Впереди ветра

Роза Крыма

Рой снежинок смелыхКружит, и поёт,Летим скорее с нами!Звёздный час зовёт!Я кивну согласно-Таять не спеши!За плечами – Муза,Ввысь и ввысь неси!К звездам, что сгорели,Освещая путь,Пели, не молчали,Зная Правды суть.Святы стали песни.Святы их слова.Стала вечной памятьюГероя голова!Не у всех от РаяНа ногах ключи…Пой, не спи сегодня!Воля, не молчи!!!

ДУБЛЬ — ДВА

Как её ноги несли, Гуля не помнила. Казалось, смрад и бряканье козьих бубенцов никогда не кончатся…

Она подняла глаза и прочитала вывеску «Молоко», и поняла, что пить это не сможет ни-ко-гда! Отдышавшись, девушка усмехнулась:

— Ну что — дубль два? Звякнуть второй тетке?

Особо не хотелось. Мать предупредила, что она жаднее крестной. Обирала наивную сестру — северянку в первые дни гостевания у бабушки. А позже — обманывала, опять обирая, вроде как взяв её, смертельно больную в долю по строительству коттеджа. Видимо, рассчитывая, что к постройке та не доживет. Ошиблась, тетя Параша. Да… Что ни родственник — то подарок! Да мать могла и не рассказывать, какая тетя Параша.

Гуля помнила нехороший случай по вине тётки…

Блондинка-северянка, как уже знаем, в детстве была этакой розовощекой упитанной девочкой. Как и остальные члены семьи. Не смотря на многодетность, все чада, особенно детьми, были толстячками.

Да и немудрено: со стола круглые сутки не исчезало козье молоко, сливки, салко, творожок — свежее, свое… В советских семьях было принято держать хозяйство, хотя и не у всех. Кто — то жил для себя, — ни детей, ни забот, ни хлопот. Соответственно — и радости — никакой.

А вот у родителей Гули — наоборот, все для детей. Отец прилично зарабатывал. Мама — пекарь. Деткам только свежая выпечка, самая вкусная. Вот и росли дети, как на дрожжах. Ну, попробуй не съешь мамин рыбник — в масле кипящий, ароматный, горячий! На губах тает!…

Или — пасочки. Уж кто-кто, а мама Гули пекла пасочки, как никто! Ушла она на пенсию, а мастера на Пасху в поселке не нашли до сих пор… Что-то в них не то; и на вид не хуже, и сладкие, ан-нет! Не вкусная выпечка, не мамина, не от сердца…

Так вот, того розовощекого поросеночка — северяночку, уже подростка, решила тетка Параша — вот уж действительно — параша! — вместо своей дочери, высоченной и худой, и от этого постоянно горбившейся, подсунуть на десерт сынку знакомой, по блату. Он

в Севастополе морячком трубил, в рядах Красной армии. Дескать, чоб не обиделся. Парашина вобла наотрез отказалась. Свиданка горела. Доця на дух не переносила матросов; её тянуло к денежному эквиваленту любви, а от матроса — что кроме тельняшки? И никакие уговоры про блатную мамашу, что устроит будущее не купили доцю. А тут-, на те — чистенькую доверчивую дуреху.

И надо же, этого бедолагу звали — Паша!

А белобрысой девочке — что? Цветы, мороженое слопать, да на памятники поглазеть, за ура!

В общем, натянули на толстушку джинсовую юбку да футболку с люрексом… Ну, если не свинья в хомуте, то… в общем — на любителя. Открылись бабушкины ворота и девочка поняла причину отказа горе — воздыхателю. Он сутулился, был на голову ниже и очень, очень худой.. А при разговоре незнамо для чего скалил почти пародонтозные, желтые зубы, как-то странно шикая, пропуская через них воздух, подобно старой кляче.

Хорошенькая толстушка наверно уже скривила губки.

