Татушечка. История заблуждений.

Татьяна Алхимова (2024)

Курт, пытаясь пережить потерю жены, проходит курс психологической терапии. Но, противясь смирению, решает пойти своим путём и узнать хоть что-то о последнем дне жизни любимой. Тогда-то ему и встречается Тáтушка — девочка, живущая среди бездомных. В её спасении Курт внезапно видит и собственное исцеление.Только жизнь подкидывает трудности и раскрывает страшные тайны, проверяя искренность и стойкость героев.

4

Конечно, ни один из десятка поставленных будильников я не услышал, забыв телефон в спальне. Проснулся поздно, когда солнце уже перевалило через зенит. Не снилось ничего, в голове металась одинокая мысль, что надо побриться. Но через минуту я отметил нечто интересное и новое, вернее, давно позабытое старое, — волнение. Предвкушение небольшого приключения, грозящее превратиться в подобие азарта.

Пока брился, заразившись духом исследования окружающего мира, с некоторым удивлением рассматривал своё лицо: я постарел, определённо. Пару лет назад не было и половины морщинок в уголках глаз, кожа так сильно не сохла, да и губы не казались настолько бледными, хотя пока ещё не сильно выдавали возраст, как у того же Кешки. Но я всегда был гораздо более астеничным, чем он, так что мог надеяться на не слишком стремительное старение. Возраст в глазах — так часто говорит Ольга и грустно улыбается. Я всмотрелся в свой взгляд — непонятно. Что такого должно в нём читаться, чтобы выдавать возраст? У меня глаза, как и у матери — карие, а у Кеши — серые, в отца и деда. Вот и Стёпка тоже их унаследовал. Зато форма у всех одинаковая, говорят, идеальная, как миндаль. Мне не нравилось это сравнение, но отказать собственному лицу в привлекательности я тоже не спешил. Во всяком случае, если сравнивать с братом, то я был на полшага впереди.

Давненько не случалось такого утра, чтобы я столько думал о самом себе. Может, и Ашер, и даже мать, — правы? Стоит изменить что-то в жизни, перестать хвататься за прошлое и выковыривать из него то, что замуровано уже навечно?

Да.

Но сначала — в последний раз сходить к заброшкам.

Я натянул джинсы, влез в одну из любимых футболок цвета хаки, подумал и надел тёплый свитер — от весны не приходилось ждать чуда. Пальто, шарф, наличные в карман — и бегом вниз по лестнице.

В нашем городе N. никогда не исчезала атмосфера некоторой неустроенности: что в детстве я ловил запах безнадёги из районов на окраине, что сейчас кожей чувствовал разлившуюся по тротуарам тоску. Город рос и развивался, становился красивее и ярче, но в самой середине весны, когда с зимнего дна поднимается грязь, когда стены домов мокнут от растаявшего снега и тяжёлых дождей, весь флёр радостной современности, с восторгом смотрящей в будущее, слезал, как старый потрескавшийся слой краски.

Здесь всё ещё можно было наткнуться на самый настоящий наркопритон, или вечером не суметь заказать такси в некоторые районы. Конечно, когда-нибудь свет надежды доберётся и туда, но пока ещё мы все, вместе с малой Родиной, застряли в неприглядном прошлом, отдающим девяностыми, ну или на крайний случай началом двухтысячных. Мне было с чем сравнить — по вопросам фирмы мы с Литой частенько летали в столицу, настоящий город будущего. Хотя я всегда допускал, что и это — только видимость.

Луж сегодня было чуть меньше, чем в начале недели, и я успел немного порадоваться приближению тепла. Но ветер неприятно задувал под пальто и выдавливал из глаз слёзы. Мелкими перебежками я сделал пару пересадок с одного автобуса на другой, доехал до конечной и дальше побрёл пешком, путая следы. Чувство стыда за своё ребяческое поведение и за желание пообщаться с теми, кого обычно сторонятся, злило, будто вместо заказанного вкуснейшего торта, принесли протухшее нечто.

