Солнце смерти

Пантелис Превелакис (2024)

Пантелис Превелакис (1909–1986) — выдающийся греческий писатель, поэт, драматург, переводчик, искусствовед, историк литературы.Роман «Солнце смерти» открывает трилогию «Пути творчества», в которую входят также романы «Голова Медузы» и «Хлеб ангелов» (1959–1966).Отмеченный яркими автобиографическими чертами, этот роман представляет замечательную картину жизни Крита начала ХХ века и является одним из самым ярких и колоритных произведений, посвященных этому острову, сыгравшему столь значительную роль в истории и культуре Греции.

5.

Первой пришла под вечер Кариде́на⁸. Узнав от мужа о прибытии гостя, она принесла ему часть своего ужина в деревянной тарелке с крышкой.

— Да он же вылитый Левтерис, Русаки!

Затем она обратилась ко мне:

— Ну, как, понравилась деревня? Хочешь, найдем тебе здесь невесту?

— Мал он еще, — сказала тетя.

— Конечно, мал. Только-только пробуждает мир и начинает пить из него.

— Дай, Боже, чтобы он всегда чувствовал жажду! Это и есть вечная юность.

Мы поужинали и вынесли скамьи во двор. Моя скамья была устлана заячьей шкурой. Тетя повесила на деревянном штыре светильник.

Не успели мы усесться, как поверх ворот показалось измученное лицо.

— Заходи, Василику́ла. Хочешь чего-нибудь?

— Не могла бы дать мне пару кусков сахара, кира-Русаки? Мой Панайотакис захворал.

— Только послушайте эту молодую мать! Пару кусков! Ступай в дом и сама возьми сахар из коробки — сколько нужно.

— Вот спасибо. Пары кусков хватит: положу ему в отвар.

Уходя, Василикула вложила мне в руку два ореха.

— Тетя! Смотри, что она мне дала! И не стыдно ей?

— Это нам должно быть стыдно, сынок. А у нее на сердце стало легче.

Какая-то старуха толкнула ворота. За ней шла женщина крупного телосложения, скорбная, как Богородица.

— Добро пожаловать, Ми́рена! Добро пожаловать, Спифу́рена!

У обеих сыновья были на фронте, и разговор пошел о них. «Получила письмо?» — спрашивала одна другую. «Что он тебе пишет? Моего видел?». Мне они тоже сказали несколько слов, вспомнили моего покойного отца, которого знали совсем маленьким.

Пришли еще несколько женщин: одни из них жили рядом, другие — подальше. Они узнали, что тетя вернулась из города, и надеялись услышать что-нибудь про войну, на которой и у них тоже был кто-нибудь из сыновей или родственников.

— Ох, как там они, бедняги? — сказала одна из солдатских матерей.

— Ох! Ох! — вздыхали все они, как одна, причем те, у кого детей не было, вздыхали громче.

— Сделал бы Ты что-нибудь и для нас, Господи! Или Ты про нас совсем позабыл?

— Замолчи, Катерина! — сказала тетя. — Милости нужно просить у Бога, а не правосудия.

— Ты что: думаешь, Он нас слышит?

— Прикуси язык! Он все слышит, Всемогущий. Ничто не свершается без воли Его.

— Ах, счастливица! Успокоила мое сердце.

И они снова облегченно вздохнули. Бог представлялся им капитаном у штурвала: корабль плыл по бурным волнам и причаливал в безветренной гавани.

Пришла упитанная девушка, со щеками цвета померанца, с грудями, которые так и рвались наружу из кофточки.

— Добро пожаловать, Алые Губки! — поприветствовала ее тетя.

— Волосы у тебя, как ножевые удары! — сказала ей вполголоса одна из женщин, и с восхищением, и в то же время насмешливо.

— Не смейся надо мной, матушка!

— Какая чувствительная! Яйцо ее укололо!

— Ну же, мои милые, давайте беседовать ласково! — сказала тетя.

— Ласки нам хватает. Или не хватает? — сказала первая женщина, прикоснувшись к колену девушки.

Спифурена заговорила о своем первенце Или́асе, который был на фронте, в одной роте с Левтерисом. Она очень настрадалась при родах, и перенесенные мучения, казалось, сделали этого сына самым дорогим ее сердцу. Про второго своего сына, Миха́лиса, которого тоже призвали для прохождения армейской выучки, она пока что словно совсем забыла.

–…Так больно было, что я кусала свою косу, чтобы не закричать. Ребенок не выходил! Родственницы и подруги распахнули все окна и двери, распустили себе волосы, развязали все узлы, которые только были, раскрыли сундуки, выпустили птиц из клеток, вынули ножи из ножен… И все кричали: «Выходи, дракон⁹, выходи! Земля тебя приглашает!». Но ребенок все медлил, пока я не дала обет святому Элевферию, помощнику рожениц.

