Хорошие девочки должны быть умнее

София Хартманн (2025)

Василиса с детства слышит одну и ту же фразу: «Хорошие девочки должны быть умнее». Она стремится к лучшему будущему и мечтает стать культурологом, несмотря на неодобрение матери. Но на полпути к мечте она встречает Мирона, сына депутата, известного своими незаконными делами, и из-за него теряет последний шанс на бюджетное место. Теперь она вынуждена учиться на вечернем и ненавидеть Мирона, который так жестоко поступил с ней. Вот только как можно ненавидеть того, кто уже несколько месяцев не выходит из головы?

Глава 5. Она убьет меня?

Я прихожу в себя от острого неприятного запаха, который щекочет ноздри, и чихаю, едва не падая вперед. Мягкие тонкие руки медсестры поддерживают меня.

— Как ты себя чувствуешь, Василиса? — тихо спрашивает она, убирая вату с нашатырем подальше. Я несколько секунд тупо гляжу вперед, фокусируя взгляд, а затем киваю. Сейчас мне больше интересно, что же все-таки произошло.

Я аккуратно кручу головой, чувствуя жжение в висках, оглядываюсь и понимаю, что Мирона нигде нет. Я сижу на лавочке в коридоре с забинтованной рукой, а Виолетта прикладывает к моему виску что-то холодное.

— А что… я отключалась? — хрипло спрашиваю я у медсестры. В горле пересохло, и слова даются с трудом.

— Несчастный случай, — отвечает за нее Виолетта. — Ты всего на пятнадцать минут упала в обморок. Скоро придет твоя подруга.

Я мотаю головой, все пытаясь осознать произошедшее. Неужели Мирон действительно меня не поймал? Специально или случайно?

— Перелома вроде нет, сотрясение легкое, шишка однозначно будет, но не страшно, — заключает добродушная медсестра, поднимаясь на ноги. — Можешь идти домой, на завтра выпишу тебе освобождение. Отлежись и много пей. И по возможности съезди в травмпункт на рентген.

Я киваю, и медсестра уходит, улыбнувшись мне напоследок. Я еще несколько секунд наблюдаю, как ее широкая спина скрывается за углом, а затем перевожу взгляд на хореографа.

— Он не поймал меня? — тихо спрашиваю я. Сердце сжимается в ожидании ответа.

Виолетта отводит взгляд и качает головой.

— И ушел?

Женщина кивает и встречается со мной взглядом. В глазах ее плескается сочувствие.

«Ты же этого хотела», — шепчет подсознание, но слезам, рвущимся из глаз, этого не докажешь. На душе у меня неспокойно и страшно, и я едва сдерживаю эмоции.

Да, я хотела, чтобы он уронил меня. Хотела его возненавидеть. Но разве можно это сделать так просто? Вот так вот, взять и возненавидеть человека? Да, мне больно. А еще больнее от того, что он просто ушел.

«А разве сама ты не сбегала от него?» — продолжает издеваться голос в голове.

— Вася, ты живая? — воскликивает Даша, подлетая ко мне. Она уже успела надеть верхнюю одежду, а в руках держит мою кожаную куртку.

— Все нормально.

Я пытаюсь подняться, и Виолетта помогает мне, поддерживая под руку.

— Проводи ее до дома, пожалуйста. И проследи, чтобы в квартиру зашла, — наказывает женщина, грозя нам пальцем. Я вымученно улыбаюсь ей и, цепляясь за Дашу, иду к выходу из школы.

Пока мы идем, шлепая по лужам кроссовками, подруга все щебечет и снова засыпает меня вопросами. Но теперь я молчу и ни на что не отвечаю, погруженная в свои мрачные мысли. Мне все мерещится лицо Мирона, как серьезно он смотрел на меня перед прыжком, полный готовности поймать. И все-таки не поймал.

Как же так вышло?

Все, хватит. Надоело.

Оказавшись дома, я на автомате здороваюсь с родственниками и закрываюсь в комнате — увы, не на ключ, потому что он все еще у мамы. Нужно будет забрать как-нибудь, но сейчас хочется только залезть под одеяло с головой и заснуть.

— Василиса! — слышу я голос мамы с первого этажа, но молчу.

— Василиса! — крик раздается все ближе, но я, сжавшись под слоем пухового одеяла в позу эмбриона, не отвечаю.

