Последний декабрь
«Все должно закончиться сегодня», — так она решила и отправилась из шумного Мюнхена в оккупированные лесами горы Баварии. Не лучший день, ведь именно сегодня на них опустился холод и мрак, а дорога для всех без исключения потеряла свое начало и свой конец.
Оглавление
Купить книгу
Приведённый ознакомительный фрагмент книги «Последний декабрь» предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Глава Ⅲ. Распятие
На усталую ребристую кожу отбрасывает свет керосиновая лампа. В келье даже сутра меркло, но тем ярче ненависть в глазах напротив. Из-под натиска этих черных очей хочется убежать, спрятаться за ладонями, да хотя бы немедля отвести взгляд.
Моток одежды врезается в живот.
— Надень это.
— Спасибо, сестра Тер…
— Говори не больше, чем с тебя спрашивают. Дают — молча берешь и кланяешься.
Эта враждебно настроенная девушка немногим старше Герти, но выглядит она вымученно: лицо опухло до самой горловины платья, грязно-золотые волосы чуть выглядывают из-под черно-белого платка. Понятно, почему времени на любезности у нее не остается.
Нерадивая ученица скорее кивает, чем кланяется.
— Переодевайся. Сейчас же.
Герти топчется, ведь своего тяжелого взора наблюдательница так и не сводит. Смирившись с тем, что этого не произойдет, начинает с верхней одежды. В комнате кроме иссохшей тумбы и запылившейся кровати больше ничего, поэтому дубленка летит на последнюю. С первого взгляда было понятно, что келья давно не видала гостей (и не только по непроведенному внутрь электричеству): пыль осела бархатным слоем на неровных стенах, забилась в глубокие трещины, в углах засохли паутины, оконная рама свистит. От декабрьского сквозняка бросает в дрожь, когда подступает пора снимать лонгслив, которую совсем не облегчает безмолвно поторапливающая зрительница.
Серым мотком оказывается бесформенное шерстяное платье. Герти успела заметить, что из этой жесткой шерсти связано не только одеяние Тересии, но и членов паствы. Не самый приятный материал — кожа под ним зудит.
— А снизу?
— Этого будет достаточно, — она указывает на старые неприглядные кожаные туфли (вернее сказать, тапки) у кровати.
— Но у меня только носки…
Герти опускает взгляд на шерстяные носки с орнаментом, в неопределенный момент времени оказавшиеся на ее ногах. Помнится, она надевала самые обычные, белые.
— Никаких носков, — отрезает Тересия, — снимай.
Промерзлый храм явно не годится для прогулок практически босиком (подошва туфель довольно тонкая), однако Герти не спорит. По крайней мере, плотное платье защищает от холода от запястий до колен.
Весь день новоприбывшая проводит с сестрой-наставницей: та дотошно твердит ей безразмерный список правил, велит читать книги из их скудной библиотеки, цитирует Библию и крайне настырно препятствует общению с другими (в основном с Йонасом), ссылаясь на острую необходимость погружения несведущей в священные писания.
Серость за окном сменяется мраком, с коим настает время добровольно-принудительного приготовления ужина. Ввиду адвента, мяса, ожидаемо, не предусмотрено, поэтому обе девушки варят в огромном закоптившемся чане похлебку с картофельными клецками. Герти ободряет внезапное появление Йонаса, вызвавшегося помочь, но Тересия прогоняет его, не давая обменяться и парой слов, а остаток готовки смотрит на постороннюю наисквернейше, будто уличила ту в чем-то постыдном.
С ужином ситуация не становится лучше. Только хуже. При молитве Герти сильно выбивается и ловит на себе косые взгляды. Сейчас, когда все собрались за одним столом, сестра Тересия со всей своей строгостью выглядит вполне даже дружелюбно. Чего не скажешь о пасторе. И чего уж точно не скажешь о старом священнике по правую руку от него. В тусклом свете ламп глазницы старика напоминают две свежевырытые ямы с черными глянцыми гробиками. Глядит, не говоря ни слова, точно на нее. Только к концу он подает голос, бубня какую-то несуразицу, никак, вызывает дьявола из преисподней:
— Venit dies, quando lancea in domum columba intulit… 4
Еремиас и Лука невпечатленно переглядываются друг с другом и предпринимают попытки угомонить его, однако горячность мужчины в летах только крепчает.
