Столик на двоих. Сборник рассказов

Наталия Гавриленко

Наталия Гавриленко — автор книг «Дочь капитана», «Жена капитана». По первому образованию — инженер-строитель, по второму- бухгалтер. В настоящее время — пенсионер. Прошла обучение на литературных курсах Б. Мирзы. В результате обучения и родилась третья книга — сборник рассказов «Столик на двоих», герои которых самые обычные люди, живущие среди нас. Они попадают в драматические ситуации: борются, страдают, переживают… Автор яркими зарисовками старается передать эпоху, в которой живут герои книги.

«Калейдоскоп счастья»

Вы смотрели когда-нибудь в детстве в трубу калейдоскопа? Конечно, да. Каждый из нас был поражен радугой немыслимой красоты, лучиками света, фигурками, «зайчиками» самых разнообразных цветов. Все это вызывало восторг, радость, удивление, подъем настроения и счастье. Да, да, счастье… По мере нашего взросления это счастье куда-то исчезало, но первое впечатление восторга от увиденного, осталось навсегда…

Вот так примерно и я ощущаю свою жизнь: счастье от детства, юности, молодости. Это набор цветов калейдоскопа. И я рада этому. Рада, потому что не могу похвастаться одним местом на планете Земля, где я родилась и выросла. Мой адрес, в прямом смысле слова, весь наш огромный Советский Союз. Он был… Он остался в моей памяти…

Многие люди не помнят себя маленькими детьми. Я же ощутила себя с первого года жизни. Помню, как лазала под широкой юбкой своей няни, которая служила мне «манежем», запах ваксы отцовских военных сапог, теплый день, когда родители сажали вокруг дома персики. Помню, что мне все радовались: тормошили, тискали, брали на руки и говорили, какая я хорошенькая. Постепенно радость при виде меня куда-то испарилась — я выросла и рядом бегали, прыгали и резвились такие же симпатичные дети, ничем не хуже меня.

Я стала «скучать по радости», которая вот тут у меня была, а здесь ее уже нет. Куда же она подевалась? Я же все та же, даже лучше. Я стала искать ее, радость.

В нашей семье с ней было напряженно: мама целый день на работе, брат бегал с мальчишками. Оставался мой любимый папа. Вот к нему я и льнула при любой возможности. Папа меня всячески привечал, но хотел привить и самостоятельность.

— Завтра пойдем с Серегой на футбол. Тебе же не нравится футбол? Побудешь с мамой, приготовите вкусный обед. Хорошо, доченька?

— Нет, я тоже люблю футбол.

Это означало, что номер у отца «не пройдет» и ему придётся брать нас с братом вдвоем. Тоже касалось и рыбалки, охоты, сбора грибов и ягод. Я везде шла рядом с отцом.

Мой отец — военный. Вместе с ним и мамой мы с братом проехали весь Советский Союз. Вот тогда и начался мой «калейдоскоп».

Первый год — рождение на Западной Украине. Позже — город Владимир, где отец переучивался по военной специальности и с двумя детьми на частную квартиру не брали. Меня отправили на полгода в отцовскую деревню к его пожилым родителям. Мама рыдала по ночам, и квартирная хозяйка «сжалилась» над ней и разрешила вернуть меня, уступив нашей семье самую большую комнату в доме. Вот есть же у людей совесть, оказывается. Как семья радовалась моему возвращению. И больше всех, конечно, я.

Отца послали служить на Дальний Восток. Здравствуй, бухта Ольга. Я не ходила в садик, а носилась целыми днями вокруг дома с такими же неприкаянными детьми. Однажды мы нагрызлись кисленьких ягодок, по вкусу напоминавший лимон. Не спали три дня и три ночи. Это оказался лимонник китайский. Наряду с многими полезными свойствами он повышал выносливость организма, вызывал бессонницу, возбудимость нервной системы. Больше мы его в рот не брали. Хватило тех бессонных ночей.

Иногда меня забирал к себе в роту отец. Помню, как он разбудил меня ранним утром, взял за руку и привел на край огромной скалы. Впереди расстилалось своей безбрежностью Охотское море. Мы дождались восхода солнца. И это был ни с чем не сравнимый восторг маленькой детской души. Из-за горизонта начинало выползать солнце, окрашивая голубой небосвод розово-золотистыми лучами. Вслед за ним преображалось и море, одевая на себя такие же праздничные одежды. Над всей этой красотой царило безмолвие.

— Посмотри, как красиво, доченька!

