Соловейка. Как ты стала (не) моей

Полина Рош (2024)

Князь Остромысл порочно влюблён в свою юную воспитанницу Соловейку. И он уничтожит любого, кто встанет у него на пути. Его старший сын тоже влюблён в Соловейку. Как выйти из этого треугольника? Убить наследника? Или позволить бандитам разграбить княжество, чтобы отвлечь князя? И что же делать, если из-за их диких решений беда случилась с Соловейкой? Теперь отцу и сыну придётся объединиться, чтобы спасти её, или бросить на растерзание бандитам, чтобы не потерять самих себя. Чувственная драма о запретной любви в славянском антураже.

Глава 4

Кроме воспитания непокорных дурёх и дураков, у Остромысла было много других дел.К нему нескончаемым потоком потекли жалобщики, челобитчики да хлопотуны. Все надеялись на праведный и умелый княжеский суд, которого не ждали от юного Аяра. Князь сердито смотрел на сгорбленную фигуру плюгавенького мужика, что пришел к нему с жалобами на вороватого соседа.

– — И что же, ты три полнолуния ждал, чтобы соседу твоему присудили козу вернуть?

– — Не серчай, князь-батюшка! — мужик в пояс поклонился, но быстро выпрямился, рожа у него была бессовестная и злая. — Но, коли б ты был в тереме, не пришлось бы ждать. Княжич Аяр, конечно, крепок духом и справедлив, но уж больно молод и добросердечен.

– — Не настолько молод и добросердечен, чтобы не вернуть обиженному козу. Чую я, не нужна тебе коза, раз ты столько дней за правдой шел. С соседом-то всё полюбовно порешал?

Челобитник вспыхнул тёмными глазами и прищурился. Остромысл плотно сжал губы, вскинул подбородок и мотнул рукой, отсылая плюгавого мужика — для него княжеская милость окончена.

– — Не по справедливости судишь, княже, — колко и неприятно сказал напоследок мужик, крепко сжав шапку в руке.

Не желали мужики Аярову волю принимать, будто он для них всё еще батькин несмышлёныш. А меж тем — он должен стать надёжей людской и после отца сесть в тереме на долгое и доброе княжение. Как же воспитать в нём крепкий, несгибаемый стержень и волю, чтоб слава во все земли шла? На какое испытание послать? Князь бесшумно выдохнул, пригладив бороду.

Последним в княжеские палаты вошел старый дядька-воевода Ульв. Он был всё так же крепок, но весь поседел. Снял шапку, поклонился в пояс. Остромысл ему радушно кивнул.

– — Пришел, князь-батюшка, просить позволения меньшого сына — Райнара — женить. Он при твоём тереме дружинником служит.

– — Уже и меньшой до женитьбы дорос? Это ж сколько ему?

– — Да как твоему старшому, батюшка, от одного лета они.

Остромысл медленно кивнул, глянув на Аяра. Он сидел по правую руку, внимательно всё слушал. И впрямь вырос княжич. Его тоже пора женить, да приставить к делу. Ульв рассказал, что сосватали княжескому дружиннику хорошую девку из старого рода: крепкую, что редкий мужик одной рукой дородный зад обхватит, весёлую, с толстой золотой косой, еще и богатую. Князь на пару с Ульвом поулыбались в пышные бороды и одинаково пригладили усы, поняв друг друга. Махнув рукой, Остромысл благосклонно дозволил дружиннику Райнару жениться, чтобы преумножать всяческие блага, и от себя пообещал подарок.

Средние сыновья Остромысла Корьян, да Горд сидели по левую отцовскую руку и тоже переглядывались. Никто из них не знал, что батюшка надумает, а спрашивать они не смели — сейчас должны были старшие говорить. Напротив княжеского кресла на лавках сгорбились старейшины самых знатных родов городища. Они, тяжело опираясь на палки, поглядывали на князя и сердито ждали своей очереди, но она всё не наступала.

Отпустив всех челобитников, князь, наконец рассказал, чего они выездили в соседней Кутумской земле. Отбили их от степняков, сбросили ярмо. Теперь они под Остромысловой рукой, и дань будут платить ему же.

– — Вот только князь Кутумский уже стар и в любой момент может отправиться к праотцам, нужно держать ухо востро. Тем более, что старших сыновей его перебили, младший дураком уродился, эдак девки с матерью на княжение останутся.

– — Что же ты планируешь, Остромысл? — спросил один из старейшин и оглядел троих его сыновей.

– — Княжеский стол не может стоять без головы, а лихих неведомых соседей под боком нам не нужно. Думаю, кого из княжичей на Кутумский стол посадить для блага нашего и блага общего.

Сыновья, как один, повернули головы на отца, но он еще до конца не решил, кого своей волей отправить. Аяр как старший должен жениться да княжить, но отец еще полон сил и своё место уступать не собирался. Корьян тоже вошел в самую сильную пору. Горд еще юн и безбород, но уже не в пример Аяру серьёзен и строг.