— Василиса! Ты почему не отвечаешь, когда тебя зовут?! — мама врывается в комнату разъяренным ураганом.

Одеяло надежно защищает меня от всего ровно до того момента, пока мама не сдергивает его. Я поднимаю на нее испуганный взгляд и отмечаю, что она дошла до точки кипения: глаза покраснели, словно она бык, увидевший красную тряпку, руки чуть подрагивают, а плечи напряженно подняты.

— Прости, мам, я плохо себя чувствую, — шепчу я едва слышно. Потому что ей плевать на мои оправдания, она меня не услышит, даже если я буду кричать.

— Забери брата, я сегодня вечером ухожу, — заявляет она, и я бездумно киваю.

Конечно, уходит. Она вечно уходит куда-то.

— Что с твоей рукой? Какого черта ты вообще дома, можешь объяснить?

Ее претензии сыпятся на меня, как снег, и я прижимаю колени к груди, пытаясь спрятаться.

— Встань, когда с тобой взрослые разговаривают!

Мама хватает меня за больную руку и тянет вверх. Я взвизгиваю и пытаюсь вырваться, но она заставляет меня встать через боль в ушибленном запястье. И теперь я стою и гляжу на нее снизу вверх и хочу ударить. Злость кипит внутри раскаленной лавой и вот-вот вырвется наружу.

Несправедливо.

Что это за мысли такие, откуда они взялись?

Несправедливо.

— Я не прислуга, у меня тоже есть чувства, мама! — заявляю я, впериваясь взглядом в ее перекошенное злостью лицо. Мы сейчас — отражения друг друга, одинаково злые, одинаково уродливые.

Несправедливо.

Я гордо поднимаю голову и выпрямляюсь. Я не могу больше терпеть ее гнет.

— Ах ты, неблагодарная девчонка, — рычит мама, занося руку.

Меня бьет дрожь, и вот уже вся моя напускная гордость скатывается куда-то в желудок. Сердце бьется так сильно, что его стук отдается в висках. Перед глазами встает пелена слез.

НЕСПРАВЕДЛИВО.

Я первая кидаюсь на нее, чтобы не дать себя ударить. Толкаю и тут же сжимаюсь, садясь на корточки, закрываю голову руками. Мне страшно. Мне очень-очень страшно.

«Она убьет меня?» — проносится в голове.

Мамины удары обрушиваются на меня, как лавина. Она бьет меня по рукам, толкает на кровать, шлепает по щекам и ногам — везде, куда попадает. Я истерично ползу по кровати, пытаюсь вырвать из-под ее ног одеяло и спрятаться за ним, но не выходит.

Защищаясь подушкой, я громко кричу. Слезы катятся крупными каплями по щекам, я уже совершенно ничего не понимаю, но продолжаю махать руками и ногами, словно отгоняя мух, на деле же — всего одну, но самую опасную и огромную.

Мама уходит, кинув в меня одеяло, и громко хлопает дверью. Я сглатываю слезы и глубоко вздыхаю, пытаясь унять истерическую икоту. Голова просто раскалывается, все тело болит от маминых ударов, а сердце сжалось в горошину, и от этого в груди расползается паутина боли, будто кто-то поджег все мои нервы.

Хочется кричать, скулить как раненный зверь, но я не позволяю себе этого — она ведь снова вернется, и будет хуже. Поэтому я закапываюсь в одеяло, укрывая себя надежным коконом, и засыпаю спустя несколько минут рыданий.

***

Мой беспокойный сон прерывает звонок. Спросонья я не смотрю на экран и сразу нажимаю на «принять».

— Вась, ну ты где? — раздается жалобный голос Роберта. Я несколько секунд сонно смотрю на телефон и вдруг подскакиваю.

— Черт! — кричу я, переводя телефон на громкую связь.

— А? — непонимающе тянет брат.

— Это не тебе!

Я мечусь по темной комнате, натягивая первые попавшиеся вещи, потому что совершенно, абсолютно забыла о том, что нужно забрать брата с тренировки. Меня охватывает горячее чувство стыда.

— Так ты где? — снова спрашивает Роберт, как попугай. Я рычу.

— Жди! — кричу я в трубку и отключаюсь.

На первом этаже сталкиваюсь с только что пришедшим Даней, который в приподнятом настроении расшнуровывает кеды. Пнув обувь брата, я на ходу пытаюсь застегнуть замок на ботинках и одновременно надеть куртку.

