног до головы, словно пытаясь отгородиться от безжалостного ветра, терзавшего комнату. Решив, что это всего лишь плод моего воображения, я предпочла проигнорировать голос и продолжить лежать неподвижно.

— Уснула бедняжка… Генрих, ты сможешь донести ее на руках? — вновь услышала я тихий голос Раисы Армановны.

С трудом осмыслив реальность происходящего, я медленно высунула голову из-под одеяла. Какое облегчение — это была не фантазия. Передо мной действительно стояли Раиса Армановна, освещающая комнату дрожащим пламенем свечи, и Генрих Владикович, протягивающий мне свое теплое пальто.

— Изабелла, извини за нашу нетактичность, но сегодня так холодно, да еще и электричество отключили. Мы решили забрать тебя к себе домой, даже если ты будешь сопротивляться, — прошептала Раиса Армановна с нежной улыбкой.

— Да, дочка, тут и правда довольно жутковато. А эти крысы… Ты обязана пойти с нами, — добавил Генрих Владикович с отеческой ноткой в голосе.

Я была так благодарна им за заботу и настойчивость, что без колебаний согласилась.

Дома меня ждал настоящий оазис уюта. В комнате для гостей была аккуратно застелена чистая белоснежная постель, на тумбочке стояла дымящаяся кружка горячего какао, а на кровати меня ждали мягкие шерстяные носочки, готовые согреть мои мерзлые ноги. Забота и внимание тронули меня до глубины души. Как только я погрузилась в мягкие объятия кровати, сон моментально забрал меня в свои сети. Эта ночь стала лучшей за все время моего пребывания в этом городе. Рядом были добрые, любящие люди, а неприветливый матрас, который был жестче камня, оставляя за собой ссадины, в этом доме казался нежнейшим зефиром, заживляющим все мои раны.

На следующее утро меня встретили за изысканно накрытым столом. Голубая скатерть, переливающаяся на утреннем солнце, перекликалась с цветом ясного неба. На столе стояла сервизная посуда"Мадонна", словно специально предназначенная для торжественных случаев. Прозрачные бокалы ловили солнечные лучи, отбрасывая игривые отблески на стены. Аромат свежего хлеба и выпечки витал в воздухе, перемешиваясь с нотками домашнего персикового компота. Я не могла оторвать взгляда от омлета с помидорами и свежей зеленью, которые были выращены в саду хозяев. В довершение этой симфонии вкуса на столе красовались несколько сортов сыра с пряными травами.

Прошлая ночь с ее ледяным ужасом и темнотой, казавшейся безразличной к судьбам людей, теперь была лишь плохим воспоминанием. Ее сменила теплая солнечная утренняя идиллия, обещающая день, полный света и радости.

— Изабелла, мы как раз тебя ждали. Присаживайся, дорогая, — сказала Раиса Армановна, помогая мне устроиться за столом.

— Как тебе спалось? Надеюсь, кровать не слишком жесткая? — продолжила она, заботливо заглядывая мне в глаза.

— Это было потрясающе, Раиса Армановна. Впервые за долгое время я почувствовала себя как дома благодаря вам. Даже не знаю, как вас отблагодарить за такое гостеприимство, — ответила я с благодарностью, вдыхая вкусные ароматы, нежно обволакивающие мой разыгравшийся аппетит.

— Зато я знаю как, — с улыбкой вставил Генрих Владикович, — просто начни завтракать.

Он протянул мне вилку, а затем с довольным видом приступил к своей порции омлета. Его жизнерадостность заразила нас всех, и я не могла не улыбнуться, наслаждаясь этим прекрасным утром в окружении столь замечательных людей.

После плотного завтрака, который согрел не только тело, но и душу, мы переместились на просторную веранду, чтобы выпить ароматный кофе. Теплый солнечный свет мягко струился через кружевные занавески, а легкий ветерок играл с листьями яблонь, окружавших дом. Мы настраивались на предстоящий день, обсуждая привычные излюбленные темы.

