Соловейка. Как ты стала (не) моей

Полина Рош (2024)

Князь Остромысл порочно влюблён в свою юную воспитанницу Соловейку. И он уничтожит любого, кто встанет у него на пути. Его старший сын тоже влюблён в Соловейку. Как выйти из этого треугольника? Убить наследника? Или позволить бандитам разграбить княжество, чтобы отвлечь князя? И что же делать, если из-за их диких решений беда случилась с Соловейкой? Теперь отцу и сыну придётся объединиться, чтобы спасти её, или бросить на растерзание бандитам, чтобы не потерять самих себя. Чувственная драма о запретной любви в славянском антураже.

Глава 7

Не успело княжество отгулять все осенние свадьбы, как грянули морозы. Сухие, бесснежные, они чернили не до конца опавшие листья превращали в лёд оставленную в вёдрах воду. Давно такого не бывало, чтобы одним днём всё заморозило, а снега еще не видели. Старики говорили: худо дело, без снежного одеяла всё повымерзнет. На дворе дыбилась заледенелая грязь с остатками сухой, ломкой травы, а воздух трещал от заморозков. В городище от холода и нерачительности хозяев полегло много скотины, в княжеские палаты рекой потёк разный люд. Остромысл только и делал, что выслушивал слёзы, да жалобы.

– — Как, батюшка, зимовать-то будем?! Вприглядку? — кричали встревоженные отцы семейств из нижнего городища, топорщили бороды и мяли ладонями шапки.

– — А что ж летом-то траву не косили? — строго спрашивал князь.

– — Косили, батюшка! А как её не хватит с такими-то морозами? Вот бы ты щедрой рукой смилостивился над нами, не то и не дозимуем.

– — А озимые как сеять? — беспокоились другие главы родов из тех, кто поприжимистее. — Замёрзнут! Останемся без хлеба.

– — Гневается природа-мать, — проскрипел со своей скамьи длиннобородый жрец и стукнул палкой об пол. Он строго, не моргая, смотрел на князя. — Нужна бо́льшая жертва, чтобы мы летнее солнце смогли встретить, не то большое лихо ждёт.

Остромысл тяжело выдохнул. Они и так пожертвовали всё, что могли. Например, шерсть, которой можно было бы укрыть и сберечь лошадей. Старик смотрел на князя тяжелым взглядом, требуя какого-то решения, но тут за дверями покоев послышались крики и возня. Кто-то хотел прорваться к князю, дружинники были настороже: чуть не тумаками они уже хотели прогнать наглеца, но князь крикнул: «Кого там принесло? Давайте его сюда».

Вырвавшись от дружинников перед князевы глаза встал потрепанный, запыхавшийся мужик. Он наспех поклонился и выпалил:

– — Беда, княже! В дальнем урочище у заставы на мороз вышли волки! Пожрали наш скот и ребятишек. Мужики ходили, да только треть возвернулась. Бабы ревут, погибаем, князюшка!

Вот еще напасть какая! Сейчас, только в середине осени, волки уже вышли кошмарить народ? Даже настоящий зимы с лютыми морозами не дождались. Остромысл знал, сколько беды они могут принести. В иные времена волки убивали целые поселения, пожирая и охотников. Но теперь на княжеской псарне всегда жили свирепые волкодавы, а дружинники учились и охоте на волков.

– — Пришлю к вам своих волкодавов и воинов, — сказал князь мужику из дальнего урочища. А потом кивнул стольнику, чтобы мужика после дальней дороги накормили и обогрели.

– — Лихое начало, — себе в бороду, но так, чтобы князь услышал, сказал Скорпунь. — Большую беду жди, княже.

– — Ты бы, старик, не кликал беду на мою землю, — предупредил Остромысл, нахмурившись.

Жрец ему ничего не ответил, молча вышел, метя полы своей длинной льняной рубахой. Нашелся ведун на княжью голову, и без его предсказаний князь понимал — нужно помочь народу. Холода бывали и раньше, кого ими напугаешь? Снег всё равно ляжет, укроет мир до весны, а люди должны укрыть жилища и себя.

Князь вышел из терема, чтобы глотнуть холодного воздуха и своим глазом окинуть застывшую природу. Почувствовать родную землю под ногами. Будто хотел, чтобы она ему сама хрустящей замёрзшей листвой, рассказала, чего ожидать. С заднего двора доносился лязг оружия и строгие окрики Ульва. Остромысл прислушался, но отвлекать его не стал, прошёл к забору и вышел на холм. Дорога по нему шла к городищу, петляла и ныряла в проулки. Сначала ему встречались большие, богатые дома с резными наличниками. Рачительные хозяева запасались дровами и утепляли коровники. Ниже ютились мелкие хижины, кое-как покрытые сверху соломой. Но и там хозяева как могли готовились к заморозкам: укладывали поверх соломы толстый слой дёрна, закрывали окна сеном и затыкали щели мхом, сушили песок, чтобы засыпать им подпол.

Князь заглядывал в каждый двор, в лицо каждого хозяина. «Перезимуете?» — спрашивал, хоть ни одной совсем непокрытой и худой продуваемой лачуги на своём пути не встретил. Мужики мрачно кивали, кивал им в ответ и Остромысл. Это его земля, его городище и его люди, нельзя отдать их морозу и волкам.