— Ты куда? — удивленно спрашивает Даня, отскочив к стене.

— За Робертом! — хватая с полки ключи, кричу я.

— А… — брат растерянно смотрит на мою спешку, я же только машу рукой и выбегаю из дома.

В метро я несколько раз путаюсь, бегу не туда, пытаюсь успеть на только что подошедший поезд, но не успеваю. Мозг работает в аварийном режиме, я даже не сразу замечаю, что с координацией что-то не так. Только залетев в вагон и опустившись на сиденье, ощущаю головокружение.

Все-таки стоило сходить в травмпункт. А еще рассказать маме, что произошло — может, тогда она бы меня услышала и пожалела?

Я не успеваю додумать эту мысль, потому что поезд уже подходит к нужной станции, и я вылетаю из вагона, на ходу расталкивая толпу на станции.

В голове бьется мысль: «Ты забыла про брата, какая ты сестра вообще?», и мне хочется плакать. Я ведь никогда… никогда не забывала о таком. Никогда не позволяла себе действительно сделать что-то, что навредит Дане или Роберту, несмотря на чувство несправедливости. Что же со мной случилось? Почему я в последнее время такая жестокая, такая рассеянная?

Мне даже и в голову не приходит, что я тут ни при чем. В конце концов, можно было выбрать клуб поближе, чтобы Роберт сам мог добираться домой, можно было подумать о собственной дочери. Но нет, мне кажется, что виновата всегда была и буду я. Даже в собственной голове.

— Ну ты чего так долго? — жалобно спрашивает брат, когда мы выходим из здания, где располагается клуб единоборств, и направляемся к станции метро. У меня снова сжимается сердце от его тона и вины, которую я ощущаю почти физически.

— Плохо себя чувствовала, малыш, — вздохнув, отвечаю я, крепко держа его за руку.

Роберт смотрит на меня с интересом, не глядя под ноги, и тут же чуть не наворачивается, споткнувшись о бордюр.

— Под ноги смотри, — фыркаю я, едва сдерживая смех.

— А почему мама не пошла, если ты себя плохо чувствуешь? — спрашивает брат.

Я пожимаю плечами, но внутри что-то неприятно колет.

— Маме нужно на работу. Она же взрослая, не может просто отменить свои дела и побежать за тобой, — отвечаю я, но это далеко не та правда, которую хочется сказать. Я прекрасно знаю, куда каждый вечер уходит мама, но никогда в жизни не расскажу об этом братьям.

Роб больше ничего не говорит и не спрашивает, цепляясь за мою руку. Крепко сжимая его маленькие пальчики, я иду вперед, поглядывая на брата, и гадаю: когда же он так вырос? Казалось, что всего пару лет назад семилетняя я держала на руках новорожденного брата. А теперь вот — веду за руку одиннадцатилетнего парня, почти подростка, который пока не потерял веру в мир и людей.

Воспоминания из детства довольно расплывчатые, но в голове все-таки всплывает картинка, как мама бережно держит кричащего Роберта, а я закрываю уши ладонями, не понимая, что происходит.

— Василиса, — тихо говорит мама. Она, улыбаясь, смотрит на новорожденного, а я испуганно жмусь к стене. — Смотри, это твой маленький братик, Роберт.

«Как это орущее существо может быть моим братом?» — вспыхнуло тогда в голове. Но я все-таки медленно приблизилась и заглянула в одеяло.

Маленькое личико покраснело от истошного крика, ручки произвольно болтались в разные стороны, и изо рта малыша раздавался громкий звук, который заставил меня закрыть уши ладонями и отшатнуться.

— Пусть замолчит! — закричала я так громко, как только могла, пытаясь перекричать Роберта. В тот день мама впервые шлепнула меня, оставив неприятный след в памяти.

Но несмотря на это, я не стала ненавидеть брата. Я часто брала его на руки, играла с ним, кормила, даже пыталась укладывать спать, что получалось не очень хорошо. Когда Даня, по глупости, обижал малыша, я ругала его и успокаивала Роберта.

Повзрослев, я пыталась понять, откуда в моем сердце столько любви к человечку, из-за которого мама перестала меня любить. Я не находила ответа на этот вопрос, как бы ни пыталась.

