Впереди ветра

Роза Крыма

Рой снежинок смелыхКружит, и поёт,Летим скорее с нами!Звёздный час зовёт!Я кивну согласно-Таять не спеши!За плечами – Муза,Ввысь и ввысь неси!К звездам, что сгорели,Освещая путь,Пели, не молчали,Зная Правды суть.Святы стали песни.Святы их слова.Стала вечной памятьюГероя голова!Не у всех от РаяНа ногах ключи…Пой, не спи сегодня!Воля, не молчи!!!

КРЕЩЕНИЕ КУМАЧОМ

Та-та-тахх! Та-та-та-таххх! — несли железные колеса сотни людских душ в раскаленных вагонах, поездом, переведенным во времени стрелочником.

Та — та-тахх! — отдавало у каждого пассажира в висках.

У кого-то радостно, а у кого-то острием молотка по нервам… У кого-то надеждой забыться от кошмара, хотя бы на неделю.

Который заставил взять билет на двое суток другого кошмара, марева в вонючих вагонах…

А потом — будет море… солнце.…ласковые волны и такие же девочки!

А потом — будь, что будет. Если повезет.

Кто-то ехал в разных вагонах — для конспирации, удирая от жены или…мужа. Не подозревая, что он или она едет третьим лишним тем же поездом…

И это то, ради чего гибли наши святые воины!? Та — та-таххх! — все тише стучало в висках Гули.

По вагонам, убаюкивающим скоростью хода и покачиванием, временно закинувшим пассажиров в будущее или прошедшее — кто куда попал, разнесся храп.

Вот, товарищ наполовину сидит-стоит, опираясь на столик свисшей с полки ногой и вяло пробует оседлать матрац, выпавший из — под него. А вон, товарищ ловит прохожих руками, хватая за что попало, думаешь, ему подадут?…На врят — ли. Скорее — поддадут.

Вобщем, этакий час — сон во взрослом детсаде.

Кислороду поубавилось. Расслабленные во сне дружно храпели, приглушая порчу воздуха.

И самое интересное; идущие мимо из других вагонов с таким видом воротили рыло: «Ну и вонища, хоть бы проветрили!», как будь — то сами на крыше, между труб ехали!

Гуля Советских не была исключением, и храпела за весь офицерский состав Красной армии.

Одной рукой она обнимала фарфоровых хохлов, а другой — дирижировала. Надо думать — командовала.

…Девушку кто-то тронул за плече. Она повернула голову. Мужские плечи, фуражка, девушка потянулась к нему.

Ладонью ощутила шершавую ткань — шинель.

В сумраке — то ли вечернем, то ли ночном стояла дымка. Гуля спросила:" — Кто ты?»

Он молча повернулся спиной.

Поднял руку в перчатке, приглашая за собой. Они шли по вагону, мимо пустых купе.

Девушке стало жутко, она схватилась за колючий рукав идущего впереди и прижалась к его спине. Повеяло порохом.

Туман стал рассеиваться, рисуя силуэты спящих пассажиров.

— Они что, все спят? — прошептала Гуля. Нет, не все: вон, сидит, в военной форме.

Гуля пригляделась и охнула: — Да то ж — фашист!

А вон — ещё, с мордой здоровенной, знакомый такой… Мать честная! Да это ж…

А наро-о-од — … В лежку! Спит!

— Ах ты, ж гадина фашистская, ещё и пасешь, сидишь, чтобы народ не проснулся! — кошкой зашипела Гуля, — Солдат! Куда смотришь!?

Раздался удар грома.

В кратковременной вспышке встала стеной спина военного. Он повернулся.

Вместо глаз — рана через всё лицо, а вместо груди — кровавое месиво… Боец погрузил руку туда где должно биться сердце, и вынул что — то из себя.

Горячая волна накрыла Гулю с головы до ног. Опять — вспышка и раскат грома.

У неё на плечах искрился алый кумач.

Искрился, но не горел, а второй кожей покрыл тело.

А рядом — бледный старик, Ветеран. Он с трудом отбивается от фашиста, который тянется к его груди, силится сорвать ордена и медали.

Гуля задыхается — так жжет алая накидка, до самого нутра пробирает…

— А! Сволочь фашистская! Мало тебя били и гнали!

Она разъяренной тигрицей накидывается на врага, скидывает фуражку с проклятым нацистским орлом…

И узнает очередного чиновника.

С кошачьей ненавистью вцепляется ему в глаза, волосы. Летят клочья. Фашист истошно визжит, и как-то по бабьи. Сквозь вопли Гуля слышит голос Ветерана:

— Сестричка! Поднимай наших! Мигает молния.

Девушка оглядывает себя и видит на рукаве повязку с красным крестом.

Вспышка.

Женский противный визг:

— Да пусти же!