Там, где море обнимает небо

Элина Вольная (2024)

София, талантливая художница, бежит от токсичных отношений в приморский городок Каменка. В старом доме, где когда-то жил известный художник, она пытается начать жизнь заново. Во время вечерней прогулки вдоль берега она встречает Петра — смотрителя маяка, чье прошлое не менее болезненно, чем её собственное. Он избегает современных технологий, она — близких отношений. Он хранит свет для заблудших кораблей, она пытается заново научиться доверять. История о том, как два раненых сердца находят путь друг к другу через искусство, море и время. О любви, которая исцеляет, и творчестве, которое спасает. Для тех, кто верит в силу искусства, целительную мощь любви и мудрость моря.

Глава 3: Новая жизнь

Июньское солнце плавило воздух, превращая его в густое марево над нагретыми камнями. София стояла у старого забора, щурясь на море сквозь выцветшую соломенную шляпу — очередной"трофей", найденный на чердаке. Дом Митрича постепенно раскрывал свои секреты, то и дело подбрасывая неожиданные подарки: старые кисти с потёртыми до блеска ручками, альбомы с набросками, жестяные коробки из-под карамели, полные засохших пастельных мелков.

Утро выдалось необычайно тихим. Даже чайки, обычно поднимавшие гвалт с первыми лучами солнца, сегодня лишь изредка покрикивали где-то вдалеке. София прислонилась к забору, рассеянно водя пальцем по шершавой доске. В голове постепенно складывалась новая картина — море в утренней дымке, пронзительно-голубое небо и силуэт маяка, проступающий сквозь солнечное марево.

Привычным жестом она потянулась за альбомом, лежавшим на перекладине забора, и тут случилось сразу несколько вещей. Старые доски, державшиеся, казалось, только на честном слове и ржавых гвоздях, наконец сдались. С противным треском секция забора начала заваливаться, увлекая за собой и Софию, и альбом, и неосмотрительно оставленную на перекладине чашку с недопитым чаем.

Падение было недолгим, но впечатляющим. София приземлилась в заросли чертополоха, успев в последний момент сгруппироваться — слава богу, хоть чему-то научили занятия йогой. Альбом описал в воздухе изящную дугу и приземлился в куст шиповника, а чашка, жалобно звякнув, откатилась к кусту сирени.

— Господи… — Пробормотала София, пытаясь встать и одновременно оценить ущерб своему достоинству.

И тут она услышала смех — глубокий, раскатистый, совершенно искренний. Подняв голову, она увидела Петра, который, видимо, шёл мимо и стал свидетелем всей этой постыдной сцены. Он смеялся, запрокинув голову, и от этого смеха что-то дрогнуло у неё внутри — она впервые видела его таким… живым? настоящим?

— Простите, — выдохнул он, пытаясь успокоиться. — Просто… я как раз шёл предупредить про этот забор.

София почувствовала, как краска заливает щёки. Вот так встреча — растрёпанная, в траве и чертополохе, наверняка с царапиной на коленке, как у первоклассницы. Пять лет Андрей вбивал в неё необходимость безупречного вида, а тут…

Но смех Петра не был похож на насмешку. В нём слышалось что-то тёплое, почти нежное, от чего внезапно захотелось улыбнуться в ответ.

— Вы не ушиблись? — Он шагнул ближе, протягивая руку.

София на мгновение замерла — прикосновения всё ещё давались ей нелегко. Но его ладонь выглядела надёжной — широкая, мозолистая, с длинным белёсым шрамом через всю левую сторону. Рабочая рука человека, который много делает сам.

— Спасибо. — Она всё-таки приняла помощь, отметив про себя, как осторожно он поддерживает её, не сжимая пальцы слишком сильно.

Прикосновение длилось всего пару секунд, но почему-то отпечаталось в памяти — тепло его ладони, шершавость мозолей, уверенная, но очень бережная поддержка.