Под холмом в реке с деревянных мостков бабы полоскали белье. Остромысл обогнул их стороной и пошел крутым берегом Ольхи мимо зарослей облепихи. Там, между колючих кустов была тонкая тропка с горки прямо к воде. Сколько раз мальчишкой он по ней сбегал вниз, чтобы напитаться мудростью и силой, смыть тревоги и усталость. И даже взрослым мужем, уже воином, он не забывал наказ матери: после долгой дороги по чужой стороне он опускал в холодную воду ладони и понимал, что дома.

Набрав студëной воды, Остромысл плеснул в лицо, омыл шею. Пальцы свело от холода, он сжал их в кулак, наливающийся силой, и почувствовал, что всё может. Другой рукой зачерпнул горсть, напился, как вдруг услышал девичьи голоса. Они доносились по реке из-за кустов через хлопки белья по воде.

– — И вовсе Райнар не сердитый, — сказала одна девушка, — он ласковый…

– — Ласковый? — спросил второй голос с сомнением, и Остромысл сразу же узнал в нём Соловейку. — И ты совсем-совсем не боишься? Ну ты смелая! Хотя, я бы тоже не боялась! Я теперь смелость тренирую каждое утро.

– — Это как? Как парень — смелость?

– — А вот!

Послышался плеск воды, Соловейка с визгами и смехом забежала в ледяную воду, подобрав юбки сарафана и тяжелую косу. Вот отчаянная девка! Ходит на эту реку каждый день? Остромысл шагнул назад, не отрывая взгляда от девушки. Она пританцовывала, не слушая криков подружки, разбрызгивала воду вокруг себя, Остромысл сам не понял, как залюбовался. Такая она была весёлая и живая, как лесная птица, всё ей было нипочем: ни холод, ни жар, ни наказание. Князь смотрел на неё и сам будто напитывался жизнью, усталость и груз решений с него стекал вместе с водой по лицу. Шагнуть бы сейчас с весёлой задорной девчонкой в реку. Она бы взвизгнула и снова побежала.

Остромысл не помнил, какой Соловейка была, когда он в то утро вытащил её из воды. Наверное, испуганная, наверное, смотрела на него этими своими глазами. Какие они у неё? Он помнил только как она легла под его отцовскую карающую руку, и рубашка обтянула круглые ягодицы. Как она стояла у ритуальных костров вся в рябиновом соку и молоке. Но какой она была тогда… По плечам Остромысла пробежала судорога, захотелось увидеть её снова на своих руках в мокрой рубашке с прилипшими к щекам волосами.

Чтобы избавиться от наваждения, Остромысл встряхнул головой, закрыл глаза. Нужно возвращаться. Он вбежал по узкой тропке в гору и быстро пошел в терем. Ветер холодил влажную кожу и волосы. Остромысл чувствовал себя живым, сильным и ко всему готовым. Когда он так явно чувствовал, как жар впитывается в кровь и так обжигает изнутри? Когда только стал князем и вершил справедливый суд? Когда побеждал в битве своих врагов? Может, когда жена родила ему первенца? Или раньше? Чувство жизни распирало князя. Он поднялся на холм, с удовольствием хватая ртом воздух и чувствуя, как от быстрого шага сильнее стучит сердце.

На дворе княжеского терема было всё так же шумно. Дружинники тренировались во главе с дядькой-воеводой, а вместе с ними и старшие княжичи. Аяр и Корьян вдвоём против одного Райнара с двумя мечами. В распахнутом вороте рубахи Остромысл увидел на его шее сплетённую из красных нитей косицу — слюбились, стало быть, с молодой женой. Отец на него покрикивал, но парень и без того проворно сражался и сдерживал натиск княжичей. Корьян был как всегда резкий, порывистый, нападал-нападал-нападал, душил своими атаками. Аяр выжидал, следил, ловил нужный момент и попадал одним выпадом. Райнар отпихнул одного, отправил на землю другого. Могучий воин! Но братья не сдавались: оружия не выронили и тут же вскочили на ноги. Они оба были всклокоченные, разгоряченные, от перемазанных грязью рубашек шел пар. По всему было видно: не раз они уже падали, и каждый раз вставали. Его сыны! Мощь и умение придёт, а вот упорство ниоткуда не народишь, если богами не даровано.

Довольно пригладив бороду, Остромысл шагнул вперёд. Ульв его увидел и поклонился, все остальные воины и княжичи тоже поклонились, опустив, наконец, оружие в землю.

– — Добрых воинов вижу, — сказал князь. — И руки крепкие и глаза меткие. Такие руки мне и нужны. Аяр, собирай свою дружину, завтра утром выходим в дальнее урочище на волков. Корьян остаётся на княжение.

Братья послушно склонили головы, едва справляясь с тяжелым дыханием. Аяр вскользь глянул на Райнара, Корьян едва заметно улыбнулся.