Я уже слышал, как мать говорит о загубленной репутации, о серьёзных проблемах с психикой. Видел, как печально качает головой отец и хмурится Ашер, бросая грозные взгляды на Кешу, чтоб тот или промолчал, или успокоил маму. Эллу Владимировну.

Да и чёрт бы с ними. Не обязан я ни перед кем оправдываться. Обещал Ашеру последний разговор — значит, будет последний.

Где-то вдалеке шумела объездная дорога, своим гулом напоминая о том, что город жил, жив и будет жить, хотя бы в отместку этому кошмарному району. На самом деле он не был настолько уж диким и страшным и мог бы даже стать вполне приличным, если бы до этих мест добрались руки жадных застройщиков. А пока они только слепо нащупывали пути-дороги, почти на самой границе с пустырём стояли штук пять заброшенных, полуразрушенных домов, построенных годах в пятидесятых прошлого века. Когда я был школьником, здесь ещё кипела жизнь, вернее, теплилась. После перестройки огромные квартиры многим стало содержать не по карману, из коммуналок народ разбегался похлеще тараканов от дихлофоса, — пьющие и наркоманящие соседи были никому не нужны. Кроме того, пустырь на противоположной стороне улицы должны были отдать под свалку. На волне этих слухов и общего бедственного положения микрорайон пустел. Позже дома выкупил какой-то предприниматель, но так ничего с ними и не сделал. Так вот и стояли они, как пятно от ветрянки на чистой коже. Унылые, кургузые, страшные. Населённые такими же брошенными, побывавшими в употреблении людьми, пережёванными и выплюнутыми судьбой.

Я свернул в арку, борясь с ветром, и кое-как преодолел первый двор, самый приличный с виду. Через него, правда, чаще ходили жители нормальных домов, сокращая путь к остановкам автобусов. Моя же цель находилась чуть дальше, минутах в пяти плутаний.

Серо-коричневый, дурнопахнущий квадратный дворик со следами пепелищ, мусором и нагромождением проржавевшего металлолома. Было тихо, только в крышах посвистывал ветер, да гремел оторвавшимися листами покрытия. Я медленно пробирался вдоль бывших жилых подъездов, одновременно и боясь наткнуться на какого-нибудь агрессивного мужика, и всем сердцем желая встретить милую грязную старушку.

Никого. Будто вымерли.

Пройдя ещё немного вперёд, я остановился так, чтобы меня можно было увидеть из почти всех окон, выходивших во двор, с намерением подождать.

Сработало.

Минут пять спустя из подъезда вышла женщина неопределённого возраста, завёрнутая в дырявый шерстяной платок, беззубая и сморщенная. Пахло от неё дешёвым алкоголем. Даже банально.

— Чего припёрся? — дыхнула она на меня перегаром.

— Поговорить.

— Смелый?

— Можно и так сказать. Я заплачу. Или продукты привезу.

— Мент?

— Нет.

— Докажи!

Я достал паспорт и развернул перед женщиной. Не уверен, что она читала, наверное, просто рассматривала фотографию, но кивнула удовлетворительно.

— Деньги вперёд.

— Сколько?

— А смотря чего надо.

— От вас уходит кто-нибудь?

— На тот свет, — мерзко хохотнула она.

— Эй. Я плачу, — пришлось напомнить.

— Редко уходят. Идти некуда.

— А из тех, кто переночевать?

— А таких мы редко берём. Опасно. Натравят шавок… А нам этого…

— Понятно. Был кто интересный за последний год?

— Экие ты вопросы, парень, задаёшь. Точно мент!

— Говорю же, — нет, — я протянул ей купюру в пять тысяч. Она хмыкнула, быстро схватила её грязнющими руками и прищурилась. Я знал, что весь этот маскарад для чужаков и полиции. На самом деле никто не ходит настолько грязным и прекрасно знает, из органов человек или нет.