Роберт правда был настоящим одуванчиком. Никогда ни с кем не дрался, редко вредничал, не кричал на нас, даже не сказал ни одного плохого слова, пока ему не исполнилось десять. И все это вопреки тому, что он рос излюбленным ребенком — мама любила Роберта даже больше, чем Даню. Удивительно, как он не стал эдаким «маменькиным сынком».

Дома я отправляю Роба мыть руки и переодеваться, а сама накрываю на стол. Даня, удивительно и невероятно, сам вызывается мне помочь. Обычно его не затащишь на кухню, однако сегодня он очень тихий и покладистый — прямо как я в детстве.

Мы накрываем на стол в полной тишине, только часы, висящие на стене, отбивают каждую секунду. Когда Роберт спускается к нам, на столе уже лежат тарелки, столовые приборы и главное блюдо — жульен.

Я кривлюсь, глядя на неаппетитную жижу. Обычно мама не спрашивает нас, что бы мы хотели на ужин, а я ем далеко не все. Приходится давиться невкусной для меня едой, глядя, как братья уплетают ее за обе щеки. Так происходит и сегодня.

Я накладываю Роберту и Дане по порции жульена, а себе кладу лишь немного салата из огурца и помидора, сделанный на скорую руку Даней. Огурцы порезаны неровными крупными кусками, а помидоры просто-напросто подавленнные, но даже это вкуснее, чем жульен, который я просто ненавижу.

— Как прошел день? — спрашиваю я у братьев, когда мы все садимся за стол. Даня пожимает плечами, а Роберт начинает воодушевленно рассказывать о своем дне, начиная с утра и заканчивая приходом домой.

Я киваю, но даже не вслушиваюсь. Снова ощущаю головокружение, к тому же, запястье начинает нестерпимо жечь. Черт, придется завтра ехать в травмпункт. А мне так этого не хотелось!

После ужина Роберт убегает к себе, а я медленно, борясь с тошнотой, плетусь по лестнице на второй этаж к себе в комнату. Только я закрываю дверь, как раздается стук и в дверном проеме появляется кудрявая голова брата.

— Вась, можно? — тихо спрашивает Даня. Я только киваю, без сил опускаясь на кровать.

Даня заходит и, глядя в пол, нерешительно мнется на месте.

— Ну, говори, что хотел, — недовольно говорю я, чуть повысив голос, и тут же об этом жалею — Даня поднимает на меня виноватый загнанный взгляд.

— Прости меня, пожалуйста… — бормочет мальчик, и я не с первого раза понимаю его слова.

— За что?

Обычно этот вопрос задает мама, пытаясь надавить на мое чувство вины, но я сейчас спрашиваю вполне искренне, потому что не понимаю, что мог сделать Даня.

— Тебе досталось из-за меня… — почти шепчет брат, вжимая голову в плечи. Мне хочется обнять его и погладить по голове, но я остаюсь сидеть.

— Ты о чем? — в голове начинают всплывать догадки, но мне хочется верить, что все не так, как мне кажется.

— Я слышал… слышал… — Даня пытается произнести что-то, но запинается и молчит.

Я хлопаю по кровати рядом с собой, и брат садится. Его плечи приподняты, как у мамы, но он не зол, а испуган. И я, к сожалению, понимаю, что его так испугало. Господи, как бы мне хотелось забрать у него эти воспоминания.

— Данечка, — ласково произношу я, обнимая его за плечи. — Ты ни в чем не виноват.

У меня сердце сжимается от того, каким взглядом он смотрит на меня. В его карих глазах читается непонимание, боль и сочувствие, которые смешиваются и дают такой невероятно тяжелый коктейль чувств…

— Но мама… она била тебя? — тихо произносит Даня. Ему уже пятнадцать, но поднимать эту тему, кажется, все равно страшно. Да и я никогда с ним такое не обсуждала.

— Все нормально, — я ободряюще улыбаюсь ему и сильнее сжимаю его плечи, пытаясь успокоить. — Давай оставим это в тайне, ладно? Ничего страшного не произошло.

— Но…

Я целую его в лоб и хлопаю по голове.

— Все хорошо, Дань. Не переживай, я взрослая девочка и сама справлюсь. Иди к себе. Можешь даже взять мой ноут.

При слове «ноут» у Дани загораются глаза, и он тут же встает, но уйти все-таки не решается. Несколько секунд смотрит на меня, прежде чем взять ноутбук со стола.

— Ладно.

И уходит, оставив меня в одиночестве переваривать то, что сегодня произошло.