В объятиях глициний

Мариа Армлин (2024)

После трагичной смерти мужа Элла решает сбежать от мира в старый заброшенный дом своей прабабушки Изабеллы. Уединение кажется ей единственным способом справиться с болью и глубоким чувством опустошения. Погружённая в депрессию, она находит старинный дневник, исписанный изящным почерком. На страницах дневника раскрывается история Изабеллы, которая столетие назад переживала такую же утрату. Погружаясь в жизнь прабабушки, Элла открывает для себя силу любви, способную выдержать даже самые жестокие испытания. Но дневник таит не только мудрость, но и тайны жильцов. Дом начинает раскрывать свои секреты, пробуждая тени прошлого. Это история о двух женщинах, разделённых временем, но связанных одной болью, и о том, как следы прошлого могут указать путь к свету.

Глава 8. Тайны кабинета за стеклом

Элла

Два месяца суровой зимы пролетели, словно один короткий миг. Казалось, что в этом времени, полном снега и холода, спряталась особая магия: дни вдруг стали ярче, насыщеннее, и их леденящий душу мороз перестал пугать. После той новогодней ночи я, словно сбросив груз недосказанности, перестала прятаться от соседей. Они же, как будто только этого и ожидая, начали часто заходить в гости. Кто приносил цветы, кто угощал пирогами, а кто усаживался с чашкой чая и рассказывал удивительные истории. Я привыкла к их присутствию, более того мне было уютно находиться в окружении этих милых, сердечных людей, которые пытались разукрасить свою обыденность обычным доступным человеческим теплом — общением. Они искали радость в простых вещах — в добром слове, разговоре, дружеском участии, и это их желание делить тепло наполняло дом особой атмосферой.

Но испокон веков ничто не сближало людей сильнее, чем радостное ожидание. И главным событием для моих соседей стала новость о том, что Сюзи и Микаэль ожидали появления первенца. Это известие взорвало их души, словно праздничный салют, даря каждому возможность представить себя в роли бабушки или дедушки. Я знала, что армянская душа так устроена, что чужая радость неизбежно ощущается как своя. Но такого масштаба единения я никогда не видела…

Каждый вечер женщины собирались, отложив свои дела, чтобы обсудить будущее малыша. Живота у Сюзи на таком сроке еще даже не было видно, но разве это могло им помешать гадать по нитке с иголкой или народным приметам, дабы предугадать пол ребенка. Особый талант в этой сфере был у тети Анжелы. Она часами разглядывала живот, каждый раз убеждая всех, что там живет будущий рыцарь.

— Ты уверена, тетя Анжела? — пытаясь подыграть ей, отвечала Сюзи.

— Уверена, 50 на 50, — отвечала она с невозмутимым лицом.

Они часами обсуждали, как правильно купать, кормить, укладывать спать, развивать и ухаживать. Также делились воспоминаниями о собственных родах, пытаясь разукрасить важное событие их жизни самыми яркими нюансами счастья и любви. Однажды тетя Сильвия даже пригласила местную акушерку, чтобы та подробно рассказала о процессе родов, опуская неприятные моменты, дабы не пугать Сюзи. Женщины крайне щепетильно составляли списки покупок к рождению малыша, спорили об именах, делая честь невестке и самой поучаствовать в дискуссии, составляли график, по которому каждая из них в равной мере смогла бы поухаживать за ребенком, давая Сюзи возможность выспаться и отдохнуть, и список дел, по которому каждая из них брала на себя часть неприятных обязанностей по дому на себя, дабы облегчить жизнь новоиспеченной матери.

Не обходилось и без забавных моментов. Женщины по очереди гладили живот Сюзи, упорно пытаясь услышать через стетоскоп сердцебиение ребенка. Каждый раз, не услышав ничего, они возмущенно качали головами, но не теряли энтузиазма. Даже Анжела, которая с детьми была «на вы» и сама никогда не ощутила радости материнства, изменилась до неузнаваемости, пытаясь как можно дольше находиться рядом с Сюзи и ее животом.

