Татушечка. История заблуждений.

Татьяна Алхимова (2024)

Курт, пытаясь пережить потерю жены, проходит курс психологической терапии. Но, противясь смирению, решает пойти своим путём и узнать хоть что-то о последнем дне жизни любимой. Тогда-то ему и встречается Тáтушка — девочка, живущая среди бездомных. В её спасении Курт внезапно видит и собственное исцеление.Только жизнь подкидывает трудности и раскрывает страшные тайны, проверяя искренность и стойкость героев.

3

Я проворочался без сна почти до самого утра, вспоминая милое личико Стёпы и сочувствие в глазах матери. Ольга — святая женщина, если может выносить жизнь в такой большой семье рядом с очень прямолинейной и авторитарной свекровью. Отец же мой слишком мягок и добр, поэтому всегда во всём соглашался с матерью, и только после выхода на пенсию научился с ней спорить. Они все, конечно, любили меня, но каждый по-своему. А мне от этой любви становилось тошно. Потому что пахла она скорее жалостью, а не желанием помочь, из-за чего я, почти как подросток, хотел остаться в одиночестве, крикнуть всем «отвалите!» и запереться в комнате.

Бросив пустые попытки уснуть, я пробрался в полутьме на кухню и достал из холодильника пакет молока, оказавшегося на вкус прокисшим. Пришлось включить лампу на вытяжке и поставить чайник. Крепкий чай всегда меня успокаивал. Я бесцельно поигрывал пустой кружкой, пока ждал шума закипающей воды, и не думал. Это новое для меня умение приобрелось в первые месяцы без Литы, и теперь частенько выручало. Получалось спать без сна, отдыхать, делая вид, что занят.

Но продлилось забытье недолго. Тёмный, чарующий ароматом чай грел через керамические стенки кружки мои ладони, и напоминал, как холодно бывает бездомным, вынужденным прятаться от непогоды и ночи там, куда ни один нормальный человек не полезет. Они спали вдоль теплотрасс, жгли костры под мостами и в заброшенных домах, захватывали подъезды и подвалы, но отовсюду были гонимы.

Стоило себе признаться, что собирался я пойти в заброшки вовсе не из-за Литы. Вернее, убеждал себя, что из-за неё, но на самом деле во мне зрел нездоровый интерес к этим людям. Не то чтобы тоже хотел стать бездомным, но их жизнь казалась наполненной мелкими смыслами, которых я был лишён, а потому чувствовал себя неполноценным, играющим в живого человека, но не являющегося им.

Чай кончился неожиданно, насмешливо заставив меня сделать глоток ничего. С удивлением заглянув на дно, я отставил кружку, и без надежды вздремнуть хотя бы немного, добрался до гостиной и упал на диван. Последнее время спальня угнетала не столько воспоминаниями о Лите, сколько надоевшими цветом обоев, выверенными линиями мебели и подобранным в соответствии с неизвестным идеалом постельным бельём. Я любил или чёрные простыни, или белые. Зачем придумывать что-то ещё, какие-то другие расцветки, если эти куски ткани предназначены для сна? Кто-нибудь когда-нибудь среди ночи задавался вопросом о цвете наволочек или пододеяльника? Не думаю. Но из моего шкафа аккуратными стопками горделиво посматривали на широкую постель наборы белья самых странных оттенков фиолетового, голубого и даже зелёного. У каждого из этих цветов было своё заумное название, но я их не запоминал. Нарочно. Чтобы вся эта ерунда не смогла завоевать сознание.

А вот пренебрежение всяческими несущественными мелочами типа обстановки, одежды, сочетаемости красок и смысловой нагрузки обстановки — привлекало. Можно ведь жить и так. И в знак протеста я взял и неожиданно заснул в гостиной. Без одеяла и на подушке, бессовестно голой, забывшей, что ей положено на ночь наряжаться в наволочку.