— Venit dies, quando lancea in domum columba intulit! — повторяет он уже неистово. — Lancea in domum! LANCEA IN DOMUM!
Заканчивается все тем, что пастор велит сестре Тересии увести постороннюю. Не очень гостеприимно, но не сказать, чтобы Герти обижена. Она и сама не горит желанием сидеть за столом с жутким маразматиком.
Трухлявая дверь со скрипом несмазанных петель отворяется, пропуская в келью рыжее пламя керосиновой лампы.
— Помолимся на сон грядущий. Сегодня я прослежу за тобой, но впредь ты будешь делать это одна.
Помимо тумбы и кровати в келье еще находится почерневший от времени деревянный крест. Он сиротливо прячется за дверью, в уголке. Сбросив туфли, Тересия босиком подходит к нему и небрежно смахивает пыль грязным куском ткани. Затем опускается на колени и, сцепив руки в замке, возносит их к нему. От холода голые ноги девушки синевато-сиреневы. Герти передергивает от их вида, но она спешит присоединиться, чтобы вновь не сыскать недовольства.
— Благодарю Тебя, Господи, за этот прожитый день, великодушно подаренный Тобою. — После продолжительной паузы сестра вдруг рявкает совсем иначе: — Повторяй!
Подобные ритуалы в семье Шмитц не проводились. Герти теряется и в очередной раз путается.
— Благодарю тебя, господи, за день… за подаренный день тобою.
Сестра вряд ли остается довольной, но продолжает:
— Огради меня, Господи, силою честного и животворящего креста Твоего… — Герти старается поспевать за ней слово в слово, иначе опасается не запомнить. — И сохрани меня в эту ночь от всякого зла. В руки Твои предаю дух мой. Ты же благослови меня, и помилуй, и жизнь вечную даруй мне. Аминь. Иисус, Мария, святой Иосиф, вам поручаю мое сердце, мою душу и мое тело. Аминь.
Молитва оканчивается, но с колен они не поднимаются. Герти подглядывает: Тересия стоит с опущенными веками в глубоком сосредоточении. Так проходит минута. Другая. Коленные чашечки уже ноют от шершавого дощатого пола.
— А сколько… — едва подает голос Герти, но сию секунду оказывается хлестко заткнута.
— Сколько потребуется! Иисус воздерживался от еды сорок дней, а ты на сытый желудок и нескольких минут простоять не можешь?
Спустя еще несколько мучительных минут издевательство над коленями заканчивается безмолвным подъемом набожницы. Узнает о нем Герти исключительно по скрипу — никаких пояснений. В привычном положении колени ломит.
— Сорочку найдешь под подушкой. По нужде… — Она кивает в угол на старинный медный горшок.
Герти изо всех сил держится, чтобы не показать своего отвращения.
«Интересно, когда последний раз его использовали? В прошлом веке?»
— До рассвета келью не покидать. Тем более, — тут она повышает тон, — не ходить в сторону мужских келий. Это все.
И громко захлопывает за собой дверь. Так заканчивается первый день в церкви Фаульбаумов.
Ночь выдается беспокойная. Мешает все: и твердое ложе, и свист ночного ветра через щели оконной рамы, и непонятный шум. Шум превалирует над сном. Какая-то песнь играет издалека, теплая и мелодичная. Герти всяко ворочается, но звук пленит.
Ночью келья даже светлее — пронизана бледным холодом луны. Бдящая выглядывает в коридор: темно, но песнь продолжает играть. Манящие звуки исходят справа, с противоположной от столовой стороны.
Все громче, и громче, и громче с каждым сделанным шагом — она на верном пути.
Наконец от музыки ее отделяет одна лишь дверь. Но теперь песнь то прерывается новостями, то сильными помехами, то снова заигрывает. Кажется, радио, только новости будто из недалекого прошлого…
«…Военная помощь США уже насчитывает свыше тысячи несравнимых «Хьюи», а численность американских солдат во Вьетнаме достигла 540 тысяч. Соединенные Штаты Америки вносят неоценимый вклад в демократическое будущее Вьетнама!» — оглашает звонкий женский голос.