— Твои муки пошли ему только на благо! Какого молодца родила! — искренне, от всего сердца сказала тетя.

— Так пусть же он живет тебе на радость! Чтоб ты встретила его счастливо! — добавила одна из женщин. — Чтобы все мы встретили наших сыновей счастливо!

— Аминь! Аминь!

— Только бы увидеть его у двери родного дома, а там и умереть не жалко! — взволнованно сказала Спифурена.

— Не накликай беды! — с укоризной сказала тетя. — Лучше дай обет, а дурных слов не нужно.

— Правильно. Поставлю святому лампаду в его рост… А для вас, за ваши добрые слова, накрою стол, да такой, что вы и не слыхали. Тарелок понаставлю в три круга!

— Ждать уж недолго осталось, — сказала старуха, у которой была куриная слепота, и поэтому она видела ночью лучше, чем днем. — Богородица открыла мне во сне, что война закончится к сентябрю нынешнего года.

— Ах, дай то, Матерь Божья!

Мирена была задета за живое, слушая, с какой гордостью Спифурена говорит о сыне, и потому принялась расхваливать своего:

–… Мой Спи́рос, когда в один день бывало две гулянки, — к примеру, в Лу́тра и в Пиги́, — плясал без устали на обеих. Он, как орел, летал из села в село, и никто даже не замечал, когда он исчезал, а когда возвращался.

— Эх, умели они и бегать и прыгать, бедняги! — сказала еще одна женщина. — Моего вот однажды обручили насильно в Месаре́, когда он отправился туда на конскую ярмарку продавать нашего мула. Днем и ночью держали его запертым в доме, не позволяя и носа высунуть. Девушка поставила вокруг его кровати горшки с цветами, сидела у его ног и все пела. А он накануне венчания говорит им: «Разве жениху можно идти под венец, не искупавшись? Пустите меня попариться в бане!». — «Нет! Нет! Ты и так хорош!». Тут молодец как прыгнет из окна прямо на улицу, и только его и видели!

— Разве так порядочные парни поступают?

Это сказала молоденькая девушка, которая вот-вот должна была выходить замуж и была сильно влюблена в своего жениха.

— Когда я была обручена с Костанди́сом, однажды его оставили ночевать в нашем доме. Мать постелила для нас в комнате рядышком две постели, а между ними положила дощечку. На другой день мы пошли гулять. Ветер сорвал у меня с головы платок и унес в сад. Костандис, не раздумывая, перепрыгнул через стену и принес мне его. «Ну и ну, — говорю я ему. — Через дощечку перепрыгнуть не сумел, а теперь показываешь удаль тем, что оседлал высокую стену?». А он отвечает: «Это же — вопрос чести!».

— Ну, будет! Разве кто тебе поверит? — сказала одна из соседок.

— Клянусь страхом, которого я натерпелась в первую ночь в его объятиях, все было так, как я рассказываю!

— Животное своей силы не знает. А человек знает и сам ею распоряжается. Вот что значит «человек»! — сказала тетя.

Она задумалась на мгновение и добавила, сделав вид, будто не замечает меня:

— Парень должен быть безупречен, как соловей, а тот, кто сразу же ступает по собственным нечистотам, — дохлятина.

Мирена собралась было что-то ответить…

«Бррр!..». Ах, что это было! Нам показалось, будто ворота рушатся.

Чертополох толкнул мордой верхнюю створку ворот и просунул голову во двор.

— Добро пожаловать! — сказала тетя, и лицо ее прояснилось. — Я дала его твоему мужу, — обратилась она к Каридене, — чтобы он не будил ревом моего племянника, а ему захотелось в старый хлев!

Рядом с ослиной головой пролезла волосатая рука и схватила животное за уши. Пространство в верхней части ворот опустело, но тут же в нем появилась другая голова. Мы тут же узнали кир-Фотиса и приветствовали его как победителя.

— Постой! Да постой же! На, возьми пучок сена! Пусть полакомится! — крикнула тетя.

Все засмеялись. На какое-то время воцарилось молчание.

— Ну, вот!.. — сказала Алые Губки. — Зорби́на пожаловала!

Босая, смуглая, как цыганка, женщина вошла во двор. О ее приближении догадались по звуку шагов: ее загнувшиеся ногти стучали по мостовой, словно камушки.

— Добрый вечер, почтенные женщины! Удачи вам!

— Добрый вечер! Присаживайся, — ответила тетя.