Я молчала, не смея вымолвить от увиденного ни слова. Но эта картина до сих пор в моем сердце.

— А теперь посмотри вон туда, — отец вытянул руку куда-то вперед, указывая мне направление моего взгляда. Я посмотрела вперед и увидала, как из-под глади воды появляется что-то темное и продолговатое.

— Это лодка, папа? — я вскрикнула от неожиданности и восторга.

— Да, она. Возвращается… Ну, помаши ей ручкой и пойдем домой.

Я нехотя поворачиваюсь, пытаясь смотреть на лодку, скосив до предела глаза. Мы спускаемся со скалы вниз и моря становится не видно…

Отца переводят на Курильские острова. Мы живем далеко от моря в глубине острова. Здесь много японских строений. Теперь у нас двухкомнатная квартира с печным отоплением, удобства во дворе, огородик перед домом, коптильня для горбуши, которую отец построил своими руками. Мы с братом во всех делах его помощники. Папа, выходец из крестьянской семьи, хороший семьянин, хозяин. Он очень многое умел: ловил рыбу, охотился на диких кабанов, собирал кедровые орехи, черемшу, ягоды. Мама специалист по домашнему уюту, сбору клюквы, дикого шиповника, из которого, оказывается, тоже варят варенье.

Я научилась ловить рыбу на самодельную удочку, которую мне соорудил папа. Ловили с мальчишками в горной реке форель. У нее очень вкусное и нежное мясо. Форель ловить легко: садишься на краешек моста, насаживаешь червяка, выкопанного накануне за японской фанзой в тепленькой земле, насаживаешь на крючок, плюешь для верности и забрасываешь в стремнину реки под мостом.

Течение в речке быстрое и поплавок успевает побыть в воде несколько мгновений. Но и за них шустрая рыба успевает напасть на червяка, а с ним и на мой крючок. Я ловко подсекаю добычу и вот уже над водой трепыхается средних размеров тушка серебристой рыбки. За полчаса можно было наловить половину трёхлитровой банки. А больше и не надо. Сегодня на ужин хватит. Ведь ловим мы рыбу почти каждый день.

Научились мы добывать и горбушу. Она возвращалась на нерест в наши речки: ничего не стоило рогатиной придавить ее обессиленную тушку и вытащить руками на берег. Несколько мальчишек возраста шести семи лет выходили на отмель горной реки. Вода кишит идущей на нерест рыбы. Их тела ободраны об острые камни и ошметки шкуры колыхались в прозрачной воде. Я рядом с мальчишками.

Мы знали, что для рыбы это путь в «один конец»: как только она отмечет икру, а самец оплодотворит икринки, рыбы погибнут. Нам было жалко их в глубине души. Но азарт охотника перевешивал сочувствие и жалость, и мы заходили в кишащую от рыбы реку. В ход шли заранее приготовленные рогатины и, истратившим все свои силы рыбам, нечем было сопротивляться нашей ловкости и азарту. Их головы намертво прижимались ко дну речки, а ловкие руки мальчишек быстро выбрасывали рыбину на берег. А там другая пара рук отбрасывала их подальше от воды и занималась приготовлением к запеканию. Соль, спички, бумага всегда находились с нами.

Мальчишки разводили костер и запекали ее в глине или просто в углях. Глину находили рядом с рекой. Обмазывали толстым слоем рыбину, натертую предварительно солью, и обкладывали горкой с углями. Через час глина разбивалась, и рыба поедалась всей ватагой. Сочная, с пропекшейся красной икрой, наивкуснейшая, она источала незабываемый аромат. Запивали все крепким чаем, который кипятили здесь же, на костре в большой жестяной банке из-под консервированных продуктов.

Домой мы появлялись в сумерках: сытые и довольные, насквозь пропахшие запахом печеной рыбы. Матери были в недоумении: где это так гуляют их дети, что, приходя домой, не хотят есть?

Единственным недостатком жизни на Курилах было отсутствие средней школы. Начальная была, а средней — нет. Всех старших школьников и моего брата, в том числе, вывозили в интернат в другой поселок, где они жили целую четверть, обихаживая сами себя.

Вспоминая те годы, брат сетовал, что очень нуждался в материнской любви, ласке и заботе, а ее не было. Видимо, эта удаленность и отчуждённость от дома, сама сиротская атмосфера интерната, сыграла немаловажную роль в формировании его замкнутого, молчаливого характера… Он никогда не улыбался на фотографиях, как его об этом не просили…

Курилы позади… Наша семья летит в «теплые» края, в город Грозный, куда отец получил назначение. Мы прилетаем туда после посещения батькивщины — родины отца и мамы. Дедушка Николай и бабушка Ева еще крепкие старики.