Пашлик понял, что и сейчас, как в прошлый раз ему скажут

«До свиданнья», и перестал по — идиотски «шикать».

Он сказал:

— Сегодня катят кино «Кинг-конг». Пойдем?

Честно скажем так: что «Кинг-Конг», что «Король лир» для девочки-поросеночка были одинаковы. А вот что там будет буфе-ет… Это уже куда интереснее! И потом, приглядевшись к Пашлику, Гуля заметила на его лице сходства с её любимым героем из кинофильма, Павликом Корчагиным. Она перечитывала второй раз книгу «Как закалялась сталь», и его имя на сейчас завоевало сердце Гули.

Девочка вспомнила, как герой — отважный Павка, уже ослепший от страшной болезни, хотел вырваться из больницы, и чтобы показать свою силу, поднял медсестру на руки…

Толстушка смерила ещё раз взглядом Пашлика, чьё тело почти уносил вечерний бриз. Сдунув белую прядь со лба, она деловым тоном напомнила:

— Я люблю пломбир!

Блондинка закрыла ворота за собой.

Противная мокрая рука взяла её мягкую ладошку:

— Пойдем?

Она руку отдернула и вытерла об юбку:

— Мне можно до восьми вечера!

Конечно, не было никакого «Кинг-Конга»…

И буфета-тоже. Просто горе-ухажеру надоели издевки товарищей по поводу его прозрачно — призрачного вида. И он поспорил, что есть у него пассия, и есть кому заземлить, чтобы — ветром не уносило…

Дело было так: куранты на площади Нахимова отыграли Подмосковные вечера. В Советские времена они отмечали каждый час. Так-то!

Блондинка, болтая полненькими ножками, сидела на скамейке, и доедала очередной пломбир.

Пашлик, дергаясь и озираясь по сторонам, ждал спорщиков.

Северяночка облизалась и потерла ладошки:

— Такое вкусное!

Пашлик вытер пот со лба, нахлобучил бескозырку и жадно сглотнул.

— Я говорю, пломбир — вкусный. Ещё хочу! — напомнила блондинка.

Пашлик все озирался. Он достал сигарету дрожащей рукой.

— А ну, не кури! — потребовала блондинка.

— Господи! Как же ты меня достала! — в сердцах признался Пашлик.

— Что-о-о!? — лицо блондинки вытянулось. Она встала.

— Да сиди ты! Щас, пломбир твой принесу!

Заулыбался как-то криво от папиросы во рту горе-ухажер. Не прошло и минуты, — и мороженое приятно охлаждало, и волшебно таяло на губах у мурчащей от удовольствия толстушки…

— А ты че, не куришь? Прищурил глаз Пашлик.

Блондинка презрительно хмыкнула.

— И не пробовала? Тот же ответ.

— Так может, ты ещё и — девочка??…

Он нагло глядел в чистые глаза девочки северяночки.

Гуля перестала жевать, кивнула. А потом, когда дошла смысловая нагрузка вопроса, повернулась лицом к обидчику и…громко фыркнула ему ответ.

Что сказать?

Видок у Пашлика наверно был на высоте, потому что среди прохожих оказалось немало желающих ткнуть в него пальцем. И прерывая приступы смеха, спрашивать:

— Ой! А это — что!?

Сослуживцы не узнали Пашлика и прошли мимо. А он и смолчал — думал, не вернутся.

Вернулись. Один даже удостоверился:

— Ты ли это, Пашлик!?

И тому, кто с таким нетерпением ожидал сослуживцев минуту назад, в это мгновение хотелось или под скамейку залезть, или сквозь бетон провалиться; он позорно молчал. Пашлик даже забыл про намокшую сигарету, торчащую во рту, вернее свисающую на подбородок, напоминая прелесть от хронического насморка…

Парням блондинка наверно понравилась; они решили добить хвастуна, зная хорошо, « Хто таки — Пашлик.»