— Из бродяжек старик набивался на ночёвку, да баба одна. Но та из соцзащиты — детей искала, зараза новенькая. Чуть было не оставили, вовремя сообразили. И не было никого больше! Всё, — женщина воровато оглянулась и занервничала. — Деньги гони и вали давай. Если натравишь кого, — фамилию запомнила!

Быстро сунув ей ещё две бумажки, я побежал обратно к арке, дальше через дворы, петлял, спотыкался и хотел даже расплакаться, пока никто не видел. Обидно. До чёртиков обидно. Боль снова вернулась, будто всё случилось вчера. Я столько убеждал себя в необходимости разузнать про женщину с видеозаписи, так надеялся, что получу облегчение. А выходило, Ашер был прав, — я просто не хотел ни в чём признаваться. Ни в любви к Лите, ни в том, что разлюбил. Если бы она была жива или хотя бы объяснила свой поступок, прежде чем прыгнуть с моста, я был бы свободен от груза воспоминаний, вины и ответственности. Но план с треском провалился. Я столько вынашивал его… Последняя надежда!

Домой в таком состоянии идти не хотелось, выдёргивать Ашера с выходных — тоже. Поэтому я забрёл в самый первый двор, свернул в первый подъезд и поднялся на последний этаж. Этот дом был наполовину заселён, но пятый этаж пустовал, занятый слоем пыли. Нестерпимая тоска по прошлому, казавшемуся теперь бессмысленным и пустым, застилала глаза и сжимала сердце стальным кулаком. Я ведь любил Литу, не мог не любить!

Не мог…

Забившись в угол у самой крайней по коридору двери, я сполз на пол и погрузился в болото собственной души. Как Лита сиганула с моста в ледяную воду, так и мне сейчас хотелось захлебнуться горечью, один раз и навсегда испытать предел боли, чтобы уже никогда больше не испытывать ничего подобного. Насытиться до тошноты, до смерти. Расковырять рану и вытащить оттуда занозу, распороть вены и выпустить из них все страдания, вывернуть себя наизнанку, вытряхнуть всё-всё. Стать чистым. Пустым. Забыть.

Мои страдания нарушил топот чьих-то ног. Ножек, если быть точным. Они ступали часто-часто, будто спасались бегством. И прежде чем я успел что-то понять и увидеть бегущего, на меня, поднявшегося навстречу, налетела девчушка небольшого росточка, едва доходящая до плеча. С размаху её тщедушное тельце врезалось в мою грудь, абсолютно вовремя оказавшуюся прямо перед ней. Я пошатнулся, мимоходом удивившись силе удара, и схватил девчонку.

— Пусти! — пискнула она и попыталась оттолкнуть меня.

— Пущу, успокойся.

— Ты кто? — прохрипела она, всё ещё не поднимая головы, когда я осторожно сделал шаг назад. — Надо спрятаться! Быстро!

Я поразился смене настроения с воинственного на испуганное, но послушно отошёл в приглянувшийся несколькими минутами ранее угол, девчонка сделала то же самое, а потом пихнула меня в бок, отодвигая ближе к стене. Мы стояли в полумраке, дыша пылью и затхлостью дома, в котором больше никогда не будет теплиться новая жизнь. Редкие жильцы первых этажей отдадут Богу душу, а за ними последуют и толстые, уставшие стены. Если, конечно, до них раньше не доберутся бизнесмены-строители.

Меня разбирало любопытство — от кого эта малышка бежала, от кого пряталась, и что может последовать за странным марафоном. Может, она играла в прятки? Я покосился в её сторону: взлохмаченные русые волосы, тонкие-тонкие; застиранное платье неизвестно какого цвета, напоминавшее оттенок прошлогоднего сена, завалявшегося в дальнем углу; кургузая вязаная кофта с вытянутыми рукавами, наскоро подпоясанная, чем пришлось — непонятной плетёной верёвкой. Рассмотреть подробнее я не успел: девчонка зыркнула на меня с вызовом и приставила палец к губам, покачав головой. Глаза у неё были серо-голубыми, мутными, такими же застиранными и выцветшими, как платье. Бездомная. И как сразу не догадался?

