Динка-малинка

Милана Фелиз

Все проблемы родом из детства. Травмированные дети превращаются в травмированных взрослых и воспитывают уже своих травмированных детей. Диане около тридцати лет; она страдает от одиночества и депрессии. Чтобы избавиться от детских травм и уничтожить боль, приобретенную в результате мучительной преемственности поколений, Диана приходит на приём к психотерапевту и понимает, что процесс исцеления собственной души невозможен без погружения в прошлое, от которого она так отчаянно бежала всю жизнь.

Материнская Ласка

Беременность лошади длится около одиннадцати месяцев. К июню 1996 года гнедая кобыла Ласка начала напоминать огромный воздушный шарик на четырёх длинных спичках. Лошадь отделили от коров и поселили в загоне с телятами. Одним летним утром Динка, едва встав с кровати, через форточку на кухне услышала счастливое пение матери. Девочка подбежала к окну, которое выходило на телячий двор и курятник, и обомлела. Мать кормила Ласку овсом из ведра, а рядом, прижавшись к тёплому боку кобылы, дрожал жеребёнок.

Динка, не надев сандалий, выбежала на улицу и устремилась в телятник.

— Доча, тут же навоз, а ты босиком. — Мать повернулась и забрала у Ласки пустое ведро.

— А я на сухие буду наступать, — Динка неловко поставила ногу на сухую кучку навоза. — Когда он родился?

— Это она. Жеребушка. Малышка. Сегодня ночью родилась. — Женщина поставила ведро на землю и взяла дочь на руки. — Смотри, какая красавица.

Малышка неуверенно стояла на худых ножках и пыталась отыскать вымя под заметно уменьшившимся животом кобылы. Коротким чёрным хвостиком, который был словно слеплен из ваты, жеребёнок нетерпеливо махал из стороны в сторону и утыкался носом то в пузо, то в ногу лошади, пока наконец не присосался к вымени и не замер.

— Мамочка, у неё такая короткая грива, как ёжик, — заулыбалась Динка и обняла мать. Платок матери пах лошадьми, сеном и парным молоком. Женщина поцеловала дочь в щёку и присела на корточки.

— А бородку видишь?

— Какая смешная! Она же девочка, а борода у неё такая длинная!

— Все жеребята рождаются с пушком на подбородке.

— А у взрослых его нет?

— Почти нет, он исчезнет со временем. Тебе она нравится?

— Да, но она не такая красивая вырастет…

— Это ещё почему?

— У неё нет этого белого пятнышка на лбу, как у Ласки.

— Да, Ласка у нас, как Царевна Лебедь у Пушкина — во лбу звезда горит. А эта чисто гнедая…

— А жеребушка не будет такая же тупая и противная, как телята?

— Почему телята противные?

— Ну ты же всегда говоришь, что они противные. Что они слюнями тебя пачкают и вёдра с молоком проливают.

— Жеребята умнее. Но телята тоже хорошие, просто глупые. Вон, слышишь, как уже мычат в стайке, надо открывать и поить их… И коз надо выгнать на пастбище из козлятника…

Спустя несколько дней Динка также разглядела и тёмные огромные глаза Малышки. Эти глаза отливали фиолетовым цветом и с надеждой смотрели на дверь телятника, когда Ласка находилась на пастбище. Малышку кормили травой дома, а её мать выпускали погулять, оставляя жеребёнка в загоне, чтобы лошадь не уходила далеко и не терялась — спустя несколько часов вымя Ласки нагрубало, и она сама приходила домой покормить свою дочь. Динка не любила кормить Малышку в отсутствие Ласки, потому что когда девочка входила в загон, жеребёнок сначала резко бросался к калитке, а потом разочарованно отходил.

— Бедная Малышка. — Девочка ставила мешок с травой и принималась обнимать лошадиного ребёнка. — Тоже противные телята наступают тебе на ноги? Тоже скучаешь по маме? Тоже твоя мама не всегда рядом? Но не переживай, она придёт, и вы будете спать вместе.

* * *

В один из августовских вечеров, когда мать почти уже закончила дойку, она на секунду оставила ведро с молоком под коровой и крикнула отцу

— Кто-то там ошивается рядом с Лаской! Мужик какой-то! Ты бы глянул!

Динка сидела у калитки коровника и заметила, как мать поправила платок, а потом всплеснула руками — корова поставила ногу прямо в ведро и пролила всё молоко.