Сюзи же каждый вечер приходила под руку с мамой, с интересом слушая каждую историю, будто собирала из них крупицы знаний, которые помогли бы ей понять, что такое материнство, и, конечно же, чтобы порадовать женщин. Ее терпение и доброжелательность были настолько искренними, что это только подогревало энтузиазм остальных.

Мужчины тоже не оставались в стороне. Они собирались в саду, где в теплой компании обсуждали судьбу будущего ребенка. Домашняя персиковая водка лилась рекой, а Микаэль, как главный виновник торжества, купался в комплиментах. Мужчины были уверены: родится мальчик. В шутливых, но горячих спорах они обсуждали, на какие секции его отдавать, в какую школу и университет, как правильно вырастить истинного армянского мужчину, как не позволить пойти по дурной дорожке или жениться не на той самой, а также составили собственный график того, кто будет учить его рыбачить, кто — водить машину, кто — ходить в походы, кто — ухаживать за девушками, а кто — просто помогать с уроками. Но самое забавное — спор о том, кого малыш будет больше любить: бабушек или дедушек?

Эта удивительная сплоченность наполняла сердце особым теплом. Было невозможно не умиляться тому, как вся эта большая семья с энтузиазмом и ответственностью готовилась к появлению внука, пусть для большинства и не кровного, но безусловно родного. Когда решили, что первые годы жизни ребенка Микаэль и Сюзи проведут в доме тети Анны, чтобы та могла помогать с уходом, началась настоящая буря хлопот. Казалось, весь дом ходил ходуном. Женщины сплоченно принялись вычищать пустую комнату. Через несколько дней она превратилась в уютную детскую. Стены оклеили обоями с забавными зверушками, потолок перекрасили в нежный пастельный цвет, повесили новые шторы, а на полу появился новый ламинат. Даже люстру выбирали долго, споря между собой, какой свет будет полезнее для малыша. А тетя Анжела по настоянию тети Анны и вовсе переехала к ней, чтобы объединить усилия в помощи молодым.

Мужчины, как всегда, подошли к делу с особым рвением. В гараже, под запах древесины и стук инструментов, они мастерили кроватку, пеленальный столик, шкафчик и деревянные игрушки. Каждый гвоздь, каждая доска хранили частичку их любви и желания дать малышу все самое лучшее.

Дом оживился, наполняясь смехом, шутками и общей мечтой. Казалось, что зима, такая холодная и неприветливая, осталась где-то за порогом, а внутри все ждали лето — ждали новую жизнь.

Единственным страдальцем, который терпеть не мог всеобщую суету, был Рафаэль. Всегда отстраненный и предпочитающий проводить время в уединении, он буквально задыхался в этом водовороте людей и событий. Толпы соседей, бесконечно нарушающих его личное пространство в собственном доме, доводили его до бешенства. Именно поэтому он стал моим самым частым гостем. Рафаэль проводил у меня долгие часы, устроившись за кухонным столом, где вел переговоры с клиентами, пока я неспешно бродила по дому, придумывая себе дела. Его присутствие, на удивление, нисколько меня не тяготило. Наоборот, оно становилось для меня успокоением, позволяло отвлечься от тягостных мыслей и дарило ощущение тихого комфорта.

В благодарность за мое гостеприимство Рафаэль регулярно закупался вкусностями, из которых мы вместе готовили обеды и ужины. В такие моменты он охотно делился историями из своей работы, погружая меня в захватывающий загадочный мир преступности. Адам никогда не разрешал вникать в его дела, понимая, что это конфиденциальная информация. С одной стороны, он был прав, как адвокат, но с другой, это, оказалось, могло бы быть нашим общим увлекательным досугом. Эти рассказы напоминали университетские лекции: Рафаэль усаживался с серьезным видом на любимое место, жестом приглашал меня сесть напротив и начинал подробно и увлекательно рассказывать о новом деле. Все подтверждалось фактами, фотографиями и деталями, которые он аккуратно раскладывал перед собой. Я чувствовала себя его помощником, без которого расследование не сможет сдвинуться с места.