Ш-ш-ш-ш… — помехи.
«В ходе антивоенных демонстраций в городе Кент штата Огайо, США, от пуль военных погибло четверо студентов и еще девять получили ранения».
Помехи. Музыка. Бормотания: «In nomine et virtute Domini Nostri Jesu Christi, eradicare et effugare a Dei Ecclesia, ab animabus ad imaginem Dei conditis ac pretioso divini Agni sanguine redemptis… 5 »
«…Италия стала полем боя ультралевых и ультраправых экстремистов. Количество поджогов и нападений продолжает расти».
Ш-ш-ш-ш…
Чтобы слышать лучше, Герти прижимается ухом к деревянной двери.
«…В день Праздника Тела и Крови Христовых в Мехико было убито около 120 демонстрантов, выступающих против политических репрессий. Возраст одного из убитых по официальным данным — четырнадцать лет».
«…Вчера была найдена повешенной в своей камере одна из лидеров террористической “Фракции Красной Армии”, Ульрика Майнхоф. Однако, Церковь, исходя из исповеди погибшей, отказывается признавать ее самоубийцей».
Новости, одна другой неприятнее, прорезают кожу…
«…”Война Судного дня” откликнулась на другом континенте. Президент США, Ричард Никсон, призвал сограждан к экономии после наложения нефтяного эмбарго. Напомним, что в результате нападения коалиции арабских стран на Израиль в один из важнейших праздников иудаизма погибло в общей сложности около двадцати тысяч человек».
«Imperat tibi Deus altissimus; imperat tibi Deus Pater; imperat tibi Deus Filius; imperat tibi Deus Spiritus Sanctus 6 ».
Сейчас сомневаться не приходится: монотонные заговоры произносит старый священник. Его голос хоть и преисполнен ненавистью, но страх выдает.
«…В Индии прошло успешное испытание ядерной бомбы, названное “Улыбающийся Будда”». Ш-ш-ш-ш… «…В городе Таншане, Китай, спящие жители оказались похоронены заживо землетрясением магнитудой 8,2 по шкале Рихтера. Количество жертв превышает 242 тысячи человек».
Подобные лезвиям черви ползут под кожей по направлению к голове…
«…Под режимом Пол Пота красные кхмеры с особым изуверством убили уже более двух миллионов человек, около четверти населения всей Камбоджи».
Они опутывают мозг словно змеи, сжимают его; дышать становится тяжелее.
«…В Великий четверг в Карлсруэ по дороге на работу был расстрелян Зигфрид Бубак, генеральный прокурор при Верховном суде. Нападавших определить не удалось, но предполагается, что убийцами были члены “Фракции Красной Армии”».
«Imperat tibi sacramentum Crucis, omniumque christianae fidei Mysteriorum virtus. Imperat tibi fides sanctorum Apostolorum Petri et Pauli, et ceterorum Apostolorum. Imperat tibi Martyrum sanguis… 7 »
«…Праздничные майские демонстрации в Турции привели к кровопролитию. После открытия стрельбы на площади Таксим началась давка».
Снова музыка… Совсем не подходящая этим новостям.
«…В стенах тюрьмы “Штаммхайм” покончили жизнь самоубийством сразу трое лидеров “Фракции Красной Армии”…»
«…Чудовищная катастрофа произошла в аэропорту Лос-Родеос, Испания. Там на взлетной полосе столкнулось два авиалайнера. Из 644 человек выжил только 61».
Подчинив разум, они подчиняют все — начиная от содрогающейся грудной клетки, заканчивая трясущимися кончиками пальцев.
«Снежная буря обрушилась на Новую Англию, а также штаты Нью-Джерси и Нью-Йорк. Мощный шторм привел к смерти около 100 человек, а ранил около 4500».
Ш-ш-ш…
«…В Табасе, Иран, землетрясение магнитудой 7,8 по шкале Рихтера унесло жизни от 15 до 22 тысяч человек».
«…Планам религиозно-коммунистической секты “Храм народов” о получении гражданства и переезда в СССР так и не суждено было сбыться. 18 ноября в Джонстауне 909 членов движения по велению основателя совершили акт массового самоубийства, испив цианида с виноградным запахом».