— Да кому нужна твоя кляча! Придёт сама, — отозвался отец с огорода и продолжил болтать с соседом через забор.

Мать взяла другое ведро у калитки с загоном и вернулась к дойке.

— Мамочка, давай вместе сходим, — Динка заглянула через щель в заборе коровника. — А то вдруг её угонят…

— Надо додоить, а потом сходим, доча… А то мастит у Зорьки будет. То молоко негодное, но телятам хоть подойдёт. — Грубые потрескавшиеся руки матери выдавливали струи тёплого молока.

Через несколько минут мать с полным ведром и Динка с ведром молока для телят поплелись к дому мимо огорода. Отец уже наговорился с соседом и возился во дворе с мотоциклом, насвистывая себе под нос. Его кепка съехала набок, а руки были в мазуте. Мазут заляпал его камуфляжные штаны и старую застиранную джинсовую рубашку.

— Ласку-то видел? — обронила мать, поставив ведро на землю. — Я, как додоила, больше не видела её. Она же недалеко была. Тебе с огорода-то лучше видно было, кто там ходил около неё…

— Сейчас съезжу, посмотрю, видишь, мотоцикл сломался.

— У тебя вечно что-то ломается, я сама схожу.

— А потом до ночи будешь сепарировать и мешать спать. Я сам сгоняю.

Мать посмотрела на него уставшими глазами, подняла вёдро и медленно зашагала дальше.

Динка сидела на стуле с кружкой парного молока и наблюдала, как мать черпала ковшом молоко из ведра и наливала в сепаратор. Гул сепаратора заполнял весь дом, а на столе появлялось всё больше банок со сметаной. Дверь сеней хлопнула, мать вздрогнула и пролила молоко на фартук. Динка перестала болтать ногами и притихла, уставившись на вошедшего отца.

— Я не нашёл её… — Он снял кепку и почесал затылок. — Иванов сказал, что видел, как какой-то шибздик вокруг неё вертелся.

— С*ка ты! — Мать пнула по пустому ведру на полу. — Бросил дойку раньше, а толку-то? Я сама пойду её искать! — Она выдернула шнур сепаратора из розетки.

— Да я думал… — начал было отец.

— Ты вечно думаешь, но никогда ничего не делаешь…

Отец прошёл в зал, и вскоре оттуда послышались звуки телевизора.

— Мамочка, можно с тобой?

— Со мной? — мать засовывала в карманы халата куски хлеба и надевала кирзовые сапоги. — Возьми ещё хлеба. А я захвачу ведро с овсом, может, ошиблись они, может, просто её жеребец угнал. Обуйся только в кроссовки.

На улице уже стемнело, близилась полночь. Динка плелась за матерью, которая шла впереди быстрыми короткими шагами и, взяв железное ведро с овсом подмышку, громко стучала по нему кулаком.

— Ласка! Ласка! — надрывисто кричала мать.

— Ласка! Ласка! — повторяла Динка.

Комары больно кусали руки и лицо, мошки забивались в нос и рот, а перед глазами всё сильнее собиралась ночь. Динка едва поспевала за матерью. Её ноги то и дело спотыкались о камни, крапива жалила лодыжки.

— Иди сюда, устала? — Мать, словно дамскую сумочку, нацепила на руку ведро и взяла девочку на руки. — Отведу тебя домой, Мишка скоро придёт от друзей, с ним и поищем.

В ту ночь Динка спала как убитая. Её ноги зудели от усталости, крапивы и комариных укусов. Она проснулась поздно, по обыкновению забежала на кухню, но там было непривычно тихо. Савка ещё спал, снаружи раздался звук заводившегося мотоцикла. Девочка вернулась в зал, выглянула в окно и увидела, как Мишка и отец в спешке уезжают куда-то на мотоцикле. Динка в растерянности бродила по пустому дому, как внезапно услышала тихий плач, похожий на скулёж щенка. Она пошла на звук и вышла в сени. Мать стояла в камуфляжных штанах, кирзовых сапогах и засаленной ветровке. Её длинные чёрные волосы были заплетены в неопрятную косу. Женщина наспех вытерла опухшие глаза грязным рукавом.

— Мамочка, не нашли? Потерялась?