— Давно собирался его починить, — Пётр задумчиво разглядывал поверженный забор. — Митрич всё говорил — характер у него своенравный, только тех и пускает, кого сам выберет.

— У забора? — София не удержалась от улыбки.

— У дома. — Он тоже улыбнулся, и от этой улыбки его лицо странным образом помолодело, словно разгладились морщины в уголках глаз. — Митрич считал, что у всех вещей есть душа. Особенно у старых домов у моря.

Он наклонился, поднимая её альбом, аккуратно отряхнул прилипшие листья:

— Не пострадал?

София покачала головой, принимая альбом. Их пальцы на мгновение соприкоснулись, и она почувствовала, как сердце пропускает удар. Удивительно — такая малость, случайное прикосновение, а внутри всё переворачивается, словно ей снова шестнадцать.

— Давайте помогу с забором. — Предложил Пётр, снимая куртку. — Заодно расскажете, что собирались рисовать. А то я видел, как вы стояли тут, задумавшись. Явно что-то интересное.

Он закатал рукава рубашки, и София невольно залюбовалась игрой мышц под загорелой кожей. В его движениях была какая-то особая грация — экономная, мужская, без лишней суеты.

— Я… — она запнулась, пытаясь собраться с мыслями. — Хотела поймать утренний свет. Знаете, когда солнце ещё не набрало силу, и всё как будто в дымке…

— А, знаю. — Он кивнул, осматривая сломанные доски. — Митрич называл это"молочным часом". Говорил, в такое время море приоткрывает свои тайны. Подержите? — он протянул ей конец доски.

Они работали молча. София держала доски, пока Пётр орудовал молотком, вбивая новые гвозди. От него пахло морем, деревом и совсем немного — машинным маслом. Простые, честные запахи, от которых почему-то начинала кружиться голова.

Временами их руки соприкасались — случайно, мимолётно, но каждый раз по коже пробегала дрожь. София ловила себя на том, что украдкой наблюдает за ним: как движутся мышцы под тонкой тканью рубашки, как проступает испарина на шее, как солнце высвечивает серебро в его волосах.

— Вот и всё. — Сказал Пётр, выпрямляясь. — Теперь должно простоять.

Он посмотрел на небо, прищурившись:

— Ваш"молочный час"ещё не закончился. Если хотите рисовать…

София помедлила. В прежней жизни она никогда не позволяла себе работать при свидетелях — Андрей вбил в неё убеждение, что творчество должно быть келейным, скрытым от посторонних глаз.

Но здесь, в этом странном месте, где море встречается с небом, а старые дома хранят чужие тайны, привычные правила словно теряли силу. Да и присутствие Петра не ощущалось вторжением — он умел быть рядом, не нарушая границ.

— Хотите чаю? — Неожиданно для себя предложила София. — В благодарность за забор.

Он улыбнулся — той особенной улыбкой, от которой разглаживались морщины вокруг глаз:

— С удовольствием.

Пока София возилась с чайником, Пётр устроился на крыльце, вытянув длинные ноги. Он казался удивительно уместным здесь — словно старый дом принял его как своего.

— Забавно получается, — сказал он, принимая чашку. — Я ведь правда шёл предупредить про забор. Митрич всегда говорил, что случайностей не существует. Особенно здесь, у моря.

София присела на ступеньку, держа свою чашку обеими руками. Странно — ещё час назад она и подумать не могла о том, чтобы вот так просто сидеть рядом с мужчиной. А сейчас это казалось таким… правильным?

Утренний бриз доносил запах моря и цветущего шиповника. Где-то вдалеке снова закричали чайки. София украдкой разглядывала профиль Петра — резкий, словно высеченный из камня, но с какой-то затаённой мягкостью в линии губ.

Его смех всё ещё звучал у неё в ушах — глубокий, раскатистый, живой. Как давно она не слышала такого смеха? Андрей никогда не смеялся — он ухмылялся, усмехался, скалился, но не смеялся вот так, от души.