Эта роль увлекала меня настолько, что однажды я даже взяла с Рафаэля обещание помочь мне написать детективный роман. Вскоре вся моя кухня превратилась в подобие юридического кабинета: стол был завален фотографиями, квитанциями, бумагами и папками. А чтобы упорядочить информацию, он купил огромную доску, которую мы, как в лучших традициях детективного жанра, обвесили заметками, фотографиями, диаграммами и схемами. Разноцветные маркеры подчеркивали самые важные аспекты дела, а красные нити строили кровавый путь от одного подозреваемого до другого.

Несмотря на то, что Рафаэль занимался уголовными делами, которые часто сопровождались мрачными и жуткими событиями, наши беседы оставались удивительно легкими. Мы находили общий язык с такой простотой, будто знали друг друга всю жизнь. Это чувство близости и взаимопонимания не требовало слов — все происходило само собой. Я была бесконечно благодарна за его присутствие в моей жизни в этот непростой период. Он становился для меня тихой гаванью, где можно было спрятаться от боли и тревог. И, похоже, я была такой же гаванью для него. Рафаэль нашел в моем доме укрытие от суеты, связанной с подготовкой к рождению ребенка, и возможность побыть самим собой.

Мы были союзниками, которые разделяли свою боль молча, не пытаясь вскрывать старые раны под предлогом «помощи». Никто из нас не задавал лишних вопросов и не пытался казаться утешителем. Мы просто были рядом, разделяли тишину и делали все, чтобы отвлечься от того, что разъедало нас изнутри. Вместе мы находили силы жить дальше, как будто эти встречи наполняли наши сердца теплом, которого каждому из нас так не хватало.

Однако бывали дни, когда Рафаэлю приходилось уезжать в Ереван, иногда на несколько дней. В такие моменты я снова оставалась наедине с собой, и пустота в доме начинала давить с удвоенной силой. Именно в один из таких вечеров я вспомнила о дневнике прабабушки Изабеллы, который бережно хранился в шкафу, спрятанный от посторонних глаз.

После первого прочитанного отрывка я чувствовала угрызения совести. Казалось, я нарушила границу, заглянула в самую глубину чужой души, словно без спроса раскрыла тщательно охраняемую тайну. Но вместе с тем любопытство, которое не давало мне покоя, затягивало в этот мир все сильнее. Казалось, что все ответы на терзающие меня вопросы сокрыты именно на этих пожелтевших страницах.

Однако моя внутренняя борьба не утихала. Мое воспитание и тонкая душевная организация восставали против вторжения в личное пространство другого человека, пусть даже давно ушедшего. Но в тот вечер все-таки решимость взяла верх. Заварив себе горячий ягодный чай, я отправилась в библиотеку — место, где каждый предмет был пронизан историей нашей семьи.

На почетном месте висела картина прабабушки Изабеллы, найденная в подвале. Глаза на портрете излучали удивительное тепло. Ее обворожительная, почти магическая улыбка словно проникала в самое сердце и исцеляла любые раны, о которых я даже не осмеливалась думать. Я долго стояла перед этой картиной, словно пытаясь найти у нее ответы на свои сомнения. Ее взгляд, мягкий, теплый, словно одобрял мой поступок. Он говорил: "Иди, читай, изучай мою душу. Это твоя история, она принадлежит тебе".В тот момент, мне показалось, я получила ее молчаливое благословение.

С дрожащими от волнения руками я достала дневник. Потертая лавандовая обложка пахла ароматом прошлого. Я осторожно раскрыла его, словно опасаясь потревожить что-то священное. Строки, выведенные аккуратным женским почерком, словно оживали, приглашая меня погрузиться в мир прабабушки.

И я, забыв обо всем на свете, позволила этому миру поглотить себя.

"16 января, 1966г.

