Солнце смерти

Пантелис Превелакис (2024)

Пантелис Превелакис (1909–1986) — выдающийся греческий писатель, поэт, драматург, переводчик, искусствовед, историк литературы.Роман «Солнце смерти» открывает трилогию «Пути творчества», в которую входят также романы «Голова Медузы» и «Хлеб ангелов» (1959–1966).Отмеченный яркими автобиографическими чертами, этот роман представляет замечательную картину жизни Крита начала ХХ века и является одним из самым ярких и колоритных произведений, посвященных этому острову, сыгравшему столь значительную роль в истории и культуре Греции.

3.

Женщина средних лет сидела у меня в изголовье. На голове у нее был черный платок, платье застегнуто до самой шеи. Я закрыл глаза, затем открыл снова: она все еще была там!

— Кто ты? Откуда ты взялась?

— Я — твоя тетя Руса́ки.

— Мама Левте́риса?

— Она самая.

Я повернулся и пристально посмотрел на нее. На пухлом, пшеничного цвета лице сияли два глаза, как у вола: черные, спокойные, испещренные коричневыми точками. Грудь у нее была полная. Она совершенно не была похожа на моего двоюродного брата Левтериса, который вот уже два или три года был моим кумиром.

Я снова закрыл глаза. Этот юноша снова предстал передо мной таким, как в тот день, когда я попрощался с нами: в хаки, с винтовкой в руках, с патронташем на поясе… Однако этот образ тут же исчез.

— Тетя! Ты должна знать! Что с мамой?

Она опустила мне на лоб ладонь — мягкую, как просфорный хлеб:

— Она ушла к мужу, счастливица.

— Умерла?

— Господь ее упокоил.

— Я тоже умру.

— Ты будешь жить. Я возьму тебя к себе.

— Но я же болен.

— Я тебя вылечу.

Она пошла в угол комнаты, порылась в своей суме и вынула оттуда дудочку из тростника.

— Я принесла тебе свирель, на которой играл мой Левтерис в твои годы. А в деревне у тебя будет и его палочка, и его скамейка, которую я выстелила заячьей шерстью, и его собака — Белолапый.

Я поднес дудочку к губам: из нее раздались звуки.

— И талисман на цепочке, который он носил до того, как ушел в армию? — очень робко спросил я.

— И он тоже, сынок. Я приберегла его для тебя.

Какое-то особое тепло объяло мое сердце.

— Тетушка, я люблю тебя!

Я обнял ее за шею.

–… А ты меня тоже любишь?

— Как свет очей моих!

— Очень любишь?

— Разве могу я не любить мою кровь? Сына моего брата?

Она наклонилась над кроватью и поцеловала меня в обе щеки. На глазах у нее были слезы. Она подошла к окну и сделала вид, будто смотрит в него.

— Ты хорошо помнишь моего Левтериса? Он к вам приходил?

— Как же не помню?! Он разрешал мне играть своим ружьем.

Она вдруг повернулась и пристально посмотрела на меня:

— Да ты же — вылитый он! И голос такой же, и глаза!

«Правда? Я похож на него? — мысленно спросил я себя. — Неужели у меня — его голубые глаза и золотые волосы? И когда-нибудь я стану таким же сильным, как он?». Он полюбился моей еще несформировавшейся душе с первой же минуты, едва переступил порог нашего дома. Тогда он носил критскую одежду — ставроге́леко, короткую вра́ку, высокие сапоги, а голова его была туго обвязана черным платком¹. А позднее, когда его одели в форму хаки, я восхищался им еще больше: это был уже не юнец, а мужчина! Каждое воскресенье, получив увольнительную, он спешил к нам. Он врывался в дом, словно ветер, источая запах кожи и курама́ны², которую тут же вытаскивал из ранца на стол и говорил: «Это я принес для Йоргакиса!». Он расстегивал солдатский пояс с медной пряжкой и тоже бросал его на стол. На поясе у него висела кожаная кобура. «Можно посмотреть ее?» — спрашивал я, сгорая от нетерпения. Он вытаскивал оттуда револьвер, одним движением пальца запускал кругом барабан, и пули выпадали ему на ладонь. «На! Держи!». Какое это было блаженство! Мне казалось, будто я сразу же становился намного выше или что сидел верхом на отцовском жеребце. Настоящее превращение! Якумина высовывала голову из-за двери на кухню и бормотала обеспокоенно: «Осторожно, ребята, как бы беды не стряслось!». Левтерис поглаживал свои русые усы, улыбался кокетливо и пугал ее: «Отойди-ка в сторону, черноглазая! Стрелять будем!». Девушка краснела вся до самых корней волос, щеки ее рдели и пылали…

В комнату вошел на цыпочках дед.

— Он в полном порядке. Проснулся уже, — сказала тетя.

— Тебе лучше, Йоргакис?

Я не ответил. Когда дед входил, на все набегала тень.

— Заберу его к себе, — сказала тетя. — Мы уже договорились.

— А врач у вас в деревне есть?

— Боже упаси! Бедняки не болеют.

«Значит, тетя — бедная? Может быть, ходит милостыню просить?».

По моим глазам тетя догадалась, что за мысль пришла мне в голову, и сказала:

— Не бойся, сынок. Ни в чем у тебя недостатка не будет. Земля хлеб дает.

Но я уже принял решение: уйду с ней, хоть на край света.