— О чём задумались? — Голос Петра вывел её из оцепенения.

— О смехе. — Честно ответила она и тут же смутилась.

Он повернулся к ней, и в его серых глазах мелькнуло что-то похожее на понимание:

— Давно не смеялись?

София покачала головой, не в силах объяснить, что дело не в её смехе, а в его — таком удивительно настоящем, пробуждающем что-то давно забытое в душе.

Они снова замолчали, но это молчание не было тягостным. Наоборот — в нём была какая-то особая глубина, как в море перед рассветом.

Солнце поднималось всё выше, и"молочный час"подходил к концу. София знала, что должна встать, поблагодарить за помощь, вернуться к своим делам. Но что-то держало её на месте — может быть, тепло, исходящее от сидящего рядом человека, а может, предчувствие чего-то нового, готового вот-вот начаться.

Пётр допил чай и поднялся — плавным, экономным движением:

— Спасибо за чай. И будьте осторожнее с заборами — вдруг в следующий раз меня не окажется рядом.

В его голосе слышалась улыбка, и София вдруг поняла, что больше не боится. По крайней мере — не его.

— Буду осмотрительнее. — Пообещала она, поднимаясь следом.

Он кивнул и пошёл по тропинке к маяку. София смотрела ему вслед, пока его фигура не скрылась за поворотом. Потом подняла оставленный на ступеньках альбом. Пора было рисовать — пока ещё держится в воздухе особенная утренняя дымка, и пока так свежо в памяти ощущение тёплой шершавой ладони.

Где-то на краю сознания билась непрошеная мысль — интересно, часто ли он теперь будет проходить мимо её забора?

Утренний рынок в Каменке был похож на живую акварель — яркие пятна овощей и фруктов, серебристые бока свежей рыбы, выцветшие тенты над прилавками. София брела между рядами, впитывая новые запахи, звуки, краски. Здесь пахло солью и укропом, свежим хлебом и копчёной рыбой, арбузами и полынью. Торговки в цветастых платках зазывали покупателей, расхваливая товар:

— Бычки, бычки свеженькие! Только с моря!

— Помидорчики сладкие, с собственного огорода!

— Доченька, глянь какая камбала! Твой мужчина оценит!

От последнего возгласа София вздрогнула. Её"мужчина"… В памяти некстати всплыло лицо Андрея, но тут же растаяло, сменившись другим образом — Пётр на её крыльце, с чашкой чая в руках, и смешинки в серых глазах.

Неделя после истории с забором превратилась в странный танец случайных встреч. Он проходил мимо её калитки — "просто проверить, как держится забор". Она оказывалась на берегу в час его обхода маяка. Будто что-то невидимое снова и снова сводило их пути, создавая эти короткие, полные невысказанного значения моменты.

— Картошечку берём? — Окликнула её пожилая женщина с кривоватым прилавком. — Мелкая, но сладкая, первая в этом году.

София кивнула, доставая кошелёк. Она ещё не привыкла к местным ценам — в городе все покупки делались картой в супермаркете. Здесь же приходилось учиться торговаться, выбирать, пробовать на ощупь и на вкус.

— А рыбку? — Женщина хитро прищурилась. — Вон, Степаныч с утра такую красоту привёз…

София обернулась к соседнему прилавку и замерла. Там, среди серебристых рыбьих боков и розовых креветок, знакомая фигура: Пётр что-то выбирал, негромко переговариваясь с седым рыбаком.

— Николаич дело говорит. — Донеслось до неё. — Камбалу бери, самое время для неё.

Сердце сделало странный кульбит. София медленно двинулась к прилавку, делая вид, что просто рассматривает товар. Но её выдавали пылающие щёки и чуть подрагивающие пальцы.

— Доброе утро. — Пётр улыбнулся, заметив её. Как всегда — одними глазами, самыми уголками губ. — За провизией?

Она кивнула, не доверяя голосу. Он был в простой рубашке с закатанными рукавами — похоже, недавно с маяка, после ночного дежурства. От него пахло морем и совсем немного — кофе.