Голос за дверью кричит громче: «Per Christum Dominum nostrum! Amen! Ab insidiis diaboli, libera nos, Domine! Ut Ecclesiam tuam secura tibi facias libertate servire, te rogamus, audi nos! Ut inimicos sanctae Ecclesiae humiliare digneris, te rogamus audi nos!8»
И замолкает.
Замолкает и радио: ни помех, ни музыки, ни новостей. Тишина. Будто ничего и не было.
Тишину прерывает шум сзади: что-то звонко падает на пол. Слышатся надрывные препирающиеся шепотки.
С поворотом головы будто ведомая за нити дверь скрипуче отворяется сама по себе.
Задранное шерстяное платье, обнажающее синие ноги. Заломанные руки, красное от слез лицо.
Сестра Тересия. И брат Лука. Заметив наблюдательницу, он ослабляет хватку. Жертва вырывается, но из кельи не выходит.
К голове приливает кровь, в ушах свистит.
— Боже… — все, что может выдавить из себя Герти. Подобное надругательство было последним, что она ожидала увидеть в стенах храма.
Но реакция на поимку с поличным поражает еще больше.
— Не упоминай имя Господа всуе, сестра, — говорит мерзавец, бесстыдно улыбаясь, и закрывает дверь прямо перед носом.
Умом Герти понимает, что стоило бы вмешаться, что-то предпринять, кому-то сказать, да только по самоощущению ее будто превратили в игольницу. А что может сделать игольница?
За дверью, откуда доносились новости, все так же тихо. Не разделяя более, где закончился сон, а где началась реальность, на ватных ногах она возвращается в свою койку.
Глубокий звон колоколов разносится по окрестностям сквозь пелену тумана, на свой зов призывая избранных. Тонкое шерстяное одеяло с характерным отсыревшим запахом от дубака не спасает.
Наутро грань сна и реальности прошедшей ночи размылась до полнейшей неопределенности. Способствовало этому и то, что сестра Тересия делала вид, словно ничего не произошло, не позволяя и вопроса задать. Одно но: старика не было. Не появилось его и на мессе. Насколько это привычно, Герти понять не успела. Хотела бы она спросить обо всем этом Йонаса, да только тот все утро вплоть до мессы неотрывно следовал за пастором, пытаясь до него достучаться. Сегодня он был с ними — среди пастухов в черной сутане, а не среди овец в жесткой серой шкуре.
— Возмездие ступило на крыльцо дома каждого грешника!
Под органную музыку страстная речь пастора не вызывает сомнений. Слушателю не остается ничего иного, кроме как смириться с единственной гласной здесь истиной.
— Настал час, когда рука Господа очистит наши праведные земли от греха людского. Позволит нам наконец вдохнуть чистоты полной грудью, а не пороха и бензина! Позволит наконец взглянуть на мир в благоговении, а не с жалостью к грешникам, погрязшим во мраке насилия и разврата. Позволит жить среди братьев и сестер, а не среди волков!
Герти и сама не замечает, как начинает, подобно прочим, кивать в такт слов оратора. А когда замечает, чуть трясет головой, прогоняя прочь из головы вложенные речи.
— Конец грядет распространению эпидемии, кой подвергаются наши дети! Гертруда Шмитц!
На ее имени орган затихает насовсем, а полуживые глаза прихожан практически одновременно устремляются на нее.
— Она вернулась в Ленгрис спустя два десятка лет, ведомая словами Божьими.
Та робко хапает воздуха и хлопает глазами, прекрасно понимая, что от правды она все дальше.
— И суждено было этой заблудшей душе узреть Крампуса, направленного Господом для очищения Земли от повинных…
Завороженные маски одна за другой трескаются: на одних появляется недоумение, на вторых — сомнение, на третьих — страх. Паства начинает беспокойно перешептываться между собой.
— Телефон, радио, электричество, пропажи людей — это вовсе не обычное совпадение. Маринэ Кляйн мертва! — На громком заявлении гомон тухнет.
— Получается, что мы все в опасности? Что же нам делать, пастор? — в возмущениях вопрошает многодетный прихожанин.