— Откуда ты знаешь? — прошептала мать, а потом сжала в кулак правую руку, поднесла её ко рту и закусила запястье.

— Батя с Мишкой её пригонят, вот увидишь…

— Если её уже не зарезали на мясо…

Динка заревела и обняла мать за ноги, а та тихо застонала, положив руки на голову дочери.

В то утро Малышка сорвала голос. Она жалобно ржала, зовя Ласку, и с ещё большей надеждой, чем раньше, кидалась к воротам телятника всякий раз, когда кто-то к ним подходил. Отец с Мишкой вернулись к обеду и рассказали, что местный пастух видел, как в загоне на стоянке у соседнего посёлка в табуне бегала гнедая кобыла, по ляжкам которой струилось молоко, а жеребят поблизости не было.

Когда отец и Мишка приехали на ту стоянку и потребовали показать всех лошадей, Ласки там не было, а в одной из стаек за тепляком двое рабочих разделывали лошадиную тушу.

Увидев вдалеке шкуру гнедой лошади, Мишка резко побежал в сторону мужчин с ножами.

— Эй, куда ты? — попытался остановить его самый крупный из незнакомцев.

— Вы нашу лошадь разделали? — Мишка с разбегу едва не напоролся на нож в руках мужчины.

— Лошадь? Мы коня забили! — возразил ему мужчина. — Хозяин на новую кобылу его поменял.

Мясо уже лежало по тазам, а голова валялась в дальнем углу стайки.

— Дай, посмотрю! — Мишка шагнул в темноту, схватил голову за гриву и вышел на свет. Его пальцы судорожно подняли чёлку на голове, и все увидели широкий лошадиный лоб с коричневой шерстью.

— Не наша… — выдохнул Мишка. Его рука медленно опустилась, пальцы разжались и выронили голову.

* * *

Малышка всё ещё нуждалась в материнском молоке, и неизвестно, что бы было, если бы не Каська — её приёмная кормилица-коза, чьи козлята уже выросли и обитали в небольшом загоне рядом с телятником вместе с остальными козами. Сначала мать пыталась поить Малышку коровьим молоком, но оно плохо усваивалось, живот жеребёнка постоянно вздувался, а под хвостом засыхала дурно пахнущая коричневая корка — верный признак поноса. Мать обычно запирала телят в стайке, приводила Каську в телятник к Малышке, поднимала тоненькую козью ножку, а Малышка аккуратно сосала так необходимое ей молоко.

В середине августа мать съездила в районный центр и в милиции написала заявление о краже лошади, не забыв описать приметы мужчины, которого видела рядом с Лаской накануне её пропажи. Молодой милиционер был немногословен во время беседы, он лишь робко улыбался, а затем объяснил, как следует правильно заполнить документы.

Мать ездила в районный центр каждую неделю, чтобы узнать, как продвигается дело о краже. Женщина зачёсывала длинные волосы в тугой пучок, надевала белые кроссовки, голубые джинсы, джинсовую ветровку, подкрашивала губы розовой помадой, брала сумочку с бумагами и уезжала на первой электричке. Спустя некоторое время в милиции выяснилось, что недавно по району прокатилась целая серия краж лошадей с пастбищ, и теперь дело Ласки было сложно задвинуть в дальний ящик.

Женщина обычно возвращалась домой к обеду, переодевалась в рабочую одежду и принималась поить Малышку с усиленным рвением. К осени Каська наотрез отказалась кормить лошадиную нахлебницу, поэтому Малышку пришлось снова перевести на коровье молоко.

— Поправляйся, рахитка, — улыбалась мать и гладила жеребёнка по вздувшемуся животу с редкой шерстью, когда тот жадно пил молоко из ведра, — скоро уже материнского молочка снова попробуешь, только подождать…

Малышка часто болела, её тело развивалось неравномерно. Казалось, что её облезлые кривые ноги вот-вот сломаются под тяжестью большой головы и круглого живота. Жеребячья бородка так и не исчезла, из-за чего морда животного походила на лицо грустного сморщенного старика. Лишь только глаза по-прежнему пленяли своей тёмно-синей глубиной. Они с надеждой смотрели на каждое существо, которое появлялось в поле зрения. Малышка часто прижималась к телятам, но те обычно бодали её гладкими лбами без рогов.

— Мамочка, Ласка ведь жива? — спрашивала Динка мать, когда они вместе приносили травы жеребёнку и телятам в загон.