В сердце ёкнуло: вдруг она сможет мне что-то рассказать? Но надежда тут же была задавлена мыслями, продиктованными не так давно Ашером: «Нужно принять. Забыть».

— Выходи! Дурочка! — раздался зычный мужской голос с лестничного пролёта.

Девчонка резко вжалась в стену, и я подумал, что она, верно, трясётся от страха. Нет, это не была игра. Я заприметил в противоположной стене небольшую приоткрытую дверь, схватил малышку за руку и потащил. Она сначала сопротивлялась, но когда поняла мой замысел, вцепилась в ладонь крепче и поспешила следом.

Стараясь не шуметь, я впустил её внутрь крошечного помещения, которое когда-то было то ли кладовой, то ли подсобкой для хранения всякого нужного и не очень, хлама. Дверь закрывать боялся — вдруг скрипнет, и нас обнаружат. Я не знал, кто искал беглянку, кем была она сама и чем провинилась, но сейчас хотел только защитить её. К моему счастью, всё обошлось. Створка плотно вошла в коробку, не издав ни звука. Прислонившись к старому окрашенному дереву, я слушал.

Тяжёлые шаги казались очень далёкими из нашего укрытия, пару раз тот же голос звал «дурочку», грозился найти и наказать, а потом жалобно умолял выйти и вернуться домой, простить.

— Иди отсюда! Предупреждала! — ворвался в идиллию тишины и искавшего старческий женский голос, но до того звонкий, что мне даже не пришлось напрягаться, чтобы его услышать.

— А ты не лезь, бабка!

— Полицию вызову!

— Напугала!

— И ружьё дедово есть, или забыл? Иди, говорю! Пока жив. Нечего сюда таскаться! — настаивала бабка довольно воинственно. Думаю, такая бы действительно не побрезговала бы и ружьём.

— Покрываешь?!

— Шавок твоих малолетних? Больно нужны! Не ходят они сюда, поумнее тебя будут! А ну, пошёл!

— А-а-а! Да хрен с тобой, старуха. Узнаю, что прячешь, — спалю и твою хату, и дом этот *****! — мужчина расхохотался, добавил ещё пару крепких матерных словечек, и до меня донёсся звук хлопнувшей двери, удаляющиеся шаги и недовольное бурчание.

Я оглянулся. Малышка спряталась в угол, прикрывшись какими-то полусгнившими досками, и прикрыла голову ладошками. Присев перед ней на корточки, я осторожно убрал доски.

— Он ушёл, всё хорошо. Вылезай.

— Не-а, — шепнула она. — Надо подождать. Рано ещё.

— Думаешь, следить будет? — я протянул ей ладонь, чтобы помочь встать, но девчонка никак не отреагировала.

— Будет.

— Ну что ж. Тогда посидим здесь, — опустившись на пол, я сложил ноги по-турецки и вспомнил про телефон. Сообщений никаких не было, так что с чистой совестью я отключил звук, и убрал аппарат обратно в карман, где неожиданно обнаружил зефир, подаренный вчера Стёпкой. Очень вовремя. — Хочешь? — я протянул ей розоватую сладкую горку.

Она сомневалась. Я видел, как ей хотелось принять дурацкий мой подарок, который для неё явно был чем-то запредельным, но страх сквозил и в беглых взглядах, и в неловких движениях. Одёрнув кофточку, девчонка поджала под себя колени и всё же схватила зефир.

— Спасибо, — буркнула она, внимательно рассматривая через прозрачную плёнку угощение.

Было в этих её действиях что-то и жалкое, и трогательное. Я никак не мог понять, что чувствовал в этот момент. Небольшое, с намёками на веснушки, личико, готово было расплыться в улыбке, но хозяйка сдерживала эмоции, как могла. С трепетом, она аккуратно раскрыла упаковку и, если бы я не смотрел, наверняка бы втянула носиком сладковатый аромат. Интересно, когда в последний раз она ела что-то действительно вкусное? Я ждал, что она набросится на зефир и проглотит его в одно мгновение, но вышло ровно наоборот.