Всю ночь дружинники под окрики Райнара собирались в поход. Князь не спал, стоя перед ночным окном. Перед ним горбатой спиной кланялся холм с притулившимися к нему домами. Так же, как и утром Остромысл чувствовал в себе великую силу, чтобы защитить и этих людей под его боком, и тех, кто остались в дальнем, затёртом болотом и лесом урочище один на один со страшными зверями. Он не сомневался в себе, своём сыне и своих воинах. Но была на его душе еще одна дума, разгоняющая кровь. Не позволяющая лечь в кровать и укрыться тяжелым одеялом.

Зачем же Соловейка каждое утро ходит на реку? Не хочет девка его слушать, — думал Остромысл. Хочет гнев его вызвать, или братца подставить? Или… Последнюю мысль князь как мог гнал от себя. Хмурился, сжимал зубы, но не мог перестать раз за разом задавать себе вопросы: зачем Соловейка ходит по утрам на реку? И почему теперь он, князь Остромысл, думает пойти туда не за силой, которую дарует река родной земли, а к девице?

Он помнил её дурёхой, которую Аяр притащил за собой, — грязная, чумазая девчонка из-за кухонной печки. Кто она там, дочка битого князя или кухонной девки, Остромыслу было всё едино, главное, что б Аяра за доброту не прирезали ночью. Как уж там у них всё сладилось до того, что княжичи приживалок сёстрами начали называть, он не ведал. Когда девица успела вырасти — тоже не понял, занятый походами, да княжьими делами. Не помнил. И по реке гнался будто бы за какой-то другой рыжей девчонкой с ладным, пышным задом и белыми, мягкими бёдрами.

Так и не найдя ответа в себе князь дождался, когда Райнар во дворе успокоится. Тот, наконец, замолчал и дал дружинникам времени передохнуть. Остромысл самостоятельно оделся и уже готовый к выходу, в черном походном кафтане, опоясанный оружейной перевязью, снова пошел к Ольхе. Он старался не думать, что хочет увидеть, но вопрос, на который он не знал ответа, терзал, как заноза.

Она и вправду была там. Сидела на песчаном берегу, обхватив колени руками. Но увидев его, встала, будто ждала. Коса скользнула по спине, в прорези верхнего тёплого сарафана сверкнула белая нижняя рубаха. Неужто купаться собиралась?

– — Зачем ты сюда ходишь? — строго спросил Остромысл, ступая тяжелыми сапогами по песку. Соловейка стояла босая.

– — Чтобы стать смелее…

– — Вижу, ты и так ничего не боишься.

Мало Аяр учил её почтительности, всё пестовал, да нянчил. Она смотрела на князя прямо и бесстрашно, не опуская взгляда. А потом вдруг лукаво улыбнулась и вздёрнула подбородок. Глаза игриво сверкнули.

– — Не боюсь, потому что знаю твой секрет, князь-батюшка.

Остромысл от удивления нахмурился. Какой еще секрет? Какие эта девица может знать секреты о нём, он лишь несколько седьмиц помнил, что в его тереме выросла такая бойкая, рыжая, глазастая девка. Как она на него смело смотрела, обжигая. Ничто её не пугает, беззаботную стрекозу. Зачем она здесь? Уж не его ли ждёт, чтобы бегать по реке в мокрой рубахе? Может, она видела, как он на неё смотрел тогда? Кровь снова вскипятила жилы.

– — Честь по чести, и ты мне отдашь свой секрет, — тяжело дыша, сказал Остромысл и сделал шаг к Соловейке.

Она взмахнула ресницами, лукавство сменилось непониманием. Удивлённо глянула, но не отступила. Он сделал еще шаг, а она стояла, как вкопанная, только глаза её становились всё больше. Губы девчонки дрогнули, она тихо шепнула: «Какой?», — Остромысл не сдержался. Обхватил девичий подбородок ладонью и поцеловал Соловейку. Под его натиском её губы дрогнули и распахнулись ему навстречу, он языком почувствовал, какие они мягкие, сладкие, нежные. Хотелось касаться их еще и еще, но Соловейку будто потянуло вниз, она вцепилась в его руки, чтобы не упасть. Князь насилу остановился. Не отпуская её подбородка, заглянул в глаза и серьёзно сказал:

– — Теперь твой секрет у меня.

Дерзкая девица ничего не смогла сказать. Она громко дышала, а потом прижала ладони к раскрасневшимся щекам и слегка облизала припухшие губы. Князю за грудиной стало тяжело. Он глубоко вдохнул и оторвал взгляд от неё. Глянул на розовый рассвет над другим берегом, он тянул за собой на верёвке новый день. Нужно уходить, пока солнце не осветило рыжие волосы Соловейки. Зачем он, дурак, её поцеловал, девчонку, которая его сына называет братом.

– — Больше не ходи на реку, — бросил ей, а как будто самому себе, Остромысл.

А потом развернулся и пошел назад, к терему. Плечи его распрямились, хотелось дышать глубоко и часто. Остромысл, наконец, вспомнил, когда чувствовал такой же обжигающий жар. Когда был мальчишкой. Когда сбегал из отцовского терема по холму. Когда украл первый поцелуй у своей невесты еще до того, как на неё повязали красные нити. Когда был влюблён.