— Жива, доча.

— Кто тебе сказал?

— Я знаю… — улыбалась мать.

Лето закончилось незаметно, Динка пошла в тот год в первый класс. Уже на осенних каникулах она, отсыпаясь после первой в своей жизни школьной четверти, проснулась однажды утром от разговоров незнакомых людей на кухне. Вскоре дверь хлопнула, и гости ушли, и девочка с Савкой подбежали к окну. На улице стояла улыбающаяся мать, а Мишка и отец жали руки двум незнакомым мужчинам.

— Гонят! — в дом вбежала мать, она судорожно собирала кусочки хлеба из хлебницы и расталкивала по карманам.

— Кого гонят? — почти в раз спросили Савка и Динка.

— Ласку гонят… Домой, — в уголках глаз матери блеснули слезинки, — уже с нашего двора можно увидеть, как гонят…

Днём Ласка уже была во дворе, отец отдал молоденькому пареньку, который пригнал лошадь, несколько канистр с бензином, а мать сунула незнакомцу пару мятых купюр в карман.

Кобылу привязали во дворе прямо напротив окна, и дети могли видеть, как мать доставала из карманов хлеб и кормила им лошадь, прерываясь на то, чтобы поцеловать нежный лошадиный нос и бархатные уши.

Ласка стала одной из двух лошадей, которых удалось найти живыми. Хозяева остальных пропавших животных получили возмещение ущерба. Кобылу спасло от ножа уникальное качество, за которое она и получила своё имя, — лошадь отличалась необычайной нежностью и дружелюбием. Никто не осмелился пустить её на мясо. Её перепродавали из рук в руки несколько раз, и в последнем пристанище использовали для того, чтобы катать детей за деньги. Ласка прибыла не одна — через пару месяцев выяснилось не менее удивительное обстоятельство: она снова вынашивала жеребёнка.

Малышку выпустили из загона во двор, она сразу узнала мать и бросилась к ней, но кобыла попыталась её укусить. Казалось, вся боль скитаний заключалась в этом укусе. Спустя пару секунд Ласка даже попыталась лягнуть жеребёнка.

Через несколько дней едва не прилетело копытом и Динке, а Мишка жаловался, что во время поездки верхом Ласка несколько раз пыталась его скинуть — она больше никогда не была прежней.

Ласка прожила после этих событий вплоть до 2011 года, пока один из сезонных рабочих, помогавших отцу на сенокосе, не запряг её в сенокосилку и не загнал до смерти. Мать так и не простила отца за это, а повзрослевшая, приехавшая в родительский дом Диана не смогла сдержать слёз, когда узнала о гибели кобылы.

* * *

— Я не забуду этот год. Тогда мать усохла, почернела, превратилась в тень. Она постарела лет на двадцать, — признавалась психиатру Диана, — мы обнимались и плакали несколько часов, пока совсем не выбились из сил. Однако отец ходил как ни в чём не бывало.

— А что стало с жеребёнком?

— Малышкой?

— Да, которую вы с матерью поили.

— Малышка не пережила зиму. Была сильно слабой, всё же сказалась нехватка материнского молока в детстве. А когда ей было месяцев шесть, отец сильно ударил её лопатой по хребту, отчего ещё и позвоночник искривился… Даже хорошо, что она умерла. Для езды она была непригодна, для работы тоже — сильно плохо ходила. Отец хотел пустить её на мясо, но не успел. Она умерла сама. Помню, как её труп лежал в одной из дальних стаек, припорошенный снегом. Не знаю, что сделали с её телом, скорее всего, отдали собакам. Однако я верю, что сейчас где-то там, в лучшем мире, она встретилась с Лаской… А возможно, существует другая параллельная реальность, где они никогда не расставались. — Диана смахнула слезу, — Простите, это так… Так по-детски…

— Вас сильно ранила эта история?

— Меня много чего ранит, когда я вспоминаю моё детство. Просто тогда… В сенях в 1996 году я впервые увидела, как плачет мама. Я думала, что мама не плачет, ведь она хорошая, а хорошие люди не плачут. А потом мама плакала при мне лишь спустя пятнадцать лет, когда я спросила про Ласку. И я снова утешала её, словно мы поменялись местами. Словно это она была той девочкой, которой больно и страшно, а я была её матерью…