Медленно отламывая по крохе, девчушка бережно относила кусочки в рот и задумчиво жевала. А я не мог оторваться от её туманного взгляда, направленного куда-то мимо меня, мимо этих стен и, наверное, города. Туда, куда никто не смог бы добраться, может, в тот мир, где она хотела бы сейчас оказаться, где тепло, никакой злобный голос не называет её «дурочкой» и где зефира и других сладостей полным полно.

Зато у меня появилась возможность рассмотреть беглянку внимательнее: с возрастом я ошибся, передо мной сидела уже не девочка, а вполне себе девушка. Сколько ей было? Пятнадцать, шестнадцать? Может, больше? Хрупкое телосложение и небольшой рост вводили в замешательство, а глаза иногда светились совершенно детской наивностью.

— Эй, — буркнула она, разворачиваясь в сторону. — Чего смотришь?

— Вкусно?

Она неопределённо дёрнула плечиком и бросила на меня смущённый взгляд.

— Я просто так спрашиваю, не бойся.

— Никто не боится, — пролепетала девчушка, пряча остаток зефира в ладошке.

— Кто этот человек, от которого ты бежала?

— Не скажу, это моё дело.

— Ладно… Не говори. Я пойду?

— Не надо. Погоди ещё. Покажу, где выйти.

— Он такой страшный?

— Нет.

— Ну тогда я могу выйти, где зашёл.

Девчонка резко поднялась, и только тогда я заметил, что на ногах у неё стоптанные кеды, из белых ставшие серыми. Вообще, одета она была не по погоде.

— Стой! А ты ведь где-то здесь живёшь, да? — я решил хвататься за соломинку, снова убеждая себя в необходимости знать то, что уже, в сущности, ничего не изменило бы.

— А что? — застыла беглянка, глядя на меня сверху вниз.

— Можно я спрошу кое-что?

— Ну.

— К вам ведь приходят новенькие?

— К кому это, к нам? — она снова опустилась на пол, подобрав под себя ноги, и разжала кулачок. Мой взгляд приковался к остатку зефира. Было в этом факте что-то тревожное, обидное и печальное, отчего стало стыдно. Пока кто-то отказывался от плохо прожаренного мяса в ресторане и выкидывал недоеденный салат, эта девчушка и тысячи подобных ей, радовались простой сладости, самой обыкновенной, без изысков.

— Э… — я запнулся, подбирая верное слово. Бездомные? Бомжи? Беспризорники?

— Приходят.

— Часто?

— Когда как.

— Осенью, может, помнишь, не приходила высокая женщина? Красивая. Стройная. Волосы длинные, шоколадного цвета, блестят ещё на солнце красиво. В ушах серёжки. Хотя, может, уже и не было их… Родинка над бровью! Вот.

— А зовут как?

— Звали… — поправил я и отвернулся от слишком прямого взгляда. — Лита. Елизавета, если полностью. Но она так никогда не представлялась.

— Она кто тебе?

— Женой была.

— М… Нет, не приходила такая. Другая была. Но не высокая.

— Осенью?

— Ага.

— Жаль.

— Найти не можешь? — она выпрямила ноги и принялась доедать зефир.

— Как сказать… — мне показалось странным откровенничать с беспризорницей, но момент располагал, да и поговорить с кем-то, не обременённым знаниями о моей жизни, стоило. — Нашёл, вообще-то. Утопилась она.

— Ого! Из-за тебя? — серые глаза девчонки округлились.

— Да кто ж знает. Вот я всё пытаюсь разобраться. Обычно люди записки какие-то оставляют, а тут — ничего.

— Ну, значит, она тебя не любила. Или, наоборот, слишком сильно любила.

— Почему? — последние её слова меня крайне удивили, и я приготовился слушать, усаживаясь поудобнее. Ноги затекли.