— Вам не о чем беспокоиться, дети мои, — мягко-насядающе заверяет тот. — Маринэ Кляйн покаялась мне в страшнейших, непростительных грехах, за что была изгнана из паствы. Но докуда вы верны стенам этого храма… — Его руки устремляются к потолку, попадая под доходящие с солнечной стороны лучи. — Пока вы верны пастве и своему пастору, никакое зло не в силах забрать ваши души. Мы будем теми, кому суждено из обломков оставшегося основать большее! Основать лучшее! Основать то, что будет угодно Господу!
Прихожане от каждого его слова приободряются все больше и больше, а к концу речи некоторые и вовсе, зажмурившись, со слезами радости тихо молятся.
— Давайте же пред тем, как вкусить Тела и испить Крови Христа, поделимся с ним своею!
Никого кроме Герти зловещий призыв не удивляет, скорее приятно будоражит. Каждый зачем-то готовит свою правую руку, а некоторые еще и левую.
— И сегодня честью этой удостоится… — В этот момент его глаза вонзаются особенно больно. — Новоприбывшая!
Все чего-то ждут от нее, но чего именно, она не понимает. Вернее, понимает лишь частично, благодаря кивку пастора на алтарь. Прихожане провожают взглядами украдкой, даже несколько с завистью, нетерпеливо елозя на скамьях.
На алтаре стоит чаша на ножке, обвитая заржавевшем медным змеем, а за алтарем брат Лука уже протягивает руку. Все утро глаза Герти упрямо избегали его, но сейчас бежать им некуда. И вдруг до нее доходит, что в нем отталкивает еще с первого взгляда. Виной тому нечистоплотность, кроющаяся в мелочах: на голове и черной сутане крошки перхоти; волосы отросшие до шеи, цветом темнее от сальности, которая и не сразу заметна из-за их взъерошенности.
Стоит только протянуть ему ладонь, как…
Холод, жжение, резкая боль — лезвие старинного кинжала глубоко рассекло и без того бледную кожу, пустив слабые струи крови.
Лука нещадно сжимает ладонь в холодные тиски своей руки, чтобы выпустить больше. Режет. Его улыбка, обнажающая верхний ряд клыков и еще больше подчеркивающая темные круги под глазами заложенными морщинами, не успокаивает, а делает больнее. Пастор в это время читает молитву, слов из которой не разобрать.
— Хватит, она потеряла много крови, — прерывает пастора шепот.
Герти поворачивает голову и видит рядом с аналоем Йонаса, но очередное болезненное сдавливание возвращает ее к надрезу.
— Позволь я решу, когда хватит. Чаша полупуста, — цедит не намеревающийся давать слабину пастор. Это неправда. Хотя кровь и шла слабо, кровопускатель за короткое время заполнил ее больше, чем наполовину. — Или ты хочешь помочь, брат мой?
Йонас мрачнеет и отступает.
От вида большого количества крови плохеет: сосет под ложечкой и кружит.
Белые огни в темноте. Рога. Окровавленные клыки.
Кровь. Лезвие. Улыбка. Кровь. Тонкие губы. Зубы. Кровь. Синие ноги. Заломанные руки. «Не произноси имя Господа всуе, сестра».
Герти вырывает руку.
— Достаточно, — как кстати, вместе с тем раздается голос рядом. Рука Йонаса лежит на алтаре ладонью кверху.
Брат Лука, в отличие от пастора Еремиаса, недовольства его порыву не демонстрирует, скорее легкую досаду. Он заметил, что Герти вырвала руку до этого самоотверженного жеста, только вот, к несчастью, этого не заметил пастор.
Обработать и забинтовать свежую рану помогает сестра Тересия. Затягивает она хоть и туго, зато наверняка. Но Герти не обращает внимание на давящую боль, в это время озабоченная другим. Йонас сильно морщится от надреза, непроизвольно выдергивает руку, чем делает себе только хуже. Улыбка Луки в это время, словно в издевку, выражает полнейшее умиротворение.
Когда пастор останавливает кровопускание, чаша полна до самого края. Лука уходит с ней по винтовой лестнице на балкон, аккурат за головой Христа. Понять, почему вся паства стихает, Герти удается только через несколько секунд.
— Sursum corda9, — глубоко, но негромко говорит пастор.