В избе шло гулянье по случаю прибытия на побывку их любимого сына. Трещали от топота каблуков полы, пришедшие гости пели полу приличные частушки, лился рекой самогон и портвейн — дедушка сделал запасы. Всем весело, радостно и беззаботно. Хотя бы в этот вечер. А завтра на работу в поле. В колхозе она всегда найдется… Вот председатель пришел за дедушкой: выпивает стопку и просит завтра выйти, «помочь» колхозу. Дедушка долго чертыхался — он давно на пенсии… Но пойдет… Некуда деваться…

Грозный окутал семью удушливой жарой августовского вечера. Нас никто не встретил, и отец выбрал лучшую гостиницу в городе, стоявшую на берегу реки Сунжа. Свободных номеров, как всегда, не было… Почему-то в те времена считалось, что людям незачем ездить из города в город «без дела» и гостиницы им не нужны. А командировочные граждане сами позаботятся заранее о себе.

Папе пришлось взять номер «люкс». Мне до этого не доводилось видеть не то что городскую квартиру, но и подъезд в нее. А уж двухкомнатный номер «люкс» с ванной, белоснежными простынями на модных кроватях, саму обстановку, повергшую меня, второклашку, в глубочайший шок, я видела впервые в жизни.

Прежде всего меня поразило обилие осветительных приборов: бра в прихожей и около прикроватных тумбочек со свисающей тесемкой — проводком, за который надо было осторожно дернуть, чтобы зажечь их. Огромная сияющая люстра в гостиной над большим столом, торшер около раскладного современного дивана. Все они своим светом создавали и уют, и загадочную атмосферу одновременно.

В полированном светлого дерева серванте на низких ножках сиял белоснежный обеденный сервиз с орнаментом, кучей тарелок и чашек. Стройными рядами замерли бокалы из прозрачного стекла, сверкавшие таким же сказочным светом. Заметила я и низкий журнальный столик с глянцевыми обложками журналов, и хрустальную массивную пепельницу.

Горничная, вошедшая вместе с нами в номер, показала, как пользоваться бра, как переключается вода в кранах в ванной, где лежат дополнительные полотенца, стоит посуда и даже телефон. И видя своим наметанным глазом нашу общую растерянность и удивление от увиденного, попросила «без надобности» за веревки бра не дергать, и посудой не пользоваться. Все почему-то одновременно посмотрели в мою сторону… С чего бы это?

Мне первой предоставили возможность мыться в ванне. Из крана лилась горячая и холодная вода. Вот, диво! Я использовала шампуни и долго играла с пеной. Ведь до этого времени мы посещали только армейские или городские бани, жили с минимумом удобств.

— Ну, все, доченька, пора. Вылезай. Еще же Сережа и папа будут мыться.

Это мама очень тактично меня выпроваживала из бархатной пены. Сама она, как всегда, приняла ванну последней, обиходив всех членов семьи.

Они с папой уже сходили в магазин и готовили ужин. Здесь же за большим столом светились красными боками и сахарной мякотью помидоры «бычье сердце», нарезана докторская и копченая колбаса, стояли бутылки с лимонадом «Буратино» и с «Жигулевским» пивом, горой возвышались продолговатые виноградинки «дамских пальчиков», огромный спелый, уже разрезанный на две большие половинки, арбуз, пахнувший свежескошенной травой, дожидался в холодильнике. Папа нарезал ломтями большой круглый белый хлеб, которого я раньше не видела.

Окинув взором все это богатство, красоту и убранство номера, я заявила:

— Я хочу здесь жить! Мне здесь нравится!

Папа от неожиданности даже поперхнулся, а потом засмеялся.

— Чтобы так жить, доченька, нужно быть генералом, как минимум. А я всего лишь капитан.

— И никогда не будешь генералом?

Все посмотрели на меня, как на дурочку. И так было все ясно. Но папа ответил.

— Надо было раньше идти в училище, а не после армии, как я. И вообще…

Он умолк, и мама перевела тему разговора в другое русло… Папа пробыл подростком в оккупации три года и среднюю школу заканчивал экстерном, получив среднее образование единственным из подростков-переростков своей деревни.