— Ну… Если бы она написала в записке, почему это сделала, ты бы прочитал и страдал. А так вроде случилось и случилось. Когда не любишь, то всё равно, что с человеком. Ты про него и думать не думаешь.

— Запутала ты меня.

— У нас когда кто-то уходит молча, мы никогда не возвращаем никого. Ушёл, значит, ушёл. Может, плохо было, а, может, слишком хорошо. Нам жить надо, а не думать о том, кто решил быть один, — она закинула последний кусочек сладости в рот и угрюмо замолчала, размышляя о чём-то и мерно водя пальчиком по раскрытой ладошке, а я зачарованно наблюдал. Надо же… Странная мудрость. Отпустить. И Ашер говорил о том же, только другими словами.

— Вот и я подумал, что, наверное, хватит искать объяснения.

— Правильно.

Я улыбнулся. Такой серьёзной реакции невозможно было не улыбнуться. Эта девчонка делала вид, что знает о жизни больше моего, и ей это прекрасно удавалось. Мне хотелось поговорить ещё о чём-то, но я не знал, о чём.

— А как тебя зовут? — догадался спросить самое важное, что стоило бы узнать при знакомстве.

— Тебе зачем?

— Ну, мы вроде как теперь знакомы.

— Пока нет ещё.

— Это не по правилам, наверное, — я вдруг засомневался, что диктовал этикет: представляться первым как мужчине, или ждать, пока мне представится тот, кто младше. Чуть подумал и решил, что разницы нет. — Меня Курт зовут.

— Курт! Это как Кобейн? Или Воннегут?

— Скорее, как Рассел.

— А это кто?

— Кобейна знаешь, а Рассела нет?

— Ну… Кобейна мой парень слушает, — улыбнулась она и пожала плечами.

— А я вот Рассела смотрю. Вернее, смотрел.

— Он тоже древний, как и ты?

— Подревнее будет.

— Ты смешной. Зачем носишь в кармане зефир?

— Чтобы угостить девчонку, которая меня чуть не снесла в коридоре.

— Пф, ерунда какая, — рассмеялась беглянка так задорно, что мне захотелось скинуть лет десять-пятнадцать и тоже так беззаботно радоваться глупой шутке.

— Я серьёзно!

— Врёшь!

— Даже если так, ты тоже врёшь!

— В чём это? — она сделала изумлённое лицо, и я снова улыбнулся.

— Говоришь, что парень есть.

— Не поняла.

— Ты же совсем ещё девчонка.

— И что? Я совершенно самостоятельная.

— Ну да… И Воннегута знаешь…

— А я читаю много!

— Где книжки берёшь?

— Не скажу. Это секрет. Я тебя не знаю совсем.

— Кстати! Ты не представилась.

— М… — она протянула мне ладошку и очень серьёзно изрекла, — Утта.

— Утта… Необычно, — я сжал её пальчики.

— Курт тоже не самое распространённое имя. Особенно в нашей стране, — ловко вытянув руку из моей ладони, Утта снова встала, и я последовал её примеру.

— Пора?

— Теперь да. Уже много времени прошло. Ты спустись на первый этаж, только пройди вдоль старых квартир направо до упора, там будет дверь коричневая, через неё выйдешь во внутренний двор, оттуда сообразишь, как выбраться, — затараторила девчонка, осторожно подходя к двери.

— А ты?

— А у меня тут секретное место есть.

— Так ты останешься?

— Ну да. Он дурак! Пусть позлится ещё…

— Это что ж, парень был твой? — вдруг догадался я.

— Ага.

— Так, может, лучше его не злить?

— Приду если сейчас, только хуже будет. Если ещё и тебя увидит…

— Тогда я никуда не пойду.

— Че-е-е-го-о-о? — протянула Утта, поворачиваясь ко мне.

— Как тебя оставить одну, когда рядом какой-то злобный мужик?

— Не мужик он! Парень.

— Да какая разница.

— Уходи. Хуже будет. Чего пристал?

— Вообще-то, это ты пристала.