– — Как установится санный путь, пойдём в полюдье. Каждый из княжичей съездит в Кутум на погляд и пригляд — у старика двое дочерей. Такова моя воля.

Старейшины закивали, стукнули палками о пол в знак поддержки. Но потом слово взял самый скрюченный из них Скорпунь — жрец с белёсыми, выцветшими глазами. Он был так стар, что даже Остромысл не мог припомнить его без седой, в пояс, бороды и таких же длинных, белых волос.

– — Добро, князь-батюшка. Дозволь и нам теперь словцо обронить, — голос у него был удивительно твёрдый, но скрипучий, будто больной. — Видим мы, что мать-земля не приняла нашу последнюю жертву — золотого солнца больше не видим, слишком рано ныне серость опустилась. Не будет земля родить в следующее солнце от того, что забыли о ней. Мало было жертвы, все ушли тебя, князя, встречать, прославлять.

– — Это что же ты хочешь сказать, старик? — серьёзно спросил князь.

– — Хочу сказать, что твоею волей жертвы матери-земле не досталось. Нужно вернуть всё её, задобрить новой — сильной и красивой, тёплой. Овцой, шерстью, снедью…

Старик замолчал, недовольно пожевав сморщенными губами. Остромысл знал, о чём он так хотел сказать, но умолчал. Раньше, когда нынешний лес только пробивался к небу тонкими стволиками, для матери-земли готовили более щедрую жертву — красивую, дородную, понёсшую детей мать заворачивали в одеяло, сотканное нетронутыми девицами, и отдавали богам. И не бывало голода, не бывало засухи, бабы рожали крепких, здоровых детей — так говорили старцы. Но последней, кого так отдали, была бабка Остромысла. Её сын, Остромыслов отец — князь Бурелом вырос, стукнул кулаком по столу и заявил, что такой ценой урожая никому не будет нужно — баб, рожающих ребятишек, не останется, да и оставшиеся сироты без материнской груди помирают. Старейшины и жрецы пугали всех карами, голодом, и мором и бездетностью. Но бабы как рожали, так и продолжили, детей даже больше стало почти во всех родах, кроме одного. Отколовшееся племя ушло за вал городища, поселилось в лесу у самого капища. Они пытались сохранить старые традиции, усерднее молились богам и не уставали напоминать о человеческих жертвах. Поговаривали, бесследно сгинувшие в лесах, да речке молодки и девы — на самом деле их жертвы. Потому и земля родит. Остромысл в это не верил, мало ли людей леший уводит в глубину черного леса, а уж сколько тонет и малых, и молодых, и старых — не пересчитать.

Чтобы не сердить стариков, Остромысл не стал с ними спорить. Он медленно кивнул и согласился принести в жертву всю новую, осеннюю шерсть. Девы соткут из неё ритуальные покрывала, вышью красной нитью мольбы и пожертвуют. Хотя лучше бы девы соткали из этой шерсти тёплые рубахи. Голышом зимой околеть можно и без божьего наказания.

***

Получив наказ отца передать сёстрам поручение, Аяр взволнованно шел по длинному светлому коридору терема, силой стараясь не сжимать ладони в кулаки. В груди так жгло огнём, что он не мог глубоко вдохнуть. Неужели отец и впрямь решит его в Кутумские земли отправить? Так далеко от дома. От братьев. От сестры.

Ноги сами привели его в комнату старших княжичей, вместо горницы сестриц. Там у окна стоял Корьян, прижав кулак к губам. Он даже не обернулся, когда Аяр вошел и плотно притворил за собой дверь.

– — Скажи мне, Корьян, знаешь ли ты, о чём батюшка думает?

– — То мне не ведомо, — медленно сказал брат и обернулся, глянув через плечо. — Но ты сам пораскинь думками-то, что будет? Ты у нас старший княжич, надёжа и опора, тебе и укрощать соседские земли с кутумской девицей на пару.

– — Но я… — Аяр задохнулся и не смог сказать, что он не может, не может уехать.

Но Корьян, казалось, его понял без лишних слов, развернулся, поведя плечами. Проницательный, как отец, он всё прочитал по братскому лицу и кривая, будто сломанная, улыбка, исказила его черты.

– — Я желаю тут остаться не менее твоего. Если не более.

Корьян взглянул на брата тёмными, ничего не выражающими глазами. Аяра будто укололи невидимой, но очень болезненной иглой. Он будто понял, о чём говорил брат, но не мог до конца осознать это и облечь в слова.

– — Что ты хочешь сказать? — наконец, спросил он, чтобы увериться: брат чувствует тоже самое. Он тоже не хочет уезжать, потому что…

Но Корьян резко дёрнул головой и безмолвно прошел мимо старшего брата, толкнув того в плечо. Аяр прикрыл глаза, чувствуя, как по линии этого толчка между ними залегла тёмная, глубокая борозда.