Дорогой дневник, я дала себе время окунуться с головой в это болото отчаяния и сожаления, высасывающее все мои жизненные силы. Из последних событий: Нелли переехала к своему теперь уже мужу, а Лилия вновь уехала в Ереван, чтобы не пропустить лекции. Она до последнего пыталась уговорить меня остаться, чтобы быть рядом со мной.

Однако, что может быть хуже, чем видеть отражение своей боли в глазах дорогого человека?

Я же полностью переехала в новую огромную квартиру, которая теперь кажется такой пустой и угнетающей без моего Георгия. Грустно осознавать, что вместо семейного уютного жилища это место стало лишь моим логовом бесконечного одиночества. Единственное мое убежище — укромный маленький кабинет в подвале, где я с головой окунулась в мир своих фантазий, позволяющих выползти из своего одиночества.

Однако, мне нужно взять себя в руки и воскресить свой боевой нрав, ведь женщине, потерявшей мужа, крайне трудно выживать в этом патриархальном мире. Например, вчера мастер начал отодвигать срок сдачи дверей, а затем и вовсе повысил цену на них, хотя Георгий все оплачивал. Пришлось показать этому бессердечному скряге, что я могу за себя постоять, потребовав все сделать к сроку. Только сейчас понимаю, как сильно меня оберегал мой муж, ограждая от таких непутевых личностей. Однако сейчас, я должна научиться жить заново, отстаивая себя и свою семью.

Боль утраты не покидает меня, но только я смогу себя из этого вытащить, другого выхода у меня нет, хотя бы ради своих девочек. Я решила, как бороться с моей апатией — во-первых, дать себе время погоревать в одиночестве, чтобы вдоволь пожалеть себя, во-вторых, придумать занятия, отвлекающие от этих угнетающих мыслей, в-третьих, понять кто такая Изабелла без Георгия. Прожитые совместные года словно срастили меня с ним, и теперь я не знаю, кто я и зачем я без Георгия. В четвертых, если повезет дойти до этой стадии, отпустить всю боль и постараться быть благодарным за все, что у меня есть и было…

Надеюсь, конспектирование моих чувств и действий позволит мне пережить эту боль или хотя бы принять ее. А пока мне нужно еще немного времени, чтобы пожалеть себя и осознать новую суровую реальность, от которой теперь не убежать. Обещаю себе, что мне нужна всего неделя самобичевания, и я начну, точнее научу себя, двигаться дальше."

"Мое самобичевание слишком затянулось, прабабушка," — мелькнула у меня мысль, когда я снова провела пальцами по краям старых страниц. Каждый записанный ею факт, каждая эмоция отзывались во мне так, будто ее пережитый путь хранил ответы на мои собственные вопросы. Я вновь ощутила необъяснимую связь, словно между нами, через поколения, протянулась невидимая нить.

"Постой, о каком кабинете идет речь? Там же нет кабинета," — неожиданно ожил внутренний голос, перечитывающий строки про единственное убежище. Взгляд упал на таинственные ключи, лежащие на почетном месте на столе в гостиной. Но стоило мне подойти к ним, как в тишине дома прозвучал неожиданный звонок в дверь. Я вздрогнула, не сразу отрывая взгляд от ключей, и раздосадованная направилась к двери.

На пороге стоял Рафаэль. Его вид говорил сам за себя: помятый и уставший с дороги, но со знакомым азартом в глазах. Он выглядел так, словно только что пересек линию старта на марафоне очередного дела.

— У меня новое дело, — серьезно произнес он, проходя внутрь. — Мужик убил друга топором и сбежал с места преступления. Представляешь? Улик правда мало, но мы отыщем истину. — Его голос дрожал от воодушевления, но затем он прищурился, изучая мое выражение лица, заметив, как я поспешно закрыла дневник. — Я не вовремя?

— В принципе, как и всегда, — отозвалась я, все еще улыбаясь и жестом приглашая за наш"стол расследований".

**

День неспешно уступал вечерней тишине, позволяя всему вокруг утонуть в покое. На кухне царила та самая редкая атмосфера, когда ничего не нужно объяснять словами. Мы с Рафаэлем сидели за столом, погруженные в дружескую тишину. Это был наш уютный островок спокойствия, отгороженный от внешнего мира, который стремился отвлечь и украсть наше внимание.