— Не было такого!

— А кто влетел в меня? А?

— Это ты виноват! Сидел тут в углу! — она надулась и покраснела, силясь сказать ещё что-то, а мне вдруг стало смешно.

— Ерунда какая-то, — смех всё же вырвался наружу. Глупая ситуация, которую мы оба воспринимали так серьёзно, что впору было отправиться в ясельную группу детского сада. Я, как дурак, испугался какого-то хмыря, а эта мелкая беглянка собиралась прятаться от собственного парня…

Утта сначала смотрела на меня обиженно, а потом не выдержала и тоже принялась смеяться, утирая слёзы. Худое личико раскраснелось, а аккуратные губы так красиво складывались в улыбку, что девчонка показалась мне похожей на ангела. Только немного потрёпанного.

— А давай дружить? — вдруг выдала она, и я резко прекратил веселиться. Предложение звучало странно, но очень заманчиво. Не знаю, на что мне эта крошка и зачем я ей сдался, но это был реальный шанс встряхнуть собственную жизнь. Да и жалость, внезапно проснувшаяся в сердце, будила ещё какие-то трепетные чувства, шевеление которых я ощущал столь явственно, сколь видел перед собой Утту. Может, мать была права, — мне нужны были дети или тот, о ком я мог заботиться? Мысль, что появилась возможность стать для кого-то спасением, пронзила сознание и моментально укоренилась. Точно. Если я подружусь с Уттой, то смогу вырвать её из уличной среды. Детей у меня, возможно, никогда не будет, как и жены, зато я смог бы сделать что-то хорошее хотя бы для одного человека.

— Давай! — бодро отозвался я, и на душе потеплело.

— Тогда слушай и запоминай, — она осторожно открыла дверь и поманила меня в коридор. — Вот эта дверь, — рука указала в правый торец, — ведёт в моё маленькое убежище. Я часто сюда прихожу когда… Ну… Грустно. С улицы через заднюю дверь можно войти незаметно. Тем путём никто не ходит из наших. И ты так же можешь приходить, если тоже будет грустно.

— И часто ты здесь бываешь?

— Не знаю.

— А ты у Воннегута всё читала? — вдруг мне вспомнилось, что дома были какие-то книги, которые давным-давно купила Лита, но так и не притронулась.

— Нет…

— Хочешь, принесу? У меня есть.

— А что взамен? — насторожилась Утта.

— Не знаю. Придумаем.

— Тогда хочу.

— Завтра?

— Нет… Давай в среду. Поздно только не приходи, ночевать я… — она притихла и добавила как-то обречённо и потерянно, — дома буду.

— В три пойдёт?

— Ну… Да.

— Тогда до встречи?

— Угу.

Я улыбнулся ей на прощанье и осторожно двинулся к лестнице, опасаясь наткнуться на кого-нибудь незваного. Утта же из-за угла наблюдала за мной: я видел её, пока была возможность. На первом этаже, действительно, оказалась тяжёлая коричневая дверь, на первый взгляд выглядящая нерабочей. Она вывела меня в заваленный хламом и мусором узкий внутренний двор, упирающийся метров через пять в глухую стену соседнего, почти разрушенного дома. Я нырнул в тёмную арку, свернул направо и попал на странную улицу: с одной стороны пустыми, осыпающимися глазницами на неё смотрела заброшенная пятиэтажка, а с другой — вполне себе жилой дом, хоть и совершенно неухоженного вида. Да уж, райончик…

Вместо того чтобы вернуться к остановкам, я добрался пешком до окружной дороги, поймал такси и спустя полчаса уже выбирал в кулинарии ужин. Конечно, всю дорогу и ещё долго после, до самого сна, я думал про эту девчонку. Как она попала к бездомным, почему не убежала, откуда брала книги? Воннегут! Интересный выбор. Мне хотелось знать о ней больше. Парень… Вот, значит, как. Может, он удерживал её силой? Тогда почему испугался какой-то старушки?

