Дурдом. Роман основан на реальных событиях

Нина Че

«Дурдом» — это не только Дом ребёнка для психохроников, но и весь период, ностальгически называемый ныне в России «лихие 90-е».Роман «Дурдом» — это социальная драма, основанная на реальных событиях того времени. Книга содержит нецензурную брань.

Вера

Их двое: маленький, вихлястый, с разболтанной дёрганной походкой, и высокий здоровенный шкаф.

Вера почему-то стразу понимает, что главная опасность исходит не от качка.

— Ой, это что это у нас тут такое? Красная шапочка! — ржёт хмырь визгливо, отделившись тенью от стены, нагоняет Веру в два прыжка и мгновенным точным движением наматывает на руку прядь золотистых волос. — Ну, а я — твой Серый Волк!

Вначале Вера не очень пугается — ничего ценного у неё нет. Но глядя в сальные глазки хмыря она вспоминает: кое-что всё-таки есть.

Волосы у неё роскошные, пшеничные, ниже талии, девчонки завидуют, а некоторые даже робко просят пощупать. Вера позволяет, хотя они для неё не подарок, а обуза: спать на них, как на соломе — жёстко, и никакой причёски не сделаешь, даже хвостиков — ни резинки, ни заколки не держат. Мытьё локонов больше похоже на стирку и составляет целый ритуал: мама наливает воду в тазик и полощет пряди, а Вера тщательно мылит голову. Сохнут волосы почти сутки, поэтому процедура проводится не чаще раза в неделю, по выходным. Сколько раз хотела отрезать, да мама ни в какую — ты что, всю жизнь растили, девочкина гордость!

Вот они-то её и сгубили — и её саму, и её девичью гордость. Может, убежала бы, оторвалась, до дома меньше квартала, вон он, высится между полуросликов-пятиэтажек, мигая уютными огнями, где мирные люди прямо сейчас готовят ужин и нет им никакого дела до Вериной беды.

— Тссс, шмара! Пикнешь — морду порежу, — шипит недомерок, тыча в лицо холодным, железным. Вера и не кричит, сразу верит: этот порежет. Да и толку кричать? На прошлой неделе, слышала, девчонку прямо с остановки в машину затолкали на глазах у всех — никто не заступился. Переглянулись недоумённо и отвернулись друг от друга, стыдливо пряча глаза, успокаивая, что может, знакомые какие, да и вообще, сама виновата.

Но чтобы с ней случилось что-то подобное? Всё плохое всегда случается с другими, менее осторожными, менее умными и талантливыми. Обычными. У неё же впереди — целая жизнь, блестящее будущее, консерватория, битком забитые концертные залы с цветными бликами хрустальных люстр, лёгкие тонкие пальцы, порхающие по клавишам, бурные овации и крики «Бравоо!!». Москва.

Хмырь валит Веру в снег, ловко подрубая ноги, рвёт длинную узкую юбку, просовывает жадную хищную лапу, холодную и влажную, как дохлая рыбина, внутрь, в сокровенное тепло, царапая ногтями, разрывая колготки и бельё. Его прыщавая рожа нависает над ней, дыша гнилью. Хищное колено давит и с силой раздвигает крепко сжатые ноги.

— Давай, девка, не строй целку. Расслабься и получай удовольствие, — вновь гогочет весёлый подонок, блестя близко посаженными глазками. Настроение у него хорошее — вечер начинается удачно.

Вера сжимает зубы и закрывает глаза, вечным женским чутьём зная — он не просто ждёт сопротивления, он жаждет его, как разрешающего сигнала перейти последнюю грань, чтобы терзать, резать, рвать. Убить.

Парка задирается, за поясницу набивается снег и тает там, стекая по ногам. Но она ничего не ощущает, кроме мерзкой вони, похотливого сопения, резких толчков и боли в раздираемых внутренностях.

— Слышь, Боксёр, в натуре целка! — хохочет подонок удивлённо.

Шкаф молча стоит на некотором расстоянии, мнясь с ноги на ногу.

Наконец, хмырь встаёт, и Вера слышит шорох тёплой струи рядом со щекой, будто тот, как пёс, пометил территорию.