Но все же одна мысль не давала мне покоя. Она стучала в голове настойчиво, требовательно, не позволяя мне насладиться этим моментом. Я пыталась ее отогнать, но в итоге не выдержала, словно слова сами вырвались наружу.

— Рафаэль, — начала я, неуверенно откашливаясь, — можешь мне помочь? Возможно, это покажется странным, но мне кажется… в подвале должен быть кабинет.

Он удивленно посмотрел на меня, подняв одну бровь, и отложил чашку чая в сторону.

— Кабинет? — переспросил он, будто уточняя, правильно ли услышал.

— Да, кабинет, — подтвердила я, стараясь справиться с неловкостью. — Не знаю, откуда у меня это ощущение. Просто кажется, что он там есть… или когда-то был.

Рафаэль улыбнулся краешком губ, его глаза сверкнули легким недоверием, но и интересом.

— Ладно, — согласился он после короткой паузы. — Можем пойти посмотреть, если тебе так хочется. Но я уверен, что кабинета там нет. Мы бы сразу заметили дверь, если бы он был.

Он поднялся, легко расправив плечи, и жестом пригласил меня следовать за ним. Его спокойствие и готовность помочь немного успокоили меня, хотя внутренний голос продолжал твердить, что это открытие могло оказаться крайне важным.

Рафаэль взял фонарь, который всегда лежал у двери, и мы направились вниз, к подвалу, где царил полумрак, поскольку светодиодные лампочки благополучно перекочевали на рождественскую елку. Мой разум рисовал картины скрытых тайников и потайных дверей, хотя я старалась не выдавать своего волнения. Мы спустились в подвал, полные надежды найти хоть что-то, что могло бы подтвердить существование кабинета. Рафаэль видел, как мне важно было разобраться в этом, словно от этой разгадки зависело мое будущее. Но время шло, а поиски ни к чему не привели. Не было ни скрытых дверей, ни тайников — лишь привычный полумрак и запах сырости.

Несмотря на неудачу, я не могла поверить, что прабабушка могла выдумать кабинет, описанный в ее дневнике. Это место казалось ей дорогим, и идея о том, что его могли снести или просто залить бетоном, не укладывалась у меня в голове.

— Элла, давай выйдем, подышим свежим воздухом, — предложил Рафаэль, осторожно положив руку мне на плечо. — Может, второй заход будет удачнее.

Я молча кивнула. Он был прав: нужно было проветрить голову, чтобы освободиться от мысли, которая меня терзала. Мы поднялись наверх и вышли на улицу, где вечерний воздух оказался удивительно свежим.

Как раз в этот момент нам навстречу шел дядя Артур, неспешно возвращаясь из магазина. В его руках звенели гайки, шурупы и другие мелочи для создания очередной игрушки для его долгожданного внука.

— Привет, молодежь! — поздоровался он бодрым голосом. — Все никак вас не поймать.

— Привет, дядя Артур, — Рафаэль протянул руку в приветственном жесте.

— Рафаэль джан, хоть раз зайди ко мне и помоги сделать что-нибудь для племянника. А то я уже сам не знаю, что еще придумать, — полушутя посетовал он.

— Не переживайте, дядя Артур, — ответил Рафаэль с доброй улыбкой. — Лучше я ему куплю готовую игрушку, а то либо я себе руки отобью, либо малыш отобет свои после знакомства с моим творением. Для хорошего исхода для всех — лучше меня держать подальше от мастерской.

— Не уметь — не значит не делать, — наставительно произнес дядя Артур. — Чем больше будешь делать, тем лучше получится.

Он взглянул на меня и вдруг сменил тон:

— Кстати, дочка, ты же писательница, верно?

— Пока еще да, — ответила я, невольно вспоминая последние два года моего творческого затишья.