Прихожане ему в унисон отвечают:
— Возносим ко Господу!
— Gratias agamus Domino Deo nostro.10
— Достойно это и праведно!
Из тернового венца по лицу Христа текут багряные дорожки, следом увлажняются ссадины, но большая часть крови вытекает из глубокой межреберной раны от копья. Кровь расходуется настолько филигранно точно, что вызывает искреннее восхищение мастерством безумной задумки. Неудивительно, что многие приспешники Церкви Фаульбаумов начинают плакать, молиться, повизгивая не то в смехе, не то в плаче.
— Иди, — велит Тересия, подталкивая к алтарю. Там теперь стоят серебряный кубок с вином и миска.
Причащаться Герти доводилось, поэтому она без растерянности следует к алтарю и складывает руки в молитвенном жесте.
— Corpus Christi. 11
— Аминь.
Пастор вкладывает в рот хлеб, непозволительно глубоко заводя палец. Однако это не единственная странность местного причастия.
— Sanguis Christi. 12
— Аминь.
Он дает испить терпкого вина из кубка и подставляет свою руку. Если бы Йонас не рассказывал, она бы точно не догадалась, что для поцелуя. Но она, к сожалению, знает, поэтому сухо целует волосатые фаланги.
За ней уже выстроилась длинная очередь. Герти ослаблено сваливается на скамью. Взгляд ее рассредоточивается, превращая окружение в мешанину. Но среди этой мазни красок нечто захватывает все ее внимание. Нечто, от чего на спине проступает испарина.
Над алтарем возносится вовсе не Иисус…
Тело его — не тело, то череп козла. Изгибающиеся полукругом руки — вовсе не руки — рога. Пьедесталы с цветами и роскошными красно-зелеными тканями — вовсе не ткани, то плечи Антихриста в одеждах.
А палец вытянутой правой руки указывает точно на нее.
Тело начинает трясти. Стянув все свое рассредоточенное внимание воедино, Герти срывается к единственному здесь человеку, которому она может доверять. Схватив за запястье, твердит ему на скачущем шепоте:
— Это Дьявол, Йонас! Не Иисус, а Дьявол! Он смотрит на меня!
— Тише, — шикает тот, накрывая ее забинтованную руку своей. — Неважно, что ты видишь, ты должна отсидеть до конца, хорошо? Потом расскажешь.
В круговороте она возвращается обратно и терпеливо ждет. А терпеть приходится долго — секунды мучительны. Страх овладевает до тошноты и озноба, тело взмокает; ей не то жарко, не то холодно. В придачу черное око Тересии прожигает насквозь своей проницательностью. Герти старается глубоко дышать, молиться и переводить мандраж в действия царапанием скользкой полированной скамьи.
Конец причащения ощущается как сброс непомерного груза. Все, чего сейчас хочется, — уйти в келью и бросить кости на твердую койку. Так она и поступает.
— Герти, тебе нужно что-то съесть, — знакомый голос мягко пробуждает от забвенного сна.
Она вскакивает как ошпаренная и трет лицо, чтобы скорее взбодриться.
— Я совсем забыла помочь сестре Тересии с завтраком… — Первое, что вызывает в ней ужас.
— Она на тебя не сильно серчает, — заверяет Йонас.
Познакомившуюся со строптивостью сестры Тересии не обвести. Она со смешком выдыхает.
— Мне кажется, ты преуменьшаешь.
— Разве что немного. — Он улыбается — значит, не немного. — Здесь сладкое не жалуют, но у меня кое-что нашлось. Съешь, при кровопотере полезно.
Шоколадная плитка в его руке впервые за день вызывает улыбку.
«Как могло произойти, что я радуюсь обычной шоколадке?»
— Спасибо.
А улыбка Йонаса, напротив, сходит.
— Расскажешь, что случилось на причастии? Ты была сильно напугана и, кажется, видела что-то? Я тогда тебя не до конца понял.
По памяти Герти не кажется, что было слишком шумно, но, как бы то ни было, она находит это даже к лучшему.
— Неважно, — отмахивается, — наверное, все от усталости и от впечатлений…
— Разумеется, ты считаешь это наваждением, — припомнил он. — Не переживай, я тебя судить не стану, сам-то я ничего не видел.