— Не выдержит он там! Он совсем нелюдимый, — сказал дед, поглаживая свою бороду.

— Оставь его в покое, дитя невинное! Он — не такой, как взрослые. Мир сотворен для детей!

— И твоего я тоже знаю: дикий баран! — ответил дед, несколько задетый.

— Такими их делают горы. Кланяться не научены.

— При третьем поклоне падают врата сераля. Не слыхала?

— Что нашим детям до сераля? Лучший кров над головой — дерево.

— Больно умная ты, дорогая Русаки. Поглядим, что выйдет из этого звереныша, которого ты вернула к жизни.

— Поглядим, сьор Дими́трис, поглядим. Извини, что стала на его сторону. «Кожа у моего ребенка, как шелк!» — говаривал еж.

Я засмеялся: никогда еще не приходилось мне слышать таких выражений.

— Смейся, мой мальчик. Раскрой сердце пошире! Ничего плохого в этом нет.

Дед глянул на меня строго.

Я схватил тетю за руку и сказал твердым голосом:

— Я вас не люблю, дедушка! И мама вас не любила.

Он что-то пробормотал себе в бороду. Должно быть, что-то очень обидное, потому что тетя поднялась со стула и нахмурилась:

— Лучше останемся друзьями, сьор Димитрис. К чему ссориться?

Сказав это, она указала на меня взглядом.

Дед затворил за собой дверь без слов. Мы слышали, как он спускается по лестнице. С каждым его шагом в доме становилось легче.

— Тетушка! Я уже говорил, что люблю тебя?

— Говорил. И я тебе говорила. Ничто нас не разлучит, разве что смерть.

— Тетушка, а далеко деревня, куда ты меня заберешь?

— Знаешь гору Псилорит³?

— Ее видно из окна нашей гостиной.

— У подножья этой горы находится Пиги́⁴. А сама гора высится прямо над нами. Мой покойный муж свистел с порога нашего дома, и стадо с колокольчиками на шее бежало оттуда.

— Мой дядя был пастухом?

— Было у него несколько коз.

— И что с ними стало?

— Эх, гора их обратно забрала. Потеряли хозяина и ушли с дикими.

Неведомый мир открывался передо мной. Тетя стояла рядом с волшебной палочкой в руке и делала его кротким и желанным.

— А нера́иды⁵ в ваших краях есть?

— Разве без них можно?

— А детей они обижают?

— Зачем же им детей обижать, сынок? Если повстречаешь их, нужно только сказать: «Мед и молоко на вашем пути!».

— А мне говорили, что духов нужно бояться!

— Никого не нужно бояться, сынок, кроме Бога… да еще людей, которые не боятся Бога.

«Что ж это за люди, которые не боятся Бога?».

— Ты имеешь в виду разбойников, тетушка?

Она растерялась, задумалась на минуту и сказала:

— Я их назову тебе всех — одного за другим, только сперва нужно подрасти.

— А если они меня до того обидят?

— А я где буду? Среди трав, что ли?

— Каких еще трав?

— Видишь ли, иногда я хожу собирать травы, которые мы будем кушать.

Мир, который мне предстояло познать, уже успел повергнуть меня в изумление. Я знал уже съедобные травы и нюхал их медовый запах, когда их варят. Однако до того, что женщины ходят собирать их на горных склонах, я не додумался: мне казалось, что их выращивают в огороде, как капусту.

— Многое предстоит тебе узнать, сынок… На что похоже дерево, на котором растет картошка? — спросила тетя, и глаза ее лукаво заискрились.

— На яблоню!

Она улыбнулась, и на щеках у нее появились две ямочки.

— А вот и нет!.. Картошку, Йоргакис, сажают, а затем выкапывают из земли мотыгой!

Я почувствовал, как уши у меня пылают.

— Эх, я ведь тоже много чего не знаю, — сказала тетя. — Грамоте меня не учили! Когда Левтерис присылает письма с фронта, я хожу к учителю, и тот мне читает.

— Теперь я буду тебе читать! — сказал я и приподнялся с подушки: я даже подумать не мог, что буду состоять в переписке с моим кумиром!

— Вот видишь! Ты — мне, я — тебе. Там, вверху, мы будем жить, по-царски!.. Ну, а теперь довольно разговоров: закрой глазки и спи.

— Можно я буду держать тебя за руку?

— Нет. Во время сна ты будешь один… пока не пойдешь под венец.

«Что еще за венец? И кто тогда будет держать меня за руку? Чудеса!».

Меня клонило в сон, и я сдался ему на милость, устав от расспросов.

Примечания

1

Здесь перечислены основные части критской народной мужской одежды: ставрогилеко (или гелеки) — жилет без рукавов, врака — широкие складчатые штаны (предположительно заимствование из одежды алжирских пиратов), высокие сапоги (черного или белого цвета), черный платок (завязывавшийся наподобие тюрбана, иногда с крупной бахромой).

2

Курамана — солдатский хлеб в греческой армии (низкого качества с отрубями).

3

Псилорит (античная Ида) — гора в центральной части Крита, в области Рефимно, с самой высокой вершиной на острове (Ти́миос Ставро́с — 2456 м).

4

Пиги (досл. «Источник») — деревня в 9 км к востоку от Рефимно у дороги к монастырю Аркади.

5

Нераиды — женские водные духи в новогреческой мифологии, схожие со славянскими русалками.