Раиса Армановна, с плохо скрываемой гордостью, рассказывала о своих лучших учениках, их победах и достижениях. Ее глаза сияли, а голос был наполнен теплом, словно она говорила о своих собственных детях. Генрих Владикович, улыбнувшись ее вдохновению, начал рассказывать историю о том, как выбор профессии преподавателя привел его к судьбоносной встрече с любовью всей его жизни. А я, завороженная их рассказами, смотрела на эту пару, которая сумела сохранить свою привязанность, нежность и уважение сквозь годы.

Их союз был для меня воплощением идеала. В моем доме тоже царила любовь: родители были верны друг другу и семье, их пример стал моим ориентиром. Но Раиса Армановна представляла собой нечто большее — она была успешной, образованной, реализованной женщиной, чей дом сохранял тепло и уют. А Генрих Владикович был ей не только супругом, но и верным другом, поддерживающим любые начинания жены, с гордостью подмечая все ее достижения. Интеллигентная пара, которая постоянно поднималась по карьерной лестнице, подавая друг другу руку, чтобы быть на одной ступени. Мне была близка их модель отношений, поэтому оставшиеся две недели в их обществе, я жадно впитывала каждое слово и жест этой удивительной гармоничной пары.

Ближе к обеду я собралась в общежитие, чтобы подготовиться к завтрашним занятиям. Прощаясь с хозяевами, я заметила, как во двор заехал белый «Жигули». Выражения лиц Раисы Армановны и Генриха Владиковича тут же изменились: настороженность и тревога поселились в их взглядах.

Водитель не торопился выходить, а напряжение в воздухе становилось почти ощутимым. Чтобы не смущать их своим присутствием, я хотела незаметно уйти, но Раиса Армановна, словно цепляясь за мою руку как за спасение, мягко, но настойчиво произнесла:

— Мы тебя проводим.

Генрих Владикович, до этого сидевший молча, резко поднялся с кресла и уставился на машину. Его обычно дружелюбное лицо приобрело пугающе серьезное выражение, и я решила остаться. Ситуация становилась все более напряженной, и я чувствовала, что уходить сейчас было бы просто неправильно.

Наконец, дверь машины открылась. Из нее вышел мужчина — высокий, подтянутый, с чертами лица, которые сразу привлекали внимание. На вид ему было около двадцати пяти лет, но темные круги под глазами выдавали усталость и, вероятно, пережитые трудности. Его серо-голубые глаза, полные боли и внутреннего смятения, на мгновение встретились с моими. Они словно пытались поблагодарить меня за то, что я случайно оказалась здесь, став свидетелем его негласной борьбы. Вид мужчины был противоречив: потерянность сочеталась с некой аристократической гордостью, уставшие черты — с природной красотой.

Раиса Армановна, позабыв обо всем, бросилась к нему, как если бы только ее объятия могли облегчить его страдания. Он ответил ей таким же крепким жестом, но затем мягко отстранился и отрицательно покачал головой, обращаясь к Генриху Владиковичу.

— Я так и знал… Не женщина, а дьявол, — процедил он сквозь зубы, ударив по перилам балкона.

Удар был настолько сильным, что из его руки выступила кровь. Я не могла остаться в стороне, побежала за аптечкой, хотя вся эта сцена потрясла меня до глубины души. Никогда раньше мне не доводилось быть свидетелем семейных драм. Я не любила и не умела оголять свои эмоции, а уж оперативно реагировать на чужие тем более. Мне легче было исчезнуть вовсе, чем понять, что от меня требуется в данный момент…Но бежать было некуда…

Когда я вернулась, Генрих Владикович уже сидел молча, смирено протягивая мне раненую руку. Он даже не взглянул на меня, устремив взгляд в пол. Я обрабатывала рану, стараясь сосредоточиться, но чувствовала, насколько сильны были его душевные муки по сравнению с тем увечьем, которое он же сам себе нанес в попытках усмирить эту ноющую рану в сердце.

Раиса Армановна в это время отважно стояла с незнакомцем и слушала его бурные, прерывающиеся речи. Иногда она тихо вздыхала, словно разделяя его боль. Голос мужчины звучал то гневно, то обреченно, а от бессильной ярости он нервно давил сигареты одну за другой. Однако, его разгневанная речь закончилась так же быстро, как и началась, стоило ему только заметить по моим испуганным глазам сколько дискомфорта мне приносила эта непонятная ситуация, в которую я оказалась не по собственной воле вовлечена.