Один из спросил:

— А на свадьбу пригласите?

На что крымчаночка с севера отрекошетила вопросом, по — нашему:

— А…в качестве кого?

Матросы, поцокав языками, и почесывая затылки, стали удаляться.

— Ну чё, утерся? Давай уже, проводи! Блондинка не имела понятия, куда надо идти.

Пашлик вытер ответный плевок и был готов к мести. Ибо только подобные Пашлику, воюют с юбками. Затолкав её в автобус, полностью забитый матросами, отправил в ненужном направлении…

Что был за праздник — девочка не знала, но в душном автобусе от перегара, несущегося от пьяных матросов, она стала задыхаться. Больше тридцати мужских глаз, изголодавшихся по женской ласке, просто пожирали аппетитную толстушку. Она забарабанила в дверь:

— Откройте!

Шофер повернулся. Блондинка вскрикнула; так ужасен был шрам на его лице. А он криво усмехнулся:

— Куда спешишь?

Блондинка надула губки и рявкнула:

— У тя чё, окна — лишние? Все выбью! — и сняла дурацкие босоножки, с тяжёлыми квадратными каблуками.

Автобус чуть не разорвало от дружного хохота. Шофер понял, что эта выбьет. И не только окна. И нажал на тормоза…

Выбежав на свежий воздух, девчушка подошла к шелковице, росшей неподалеку. Оперлась о теплый шершавый ствол дерева, и разревелась.

Вдруг, кто-то взял за локоть:

— Что с вами?

Патрульный внимательно оглядывал девочку.

Гуля рассказала про труса Пашлика. Патрульный переглянулся со своими сослуживцами. Спросил фамилию Пашлика. И Гуля не раздумывая назвала её…

Зареванная, Гуля ворвалась в бабушкин дом.

Тетка Параша с недоумевающим лицом — не уж-то зря!? А блат — как же?

Спросила:

— Что случилось? Девочка крикнула:

— Всё!

— Господи! Да когда и где вы успели!? Блондинка просто задохнулась:

— Какая же вы дура, тетя Параша!

Однако успокаиваться тете Параше было рано: она до смерти боялась отца Гули. И на то были причины. Пробравшись в темноту, где забившись в угол, рыдала девочка, тётка подкралась лисой:

— Что убиваешься, все они…

— Нет не все! — выкрикнула Гуля, — мой папка — не все!!!

— Так, как это было?

Девочка перестала всхлипывать, и с ненавистью прошипела:

— А никак! В рожу я ему плюнула!

— А — аааа… разочарованно протянула тетка.

Блат ей больше не светил. Она тихо растворилась в сумерках…

…Из темноты ночного Севастополя донеслось дыхание моря. Гуля присела на ступеньку каменной лестницы, что вела ко входу на Малахов курган. Прикрыла глаза.

— Шш-ш..слышш-ишь, меня слы-шшишь?

Шептали волны. Теперь до желанного моря было рукой подать… Но «Дубль номер два» требовал выхода: всё ж хотелось глянуть

в глаза и другой тётке — что движет такими?

Гуля набрала её номер. Трубку взяла тётка Параша и испуганным голосом сообщила, что у них — гости. Это — в час ночи!

— И что, боитесь, что я вас ограблю? Как вы мою мать?

На что тетя Параша, заикаясь, полепетала, что Гулю ждет крестная.

— Сказала бы я, где ждут тебя, тетя Па-ра-ша! Девушка отключила телефон.

Тётка что, всерьёз решила, что Гуля судиться приехала?

Хотя — можно… Блондинка усмехнулась, не завидуя участи тетки Параши, у которой единственная доця во время похорон сожителя мамаши вырыла и для неё яму; — за одно так сказать, позаботилась… Яблоко от яблони — рядом…

Девушка прерывисто вздохнула, потерла шею, которая не переставала болеть; зато как хорошо дул ветерок в окошко, да на ходу поезда…