Пришедшая опустилась на колени в углу, прислонившись спиной к водоему.

— Это правда, Зорбина, что ты выпила вино, которое нашла в могиле своего мужа, когда переносила останки?¹⁰ — спросила, посмеиваясь, Мирена.

— Так оно же в бутылке было, не испортилось!

— А молилась ли ты за покойника, Зорбина?

— А то как же? «Добрая душа, белые кости!» — говорила я за каждым стаканчиком.

— Любят тебя, потому и дразнят, — сказала сострадательно тетя.

Я думал о другом и не слышал, что ответила Зорбина. Взгляд мой был устремлен к зеленой ящерице, прильнувшей к стене над светильником. Она застыла там неподвижно, выпучив глаза, а ночные бабочки сами залетали ей в рот.

— Тетя Русаки! Смотри! Она ест бабочек!

Я ожидал, что она возьмет свою сандалию и прихлопнет убийцу. Разве жизнь не прекрасна даже для муравья? Но нет, тетя этого не сделала.

— Оставь ее. Пусть делает то, чему научил ее Бог. Разум есть только у человека.

И она вернулась к прерванной беседе. Я все так же смотрел на стену. Я услышал, как тетя втянула что-то в себя обеими ноздрями, а затем чихнула. Я повернулся и увидел, как она закрыла деревянную коробочку и сунула ее в карман нижнего белья. На эту коробочку я обратил внимание уже несколько раз.

— Дай и мне понюшку, горемычная, — сказала одна из соседок.

Тетя вынула табакерку из кармана:

— На, возьми!

Они втянули в себя табак раз, другой. Стены содрогнулись от чихания. Они думали, что таким образом прогоняют из головы тяжесть, которую чувствовали под межбровьем.

Спифурена развязала платок под подбородком, чтобы затянуть его потуже, в знак того, что она собралась уходить. Она поднялась и ударила ладонями по юбке, распрямляя складки.

— Пойдемте, хозяюшки! Спокойной ночи, Русаки.

— Спокойной ночи. И доброго рассвета…

Двор опустел. Тетя поставила скамейки на место, задвинула засов на воротах.

— Пора и нам на покой, Йоргакис. Теперь увидишь, какую комнатку я тебе приготовила.

Деревянные ступени поднимались вдоль стены от низа и до верха. Там, где голова касалась потолка, нужно было толкнуть вверх крышку и подняться на мансарду. Вокруг люка находилась решетка, над ней — полка. В комнате было два окна, выходившие к виноградным лозам, маленькое окошко на северной стороне и дверь на плоскую крышу.

— Сними башмаки. Впредь будешь оставлять их внизу.

Я обратил внимание, что она ходила в носках. Уже эта незначительная деталь свидетельствовала о том, что я вступал в другой мир.

Кровати не было видно нигде. Моя постель лежала прямо на полу, а рядом — тюк с постельными принадлежностями. Пол вокруг блестел, как янтарь.

— Вот твоя кроватка. А я буду спать внизу… Ты перед сном молишься?

Я почувствовал себя как-то неловко. Молитва, которой меня научили, была очень короткая: «Боже, храни отца и мать моих…».

— Я научу тебя молитве:

С крестным знаком спать ложусь,

Но с ружьем не расстаюсь,

Рабом Божьим называюсь,

Никого не испугаюсь!

Я хотел было стать на колени.

— Ну, это не обязательно. Мужчины разговаривают со Всемогущим, стоя в полный рост.

Я произнес молитву, а затем повернулся к тете:

— Но ведь у меня нет ружья.

— Видишь эту палочку? Эта палочка Левтериса. Положи ее рядом: Белолапый может прийти сюда и стащить у тебя что-нибудь.

Она отворила дверь на крышу дома. Луна расстелила свой золотой ковер до самой моей постели.

— Видишь, красота какая? Я тебе и лампадку зажгу, потому что месяц может уйти ужинать.

На полке над люком стояли три или четыре иконы, стакан с маслом и лампада. Полная луна поглощала ее свет.

— А в этом сундуке что, тетушка?

— Там я храню одежду моего Левтериса.

— Может быть, и талисман там?

— Там, сынок. Спокойной ночи.

Она спустилась на несколько ступеней и закрыла люк у себя над головой.

Я остался один. Здесь было теперь мое царство.

Примечания

8

Кариде́на и ниже Спифу́рена и др. — женские формы соответствующих «мужских» фамилий.

9

Дракон, т.е. «добрый змей», — восходящий к античности образ греческого фольклора, изначально хранитель домашнего очага, обычно — человек, наделенный особой телесной и духовной силой.

10

В Греции практикуется обычай перезахоронения.