Дьявол. Его образ появляется перед глазами лишь на мгновение, но успевает погрузить в то же состояние безотчетной паники.
— Иисус… Вместо скульптуры я видела кого-то с козлиным черепом вместо головы. Его палец указывал на меня…
Йонас серьезнеет.
— Эта скульптура была создана нашей семьей еще два века тому назад и если так…
Он замолкает на несколько секунд, а после раздражается и всплескивает руками.
— Нет, не хочу об этом думать. Еще и дедушка, Царство ему Небесное…
Герти торопеет и перебивает:
— А что с ним?
— Отошел в лучший мир вчера ночью, — удивительно спокойно отвечает внук усопшего. — Сердце подвело. Еремиас говорит, что час пришел, ведь он был уже далеко не молод.
— Но почему никто не сказал об этом? Хотя бы на мессе?
— Еремиас не хочет беспокоить паству. Они довольно впечатлительные и могут подумать… — он качает головой, перебирая формулировки, — лишнего.
— А ты вчера ночью не слышал ничего… странного?
— Нет, а что ты слышала?
— Радио работало слишком громко, и твой дедушка… читал тогда что-то, кажется, на латыни.
Йонас сливается с мертвенно-серыми стенами, кажущимися еще блеклее от света пасмурных небес.
— Это точно не к добру. Я боюсь… — Его блестящий взор вмиг замерзает. — Мне нужно идти.
Не посвятив, он срывается с места и перед выходом успевает только наставить:
— Помолись и съешь шоколад, пожалуйста.
Приготовление ужина поначалу проходит, как и вчера, в строжайшей тишине. Но неожиданно для Герти во время чистки картофеля Тересия заводит разговор:
— Сестра Маринэ не была пристрастной к дурману. К дурману пристрастен брат Лука, а она лишь выполняла его поручения для отпускания грехов, не зная истинных причин. Пастор обо всем знал.
Это наводит Герти на беспокойные мысли: «Если Маринэ Кляйн не была повинна, то, выходит, и из паствы ее не выгоняли? Тогда прихожане тоже в опасности?» Не успокаивает ее и смерть священника, к которой привели если и не клыки Крампуса, то совершенно точно что-то нечистое.
— А ты вчера ночью слышала что-нибудь?
Уголок губы собеседницы в отвращении дергается.
— Ничего я не слышала, — ненавистно отрезает она. — Тебе стоило бы вести себя как велят и не высовываться из кельи.
— Может, я могу чем-нибудь помочь?
— Жалеешь меня? — снисходительно хмыкает Тересия. — Для сострадания нужно иметь представление о страдании. Ты мало что о нем знаешь.
Герти эти слова задевают. «Неужели я так уж похожа на беззаботную городскую?»
— Выслушай, — негромко, но твердо настаивает она. — Каждый волен истязать свою душу так, как ему угодно. Я спрошу один раз, ответишь «нет», и я больше не вмешаюсь, что бы ни случилось. Тебе нужна моя помощь, сестра?
Тересия кривится и, кажется, хочет опять выдать словесную пощечину, но надевает холодную маску и выжидающе глядит остывшими углями.
— Ты… можешь помочь, но никому ни слова. В том числе брату Йонасу. Особенно брату Йонасу.
Герти согласно кивает. Тогда Тересия переводит взгляд на поглощающую тьму за окном и ставит в ступор ошеломляющим откровением:
— Ко мне явился Иисус и поведал, как уберечь паству от зла. Он просит в искупление греховнейшего из священного рода.
Оглавление
Купить книгу
Приведённый ознакомительный фрагмент книги «Последний декабрь» предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
2
(лат.) Именем и добродетелью Господа нашего Иисуса Христа, искоренись и беги от Церкви Божией, от душ по образу Божию сотворенных и драгоценною кровию Агнца искупленных.
3
(лат.) Повелевает тебе Бог всевышний; повелевает тебе Бог Отец; повелевает тебе Бог Сын; повелевает тебе Бог Святой Дух.
4
(лат.) Повелевает тебе таинство Креста и всех тайн веры христианской благородство. Повелевает тебе вера святых апостолов Петра и Павла, и прочих апостолов. Повелевает тебе кровь мучеников.