— Возьмите вот эту. — Он указал на крупную камбалу. — Лучше всего запечь с травами. У вас же есть розмарин в саду? Я видел куст у крыльца.

София снова кивнула, отмечая про себя эту деталь — он замечает, что растёт в её саду. Что ещё он успел разглядеть, проходя мимо её калитки?

— Только я не умею… — Она запнулась. — То есть, никогда не готовила рыбу целиком.

— Я покажу. — Просто сказал он, и от этого"покажу"внутри словно развернулась тугая пружина.

Они шли домой вместе — он нёс её корзину с покупками, она прижимала к груди бумажный пакет с зеленью. София украдкой разглядывала его профиль, отмечая, как утреннее солнце серебрит виски и подчёркивает твёрдую линию подбородка. Какой же он всё-таки… красивый? Нет, не то слово. Надёжный? Тоже не совсем. Настоящий — вот, пожалуй, самое точное определение.

У калитки он замешкался на мгновение:

— Может, сначала кофе? После ночного дежурства…

София поймала себя на том, что улыбается:

— Конечно. И вы покажете, что делать с камбалой.

Кухня наполнилась звуками и запахами. Пётр колдовал над рыбой, его движения были точными и уверенными, как у человека, привыкшего всё делать своими руками. София готовила кофе, то и дело ловя себя на том, что залюбовалась — его руками, разделывающими рыбу, его сосредоточенным профилем, случайным солнечным бликом в его волосах.

— Вот здесь надрез. — Говорил он, показывая. — И травы внутрь. Розмарин, тимьян, немного чеснока…

София подошла ближе, заглядывая через его плечо. От его рубашки пахло морской солью и совсем немного — можжевельником. София на мгновение прикрыла глаза, впитывая этот запах, и тут же одёрнула себя — слишком близко, слишком интимно.

Но Пётр, казалось, не замечал её смущения. Или делал вид, что не замечает? В какой-то момент их руки соприкоснулись — она передавала ему розмарин, — и от этого мимолётного касания по коже пробежали мурашки.

— А теперь в духовку. — Он выпрямился, окидывая взглядом дело своих рук. — Минут на сорок.

— Тогда как раз успеем выпить кофе, — София разлила по чашкам дымящийся напиток. — На крыльце?

Он кивнул, принимая чашку. Их пальцы снова встретились, и она могла поклясться, что в этот раз прикосновение длилось чуть дольше необходимого.

Они устроились на крыльце. София подтянула колени к груди, обхватив чашку обеими руками. Утро было удивительно тихим — только шум прибоя вдалеке да редкие крики чаек. В такие моменты время, казалось, замедляло свой бег.

— Как ваша новая картина? — Спросил Пётр, грея ладони о чашку.

— Почти закончена. — Девушка улыбнулась, вспомнив своё последнее полотно. — Хотите посмотреть?

Он повернулся к ней, и в его взгляде мелькнуло что-то похожее на удивление:

— Вы никогда раньше не показывали незаконченные работы.

София замерла. Он прав — до сих пор она позволяла ему видеть только готовые картины. Старая привычка, въевшаяся за годы с Андреем:"Нельзя показывать черновики, это непрофессионально!"

Но здесь, в этом странном месте между морем и небом, прежние правила словно теряли силу. Да и кому, как не Петру, показывать работу, навеянную его маяком?

— Пойдёмте, — она поднялась, чувствуя, как сильнее бьётся сердце. — Только… она правда ещё не закончена.

В мансарде пахло красками и скипидаром. София подвела его к мольберту, стоящему у окна. На холсте оживало море — не спокойное и лазурное, как на открытках, а живое, мощное, с белыми гребнями волн и низкими грозовыми облаками. Маяк на горизонте казался последним оплотом твёрдой земли в этом бушующем мире.

Пётр долго молчал, разглядывая картину. София стояла чуть позади, нервно комкая в пальцах кисточку. Почему-то его мнение вдруг стало невероятно важным.

