Сказание о Дне и Ночи

Мария Михайлова (2025)

Что происходит когда встречаются два абсолютно противоположных характера? Один, как день, а другой, как ночь? А если они заклинатели, и им нужно вместе преодолеть трудности, разгадать тайны и открыть "Чертог девяти божеств", книгохранилище величайшего мистика? Останутся ли они прежними после столь сложного пути, пройденного вместе? Яды, убийства, интриги, коварство, и очень тонкие чувства главных героев унесут читателя в далекие времена, где заклинатели обладали тайными знаниями и искусствами, а князья феодальной дохристианской Руси боролись за власть и престол. Это первая повесть цикла "Сказание о Дне и Ночи"

Ряженый скоморох

Суета и беспокойство с самого утра висели в воздухе на всем княжьем дворе. Был невероятно важный день, приезд византийского посланника. Ждали епископа Феофилакта из самого Константинополя. К приезду высокого гостя мели двор, чистили и мыли все что возможно, тут и там стелили ковры, а кухня кипела как медный чан на огне.

Станиславу было очень важно чтобы посланник Феофилакт остался доволен приёмом, от этого зависела торговля с Византией, а значит хорошие барыши и сытая жизнь. Басилевс был хитёр, любил интриговать и сталкивать лбами русских князей. Поэтому Смоленскому владыке нужно было исхитриться, извернуться и договориться с Константинополем, не рассорившись при этом с Киевским князем. Чтобы и волки были сыти и овцы целы.

К полудню весь Смоленск собрался на причале поглазеть на заморского греческого гостя, ещё бы такая диковинка! Поверх деревянных досок расстелили праздничные зелёные ковры. Отряд кольчужных конников выстроился полукругом, сверкая начищенными до блеска шлемами. А князь Станислав со старшим княжичем Улебом стояли в красных кафтанах с длинными шлейфами и красных шапках, опушённых соболями. Торжественное зрелище завершала конная повозка с бордовым парчовым пологом и золотыми кистями, запряженная восьмеркой гнедых лошадей.

Большой греческий корабль с двадцатью слаженными гребцами мягко ударился о пристань и епископ, в длинной бархатной мантии лилового цвета, и огромным золотым крестом на шее, важно перекрестился и сел в нарядный паланкин.

Улеб стоял на причале обливаясь потом и задыхаясь. В жаркий августовский полдень солнце палило нещадно, а на него напялили красный кафтан из самой плотной ткани золотой вышивкой, весивший пол пуда, да ещё и меховую шапку!

Он чувствовал себя гусем, которого хорошенько полили клюквенным соусом, отчего он стал весь красный, и посадили в печь медленно томиться на несколько часов, чтобы мясо было не подгоревшим, а мягким и нежным.

— Хорошо, что брюхо не распороли и не набили яблоками, — думал он, — С них станется, замучают до смерти. Мысль о гусе напомнила желудку что время полдень и пора обедать.

— С этим епископом, когда ещё пообедаешь, — думал он, — вон, идти то от корабля до повозки от силы тридцать шагов, но для его святейшества это слишком большая потеря чести. Надо медленно залезать в паланкин, проехать совсем немного, а потом долго вылезать, как важный индюк! Даже их византийский двуглавый золотой орёл на паланкине какой-то странный. Где они видели орла с двумя головами? И смотрят в разные стороны, ещё-бы, тошно друг на друга глядеть!

Улебу тоже было тошно на всё это смотреть, а ещё противней участвовать в этом балагане. Он чувствовал себя ряженым скоморохом, стоящим между балалаечником и ручным медведем. Балалаечник хочет, чтобы князь танцевал под его балалайку, а князь должен сделать вид что пляшет, поймать в награду хороший кусок мяса, но при этом проворачивать свои медвежьи дела тайком от Византии.

Княжич был далеко не дурак и хорошо разбирался в политике. Станислав не доверял в полной мере боярам, и подкупать нужных людей в Киеве и Константинополе отправлял старшего сына. В свои шестнадцать молодой Улеб снабжал отца всеми важными сведениями, тайком привозил грамоты от шпионов, и был единственным кому смоленский владыка мог доверить это опасное и важное дело. Станислав готовил сына к княжению после себя, и хорошо понимал, что старший законный сын оказался самым толковым из множества его отпрысков.