— Налетай, твоя очередь, — кивает дружку на вдавленную в снег фигурку.

Господи, пожалуйста-пожалуйста, уходите уже, проклятые! — молит Вера, надеясь, что шкаф побрезгует.

Но Боксёр не брезгует…

На прощанье вихлястый наклоняется над Верой, и та замирает, похолодев: всё-таки пырнёт, зря не сопротивлялась, не кричала — не помогло. Но нет, только сережки золотые, мамин подарок к шестнадцатилетию, рвёт из мочек. Замочки подаются легко, без сопротивления. Как она, Вера.

— Слышь, Шапка: пикнешь кому — найду и пришью, так и знай!

Вера не сомневается: найдёт, Приволжск — не Москва, да и двор её совсем рядом.

— Давай двигай, Шакал, — негромко окликает качок.

Какое-то время она тупо лежит, прислушиваясь к затихающим шагам и наблюдая изящный танец снежинок: крохотные золотые искры сверкают в свете фонаря. Где-то вдалеке, на границе пустого сознания, слышен шорох автомобильных шин и заливистый смех: детвора катается на горке, конечно, на картонках, на чём же ещё! — звуки обычной мирной жизни, к которой по велению злого зимнего волшебства она больше не принадлежит. Одна из снежинок дерзко приземляется ей на ресницы, Вера вздрагивает, рефлекторно смаргивая, и стряхивает оцепенение.

…Парк пуст. Серого Волка-Шакала с подельником не поджидают за деревьями бравые охотники, чтобы наказать за совершённое злодейство.

Она осторожно привстаёт, вытянув за помпон втоптанную в снег коралловую шапку. Негнущимися морожеными пальцами стирает снегом липкую мерзость с бёдер. Здесь же, прямо на парковую дорожку, её выворачивает наизнанку.

Она вытирает снегом рот и бредёт домой, пьяно раскачиваясь и с трудом переставляя деревянные ноги, всего полчаса назад такие быстрые и лёгкие.

— Гля, пьянь какая, — толкает мужа в бок какая-то женщина на остановке. — Восьми нет, а накидалась уже, шалава!

***

Дома пахнет вкусным и так тихо, мирно и тепло, будто это другое измерение, то, где нет и не может быть тёмного парка и жутких двуногих тварей. Но нет, эти реальности каким-то непостижимым образом уживаются параллельно.

Мама, конечно, дома.

— Дочь, ты?

— Я, — отзывается Вера как можно беззаботнее, давясь бесшумными слезами.

— Поздновато сегодня. Задержали на занятиях?

— Угу.

В своей комнате Вера снимает испоганенную одежду — можно не беспокоиться, мама без спроса не войдёт, и запирается в ванной. Набирает тёплой воды и погружается с головой, только волосы светлыми водорослями плавают по поверхности. Замороженные пальцы ног и рук сильно ломит.

А ведь Саша предлагал проводить, стучит в голове. Напрасно отказала, возможно, всё сложилось бы иначе.

Вера давно знает, что Саша в неё влюблён. Тайно, как кажется ему самому. Ей лестно быть объектом страсти, пусть всего лишь Сашиной, но она догадывается, что рано или поздно это закончится неприятным объяснением для неё и разбитым сердцем для него, поэтому всегда с ним вежлива, хотя не поощряет его робких поползновений. Балансировать на этой тонкой грани непросто, но пока получается.

Вера с усилием поднимается из ванны, яростно растирает тело полотенцем, пытаясь соскоблить с кожи ощущение паучьих мерзких пальцев, и запахивается в любимый плюшевый халат. Нестерпимо болит живот и там, внутри, внизу. Она вытряхивает из аптечки анальгетик и кидает в рот сразу несколько таблеток.

— Я спать, — небрежно бросает в зал.

— Что-то рано, — беспокоится мама, но Вера уже притворяет дверь. Забирается с головой под одеяло и сворачивается клубочком, прижав ноги к груди. Тихо скулит, как обиженный щёнок, кусая острый уголок подушки, заглушая скулёж.

Ну и кто теперь виноват, кроме себя самой? Нечего было ночами одной таскаться. Хотя какая ночь — без четверти восемь!

Конец ознакомительного фрагмента.