— Вы поймали его характер, — наконец сказал он. — Маяк. Он именно такой — последняя надежда в шторм.

Она шагнула ближе, прослеживая взглядом линии, которые ещё требовали доработки:

— Здесь нужно усилить контраст, и вот тут свет…

— А по-моему, именно так и нужно. — Его голос прозвучал совсем близко. — Видите, как луч пробивается сквозь тучи? В жизни часто так бывает…

Он стоял за её спиной — так близко, что она чувствовала тепло его тела. Если бы она только чуть-чуть отклонилась назад…

Внизу громко хлопнула входная дверь, и они отпрянули друг от друга. На лестнице послышались шаги и голос Анны Петровны:

— София! Ты дома? Я пирогов принесла!

Пётр отступил к окну, а София поспешила навстречу соседке, пытаясь унять предательскую дрожь в коленях.

Остаток утра прошёл как в тумане. Они втроём пили чай на веранде, ели удивительно вкусную камбалу, которую Пётр всё-таки успел приготовить. Анна Петровна рассказывала местные новости, но София едва улавливала смысл слов. Всё её внимание было приковано к рукам Петра, державшим чашку, к случайным взглядам, которыми они обменивались через стол, к его хрипловатому смеху, когда соседка рассказывала что-то смешное.

Уходя, он задержался на пороге:

— Если захотите показать ещё какие-то работы…

Она кивнула, не в силах произнести ни слова. Он улыбнулся — той самой улыбкой, от которой разглаживались морщинки вокруг глаз, — и ушёл по знакомой тропинке к маяку.

София смотрела ему вслед, прижимая ладонь к груди, где сердце выбивало совершенно сумасшедший ритм. Что это было? Почему от простого разговора о картине, от случайной близости у мольберта внутри всё переворачивается?

Анна Петровна, собирая со стола посуду, негромко напевала что-то про море и любовь. София поймала её понимающий взгляд и смущённо отвернулась к окну. За стеклом качались на ветру розы, море лениво накатывало на берег, а на горизонте белел маяк — такой же надёжный и неизменный, как его хранитель.

"Господи, — подумала София, прислоняясь лбом к прохладному стеклу. — Кажется, я в беде…"

Дни незаметно складывались в недели. София постепенно обживалась в доме, привыкая к его скрипам и шорохам, к тому, как солнце играет в пыльных стёклах мансарды, как ветер шумит в кронах старых яблонь в саду. Каждое утро приносило что-то новое: то куст шиповника зацветёт под окном, то чердачное окно откроет очередной секрет — коробку со старыми открытками или альбом с пожелтевшими фотографиями.

А ещё были встречи — случайные и не очень. София ловила себя на том, что начала замечать закономерности в маршрутах Петра: утром, возвращаясь с ночного дежурства, он проходил мимо её калитки; в полдень спускался к рыбакам; вечером снова шёл на маяк, останавливаясь иногда"проверить, как держится забор".

Каждая такая встреча добавляла новый штрих к его портрету. Вот он помогает соседскому мальчишке запустить воздушного змея — и София замечает, как мягко звучит его голос, когда он объясняет принцип действия хвоста. Вот несёт сеть для Михаила Степановича — и она невольно любуется игрой мышц под закатанными рукавами рубашки. Вот стоит на берегу, глядя вдаль — и солнце путается в его волосах, подчёркивая седину на висках.

Однажды утром она застала его в саду — он срезал разросшиеся ветки старой яблони, что царапали крышу веранды в сильный ветер.

— Давно собирался. — Сказал он, заметив её. — Мешают же.

Она молча принесла ему воды, стараясь не думать о том, как капли пота блестят на его шее, как перекатываются мышцы под тонкой тканью рубашки. А он, допив воду, вдруг провёл ладонью по её волосам:

— Веточка запуталась…

От этого мимолётного прикосновения внутри словно вспыхнул огонь. София поспешно отступила, бормоча что-то о неотложных делах, но весь день потом не могла сосредоточиться на работе. Перед глазами стояло его лицо — сосредоточенное, с капелькой пота на виске, с этой его особенной полуулыбкой.