К приезду гостя епископа, вечером, закатили огромный пир. Ингвара посадили среди младших бояр, напротив княжьей дружины. Старец Всеволод же сидел на почётном месте по левую руку от Станислава, по правую смоленский владыка посадил греческого посла. Учитель, хорошо знавший греческий, работал толмачом-переводчиком, и Станислав уповая на глубокие познания Всеволода в христианской догматике, и учёности в разных науках, надеялся, что это поможет в диалоге с Феофилактом.

Епископ был тучный с большим животом и мясистыми щеками, которые плохо скрывала окладистая борода. Судя по виду, он был тем кщё чревоугодником и вряд ли вообще постился. Одет ярко и богато, в лиловую бархатную мантию, на шее огромный золотой крест.

Ингвар сидел в недоумении, и наблюдал за каждым движением его святейшества. Как епископ пялился на полуголых пляшущих девиц, растягивая жирные от съеденного губы в улыбке, как хлопал в ладоши, как жадно жевал и обсасывал бараньи рёбра, щедро запивая питным мёдом, который ему исправно подливал лакей.

Молодой заклинатель, в свои годы, изучил много книг о христианстве коих было в достатке в библиотеке их обители. Он всегда думал, что епископ, раз он монашествующий, значит глубокий аскет, как и его учитель. У старца было лишь несколько дюжин учеников за всю жизнь, у епископа же всего Константинополя было невероятное множество духовных последователей. А значит Феофилакт должен обладать в тысячу раз большей святостью и аскетизмом чем Всеволод. Но это было не так!

Он думал, что учитель или епископ, это человек глубокой духовной силы, постоянно совершенствующий себя, идущий к Господу, и ведущий за собой других людей. Но греческий архипастырь выбивался из этого понимания.

— Как люди могут идти за ним к духовности? — думал Ингвар, — Они что не видят? Как они могли признать в нем епископа, своего учителя и наставника?

Молодой поборник духовности не мог ни есть ни пить, а лишь смотрел на греческого монаха, перевернувшего всегда понятный ему мир с ног на голову.

Следующим утром Ингвар спеша пересекал двор. Он торопился на заморский рынок. Приплывшие византийские корабли уже разгрузились и сегодня в продаже появятся книги. Ответ старца на беспокоивший его вчерашний вопрос, Ингвару не понравился, и он решил сам поискать опровержение в древних рукописях.

Погруженный в свои мысли раздумья молодой заклинатель не заметил, как кто-то толкнул его в плечо.

— Здравствуй наша красавица! Куда собралась? — нагло улыбаясь произнёс старший княжич.

— Интересно, он знает, что с его матерью? — подумал Ингвар и попытался обойти преградившего ему путь.

Но Улеб не собирался его пропускать, и грубо толкнул предмет своих насмешек в сторону, завязалась драка.

Белая льняная летняя шапка, которую Ингвар носил чтобы спрятать волосы упала и светлые длинные волны рассыпались по плечам и спине. Громкий хохот пронзил двор, и кто-то ухватил молодого заклинателя за прядь его волос.

Молниеносно схватив руку, Ингвар перекинул через себя наглеца, как учил Всеволод на занятиях, рука гулко хрустнула, а Улеб оказался на деревянной мостовой с повисшей как плеть правой рукой.

— Что ты сделал, ублюдок! — орал он, корчась от боли и держа здоровой рукой покалеченную.

Толпа сразу притихла и все ошалело пялились то на одного, то на другого.

Ингвар сделал несколько глубоких вдохов, успокоил вырывающееся из груди сердце и ответил спокойным голосом:

— Я выбил твою паршивую руку из плеча, чтобы ты больше не смел меня трогать! Правда больно?

Заклинатель знал, что вывих плеча приносит нестерпимую боль. Люди орут, их тошнит, и они теряют сознание от такой жуткой боли. Вправить же его довольно просто. Вывих плеча намного больнее чем перелом, но совсем не так опасен.

Сознание Улеб ещё не потерял, но от боли все уже поплыло, он плохо понимал, что происходит и начал заваливаться назад, когда его подхватил один из его многочисленных братьев.

Ингвар же, не спеша, собрал волосы, надел шапку, и отправился своей дорогой на рынок за книгами со скачущим в груди сердцем и тяжелым от волнения дыханием, которое всеми силами пытался скрыть.