Уйма вопросов, на которые я обязан был получить ответы. Купленный в кулинарии салат безвкусным комком упал в желудок, нещадно был залит горячим чаем, но чувства насыщения не оставил. Отодвинув тарелку с кружкой на середину стола, я внезапно понял, насколько пустой и одинокой стала моя жизнь, замкнувшись на осмыслении трагедии. И даже боль будто бы стала острее, но при этом уже не пыталась меня растерзать. Оказывается, постоянно ноющее сердце гораздо хуже приступообразных проколов где-то в подреберье.

Я достал телефон и нашёл сайт нашей местной газеты, самой крупной. Может, там, в архивах выпусков, были какие-то сведения о бездомных? Минут пятнадцать спустя тщетность жалких попыток пробиться сквозь толщу бестолковой информации стала ясна, как слишком солнечное утро. Тогда я открыл сайт по поиску пропавших и до глубокой ночи просматривал фотографию за фотографией тех, кто исчез в городе и его окрестностях. И снова — ничего. Изображения перед глазами расплывались, и в каждом из них мне чудилась Утта.

Имя странное. Наверняка выдуманное. Кто же из беспризорников будет зваться своим именем? Значит, она не хотела, чтобы её нашли. Может, преступница? Маленькая бандитка. Окрутит меня, и дело с концом? А тот парень на самом деле её подельник? И бабка — тоже.

— Ну нет! Я выведу их всех на чистую воду… И Воннегут… Точно!

Где-то теплилась мысль, что я не прав, а Утта — хорошая девчонка и действительно бежала спасаться. Мне было необходимо чем-то себя занять, отвлечь — и возник такой чудесный случай, разузнать о беглянке всё, что получится. И, может… Всё же позаботиться о ней? Вспомнился жалкий кусочек зефира в крошечных ладошках, старая растянутая кофта и застиранное платье.

Боже мой… Пока я здесь упивался своими страданиями, потерей, накачиваясь дорогим коньяком и бессовестно закусывая его сыровяленой колбасой, кто-то пытался выжить и был рад, что получил крышу над головой. Сколько раз я брезгливо проходил мимо попрошаек, отходил подальше от пассажиров в грязноватой одежде, протискивающихся в автобус, сколько раз не вставал в очередь за дурно пахнущими старушками и осуждающе рассматривал спящих на лавке бомжей, укрытых картоном или газетами. У каждого из них своя история, и, возможно, похуже моей. Только у меня была поддержка в виде семьи, Ашера… А у них? Был ли у них кто-нибудь, готовый помочь, накормить, обогреть, поговорить, или просто попытаться найти?

А Утта? Вполне вероятно, что она — сирота, маленькая одинокая девочка, попавшая в беду. И если ей некуда идти, то… Конечно, я должен был что-то сделать.

Дружить… Такое простое и наивное предложение. Совсем как в моём детстве, когда достаточно было выйти на площадку, приметить какого-нибудь весёлого мальчишку или симпатичную девчонку, подойти и смело сказать: «Давай дружить!». И всё! Совершенно всё — можно играть в догонялки, в прятки и меняться вкладышами от жвачки. Или лучше: забраться на гаражи, пробежаться по горячим крышам, спрыгнуть в заросли лопуха и бежать дальше, на границу города, к оврагу перед пустырём, и долго-долго лежать там на обожжённой солнцем траве, заглядывая в небо. Интересно, было ли всё это когда-нибудь доступно Утте? И почему я вдруг вспомнил о том, что давным-давно забыл?

Скрипнула дверца шкафа, которую я вчера толком не закрыл. Часы показывали половину второго. Моё отяжелевшее тело отказалось идти в спальню, и я снова лёг на диване в гостиной. И всю эту беспокойную ночь мне снилась бесконечная лестница со сбитыми ступеньками, старые доски, а за ними — тонкие ножки и грустные глаза Утты. Девочки, потерявшейся в этом большом мире. Девочки, к которой я тянул руки, но никак не мог дотянуться.