— Через три дня будет ровно сорок лет, как я встретил свою любимую жену, — начал он, и в его голосе зазвучала искренняя грусть. — Каждый год я готовлю для нее речь, но в этот раз хочу что-то необычное. Не поймите меня неправильно, я знаю, что ее больше нет, но я верю… верю, что она услышит все, что я хочу ей сказать. Ты могла бы мне помочь, доченька?

— Это будет для меня честью, дядя Артур, — ответила я, тронутая его словами.

Он благодарно кивнул и уже собирался идти дальше, но вдруг мое внимание привлекло маленькое окно из цветного стекла на боковой стене дома. Оно выглядело так, будто вело прямо в подвал.

— Дядя Артур, вы не знаете, откуда это окно? — спросила я, с трудом сдерживая надежду.

— Конечно знаю, — уверенно ответил он. — Это же ваш подвал.

— Но у их подвала нет окон, — вмешался Рафаэль, нахмурившись.

— Сынок, я тут всю жизнь живу, и уверен в этом, как ни в чем другом. Это окно ведет в их подвал, — настаивал дядя Артур.

Я чуть не вскрикнула от радости. Это была зацепка, которой так не хватало.

— Спасибо, дядя Артур! — вырвалось у меня, и, не сдержавшись, я бросилась к нему в объятия.

Дядя Артур, ошарашенный моей внезапной благодарностью, лишь растерянно похлопал меня по спине.

— Элла, пойдем, — вмешался Рафаэль, аккуратно освобождая смущенного старика из моих объятий.

Внутри меня бурлила энергия, смешанная с нетерпением и предвкушением. Теперь я знала, что поиски не окончены. Мы снова направились к подвалу, следуя за новой подсказкой.

Зайдя в подвал, Рафаэль начал отодвигать высокий шкаф со стороны окна. Через минуту перед нами открылась деревянная дверь. Ошеломленные такой находкой, мы несколько мгновений стояли неподвижно, пытаясь осознать, что может скрываться за этой дверью.

— Ты взяла ключ? — нарушил тишину Рафаэль.

— Вот, держи, — ответила я, неуверенно протягивая ему драгоценный ключ.

Один поворот — и дверь распахнулась, открывая перед нами тайну жизни прабабушки Изабеллы.

— Ты знала об этом? — удивленно спросил Рафаэль, оглядывая все вокруг.

— Сомневаюсь, что кто-то знал, — ответила я, пораженная не меньше его.

За дверью открылся мир, который, казалось, застыл во времени. Небольшая комната, уютная и слегка темноватая, встретила нас запахом старого дерева, книг и легким ароматом засушенных цветов. Потолок низкий, стены были обшиты деревянными панелями, а пол устлан пестрым ковром, уже слегка выцветшим от времени. Теплый свет из окна падал на книжные шкафы, до отказа заполненные рукописями. В центре комнаты стоял массивный письменный стол, на котором красовалась печатная машинка «Любава». Все вокруг дышало любовью прабабушки к созданию книг. Я не могла поверить, насколько мы с ней были похожи — не только внешне, но и внутренне: взглядом на мир, способностью чувствовать его до самой глубины.

Пройдясь по тесной комнате, я провела рукой по корешкам книг, ощущая, сколько боли и переживаний скрыто под их обложками. Глаза наполнились слезами, но я была благодарна, что в этот момент рядом был Рафаэль. Если бы я осталась одна, вся эта боль могла бы раздавить меня, стереть с лица земли.

— Сколько же времени ей понадобилось, чтобы написать все это? — спросил Рафаэль, все еще не веря, что один человек мог создать так много книг.

— Думаю, это было ее единственным спасением, — прошептала я, вспоминая, как сила слов, изложенных на бумаге, когда-то помогла мне пережить смерть отца.

Рафаэль внезапно подошел к столу, взял в руки бумаги, оставленные на нем, и прочитал вслух:

— Изабелла Калваренц. «В объятиях глициний». Видимо, это наброски ее неоконченной книги.

— Как ты сказал?

— В объятиях… — начал он.