Утром мы покинули так понравившийся мне номер — отец, пока мы с братом видели сны, уже «снял» нам жилье, появился на службе и до двенадцати дня рассчитался за «люкс», в котором я хотела поселиться на всю оставшуюся жизнь…

Последним местом службы моего отца стала Камчатка. Мы летели туда на самолете от Москвы до Петропавловска-Камчатского, далее — в поселок Усть — Камчатск на маленьком «Ли-2» с продольными железными лавками вдоль бортов, на которых всех ужасно укачивало и тошнило.

Снова коттедж на четыре семьи, но теперь кирпичный. То же печное отопление.

Дрова жители добывали сами на берегу океана. Командование выделяло грузовую машину и четыре крепких солдата для погрузки плавника. Выезжали на берег теперь уже Берингова моря, сплошь усыпанного выброшенными бревнами.

Около дома все собранное сгружали, и отец искал хозяина бензопилы из местных, чтобы распилить все на чурки. За определенную плату все распиливали, и отец начинал рубку дров. Колол сначала колуном на пластины, а потом топором на поленья. Я долго присматривалась к процессу и когда отец был на службе, а мама на работе, начинала таким же способом рубить дровишки.

Мой брат уже был курсантом суворовского училища в далеком городе Уссурийск. У меня довольно неплохо получалось и, придя со службы, отец удивлялся, что гора из поленьев стала больше…

— Доченька, это не ты, случайно?

— Нет, куда мне… — не глядя на отца, врала я.

И вот как-то раз я рубила самозабвенно чурки и не заметила, как мимо дважды проехал «Газик» командира части. Только увидав замаячившую впереди нервную походку матери, я заподозрила неладное. Быстро забросила топор с колуном подальше на кучу дров и, рысью помчалась за стол «делать уроки». Мама влетела в квартиру, как разъяренная фурия. Не раздеваясь, она бросилась ко мне:

— Наталия, кто тебе разрешал рубить дрова? — прокричала она, глядя на меня своими зелеными глазами, блеск которых не предвещал ничего хорошего. Выпустив свой гнев, мама устало присела на край стула и как-то сокрушенно, не так напористо, продолжила свою речь.

— Не успела прийти на работу — вызывает командир части. «Вашему мужу не хватает времени на рубку дров? Поэтому вы девочку заставляете? Я вам пришлю солдат-пусть все порубят. Вы хотите, чтобы девочка осталась инвалидом? Мать называетесь…» и отправил меня домой. Чтобы я тебя больше с топором не видела! Вон, бери… моего… нашего пупсика и играй с ним. Позор! Какой позор! Девочка называется…

Пупсик был самой любимой игрушкой моей мамы. Она покупала его якобы для меня, но находился он у нее в комнате. Всегда. Выдавался мне по очень большим праздникам.

«Значит случилось событие, после которого маме не жалко дать мне пупсика даже в будний день?» — думала я, прислушиваясь к затихающему тайфуну в ее голосе.

Позже мы с папой долго смеялись, когда я в «лицах» показывала ему разъяренную маму. Он приобнял меня тогда и сказал:

— И все же, дочка, подвела ты меня… Сама рубила, а я, дуралей, не догадался… Мама права, не женское это дело, — и хитро улыбнувшись, зная свой и мой характер, тихонько на ушко сказал мне:

— Ну, если очень хочется рубить — иди за сарай и руби. Там еще дров напилили. И командир не ездит… Только осторожно мне… и, погрозив пальцем, поцеловал меня в макушку… Потом, пройдя несколько шагов вперед, он обернулся и спросил:

— А почему ты не вяжешь с мамой кофточки? Это же интересно и вполне женское занятие?

— А меня она не зовет никогда. Сидит со своими подругами и никогда не зовет.

Отец помолчал.

— Понятно… Ну, иди, доченька… Только будь всегда осторожна.

А мой «калейдоскоп счастья» светился все новыми красками и многочисленными фигурками… Украина, Владимир, Курилы, Грозный, Камчатка… Снова Грозный. Успела ли я полюбить эти края за то короткое время, что жила там? Наверное, нет, а вот запомнила навсегда.

Из этих моих ощущений, воспоминаний и сложилось мое понятие родины. Моей родины. Той, что с «березкой под ветром, склоняясь, растет». Той, которую я узнала, и которая вошла в мою память всеми своими отметинами. От края до края. Которую оберегал и которой служил мой отец. Такое забыть невозможно…

А вязание я не люблю и по сей день. Это интересное и вполне женское занятие…