— Мама, мы слишком увлеклись. Ты совсем забыла про свою гостью.

Он виновато посмотрел на меня и кивнул, как бы извиняясь за все происходящее.

— Прости, дорогая, как невежливо с моей стороны, — с растерянностью и доброй улыбкой проговорила Раиса Армановна, пытаясь обрести самообладание. — Мы были так увлечены…

Мужчина, заметив, что родители погружены в свои мысли, взял инициативу на себя:

— Меня зовут Георгий, — сказал он, приближаясь ко мне. — Я сын этой замечательной пары.

Он галантно поцеловал мою руку, чем окончательно застал меня врасплох.

— Изабелла, — ответила я, собирая остатки уверенности, чтобы не выглядеть слишком смущенной.

— Очень приятно, Изабелла. Простите еще раз на наше невежество. Но вы не злитесь на нас, просто тяжелый период, заставляющий всех сходить с ума, — добавил он с подкупающей искренностью в голосе.

Генрих Владикович, погруженный в свои мысли, обратился ко мне:

— Извини за эту сцену, дорогая. Тебе нужно от нас отдохнуть, — и не дав вставить ни слова, продолжил, пристально глядя на сына, — проводи девушку до дома, сейчас я не в состоянии это сделать. Только идите пешком, тебе нельзя сейчас за руль, не хватает нам еще двух загубленных душ, — сказав это, он встал, взял за руку жену, которая находилась в прострации и направился внутрь дома, вежливо поклонившись на прощание.

Георгий не возражал, и мы отправились вдвоём. Он шёл рядом, потерянный в своих мыслях, а я пыталась осознать, как неожиданно моя жизнь стала напоминать страницы из романа, в котором мне было отведено место свидетельницы семейных бурь.

****

Я часто размышляла о том, насколько реальна любовь с первого взгляда и оправдывает ли она ожидания ненасытных мечтателей. Героям романов обычно уготована изнуряющая страсть, от которой невозможно ни вырваться, ни возвести прочный фундамент для здоровых, гармоничных отношений.

С детства нам читали сказки о чудесной, почти мистической любви, которая, как оказалось, работала под прикрытием. Истинная любовь совсем не похожа на необдуманную жертвенность или необузданный эгоизм, на восхваляемую идеальность или притворную отрешенность. И уже во взрослой литературе эта линия повторяется: под маской любви нам подают жгучую ревность, острое желание страдать по кому-то, неистовое стремление стать центром чьей-то вселенной, дьявольскую тягу к плотским утехам или же жажду быть"хозяином"или"спасателем"чьей-то судьбы. В этих историях легко угадать глухую боль от недолюбленности, глубоко засевшую еще в детстве.

Все это — лишь навязанный нам образ романтики и возвышенных чувств. Но имеет ли он что-то общее с любовью чистой, искренней и безграничной? Разве Ариэль была настолько легкомысленна, что отдала свой драгоценный голос ради слепого, беспочвенного стремления быть с совершенно незнакомым человеком? Разве Белоснежка так устала от жизни, что только настойчивое влечение самовлюбленного принца могло вернуть ей желание жить? Разве Рапунцель была настолько беспомощна, чтобы годами сидеть в унылой башне в ожидании мужчины, который решил, что лучший способ спасти ее — взвалить весь свой вес на ее бедную голову?

С детства мне казалась нелепой эта жертвенность, неважно с чьей стороны она приносилась на алтарь вымышленной"вечной любви". Истинная любовь, как я понимала ее, приходила в нашу жизнь только тогда, когда мы учились ценить себя, но при этом готовы были раскрасить мир другого человека, который был движим теми же высокими целями.

Это осознание пришло ко мне лишь тогда, когда я встретила Георгия. Наша история точно не была любовью с первого взгляда — у нас просто не было времени для принятия этой любви, — но это, безусловно, было глубокое понимание и уважение с первого разговора. Этот разговор неожиданно стал началом нашей счастливой, пусть и короткой, совместной жизни…