— Нет, фамилию!

— Калваренц. Изабелла Калваренц, — повторил он, озадаченный моей реакцией.

— Ты знал, что мой псевдоним — Элла Калвар? — Спросила я, не давая ему возможности ответить, и тут же продолжила: — Его помогла придумать бабушка Лилия. Тогда мне казалось, она выбрала эту фамилию, потому что знала, какие мы с Адамом фанаты творчества Ричарда Кальвара. А оказалось, все гораздо проще. Она просто сократила фамилию прабабушки. Странно, что я раньше никогда о ней не слышала.

— В Армении мало кто из женщин меняет фамилию после замужества, — задумчиво заметил Рафаэль, словно стараясь немного меня успокоить. — Это ведь действительно странно. Почему человек, родившийся в одном роду, должен менять его на другой после свадьбы?

— Прочитай, пожалуйста, дальше, — наконец выдохнула я, пытаясь справиться с волнением.

— «Глицинии, словно прошлое, окутывают дом своей нежной красотой, но под этой привлекательной картиной скрывается яд. Любоваться ими — безопасно, но жить только ими — губительно.

Введение:

Любовь. Любовь. Что такое Любовь? Вопрос, которой может казаться простым, но ответа на него не существует единого, верного. Как только мы задаем его, каждый человек начинает описывать ее через призму собственного опыта, переживаний, боли и счастья. И ни один ответ не будет похож на другой. Любовь для каждого — это что-то особенное, уникальное, понятное только ему и его сердцу.

Но как мы, писатели, можем осмелиться создавать книги о любви, рисуя в них образы идеальных отношений, прописывая одни и те же сценарии «правильной» любви, одновременно осуждая те, что кажутся нам чуждыми, «неправильными»? Может ли любовь быть неверной? Уверена, что нет. И мои соседи — живое тому подтверждение, свидетельствующие о том, что любовь бывает разнообразной и многогранной, она не поддается строгим рамкам и не измеряется общепринятыми стандартами.

Глава 1. Женщина с письмами

Давным-давно, в доме с глициниями, поселилась молодая семья. Безупречно красивая пара, искренне влюбленная друг в друга. Всем казалось, что они — идеал любви, неподвластный времени и испытаниям. Но у женщины была тайна, способная разрушить любое любящее сердце. Эту тайну она прятала в стопке писем, которые стали немыми свидетелями ее прошлого, ее пережитой любви.

Она была молода, наивна и беспечна, как многие девушки в ее возрасте. Влюбилась в знаменитого художника, который пленил ее не только искусством живописи, но и искусством любви. Он вскружил ей голову, обещая всю вечность, но, не дождавшись свадьбы, предпочел плотскую любовь ее лучшей подруги. Огорченная и униженная, она разорвала помолвку и уехала из города, стремясь вырвать его образ из своего сердца.

Прошло время, и она встретила другого мужчину. Он был добр, честен, предан. Он любил ее настоящей, не играющей любовью, и это стало ее спасением. Она вышла за него замуж, была ему верной женой, дарила ему всю свою любовь, но в ее сердце оставались письма, которые она так и оставила без ответа, письма от того, кто когда-то разорвал ее душу. Она оставила их в дальнем ящике своего сердца, закрытом от чужих глаз.

Можем ли мы осуждать ее за то, что она любила и настоящее, и прошлое? Можем ли мы утверждать, что одна любовь сильнее другой? Способны ли мы понять и принять зов ее сердца, даже если он звучит в разных ключах? Вряд ли. Но разве мы можем утверждать, что это не любовь?»

— Подожди, мне нужно немного времени, чтобы все это осознать. Как ты думаешь, она действительно писала о жителях этого дома? — с недоверием произнесла я, все еще не в силах поверить в услышанное. Разве прадед Георгий не был ее единственной любовью?

— Не знаю, Элла, — ответил Рафаэль, и, вынимая из верхнего ящика стола большую пачку старых писем, добавил, — но если это не так, то что тогда означают эти письма?