Вечерами она часто сидела на крыльце, пытаясь разобраться в водовороте новых чувств. Прохладный бриз приносил запах моря и цветущего шиповника, где-то вдалеке мигал огонёк маяка. В такие моменты память услужливо подбрасывала детали: как его пальцы держат чашку с чаем, как звучит его хрипловатый смех, как тепло его ладони просачивается сквозь ткань рукава, когда он помогает ей поднять тяжёлый холст.

Иногда накатывал страх — слишком много, слишком быстро, слишком… живо? Пять лет с Андреем приучили её быть осторожной, не доверять первому порыву, всегда искать подвох. Но здесь, в этом странном месте между морем и небом, прежние правила словно теряли силу.

Анна Петровна, конечно, всё замечала. Её понимающие взгляды, многозначительные паузы в разговорах заставляли Софию краснеть, как девчонку. Но в этом не было насмешки или осуждения — скорее, какое-то тёплое соучастие.

— Знаешь, — сказала как-то соседка, помогая Софии развешивать выстиранные простыни, — иногда жизнь даёт нам второй шанс. Главное — не испугаться его принять.

София промолчала, делая вид, что поглощена работой. Но слова запали в душу, отзываясь там странной тоской и предвкушением чего-то нового.

А через пару дней случилось что-то совсем неожиданное. София работала в мансарде, пытаясь поймать на холсте особенный предзакатный свет, когда снизу донёсся звук разбитого стекла. Она вздрогнула — слишком уж живо вспомнился тот вечер, хрустальная пепельница, летящая в лицо…

Сердце колотилось где-то в горле, когда она спускалась по лестнице. На кухне обнаружился Пётр — он поднимал с пола осколки разбитой чашки.

— Простите. — Он виновато улыбнулся. — Хотел сделать чай, а она выскользнула…

София прислонилась к косяку, чувствуя, как отпускает паника. Просто чашка. Просто случайность. Никто не швырял, не кричал, не…

— София? — Его голос прозвучал встревоженно. — Вы побледнели…

Она помотала головой, пытаясь улыбнуться:

— Всё хорошо. Просто… испугалась.

Он выпрямился, осторожно шагнул к ней:

— Простите. Я должен был предупредить, что зашёл. Анна Петровна передала пирог, а вы не открывали, вот я и…

— Всё хорошо. — Повторила она, на этот раз увереннее. — Правда.

Они стояли совсем близко. София чувствовала запах можжевельника от его рубашки, видела маленький шрам над бровью, которого раньше не замечала. В его глазах плескалось беспокойство и что-то ещё — тёплое, глубокое, от чего перехватывало дыхание.

— Я… — его пальцы дрогнули, словно хотели коснуться её щеки, но замерли на полпути. — Я никогда не причиню вам вреда. Вы же знаете?

София кивнула, не в силах произнести ни слова. Что-то происходило между ними — что-то важное, хрупкое, требующее очень бережного обращения.

Момент разбился о пронзительный крик чайки за окном. Пётр отступил, возвращаясь к осколкам. София потянулась за веником, и следующие несколько минут они молча убирали последствия случайности.

Только когда он ушёл, унося с собой недоеденный пирог и невысказанные слова, София позволила себе сползти по стене на пол и разрыдаться. Она оплакивала не разбитую чашку, не испорченный вечер — она оплакивала своё изломанное прошлое, которое всё ещё не отпускало, мешая принять новое, светлое, настоящее.

А может быть, это были слёзы облегчения? Ведь впервые за долгое время звук бьющегося стекла не принёс с собой боли и унижения. Впервые рядом оказался человек, чьё присутствие не пугало, а наоборот — приносило покой.

Той ночью София долго не могла уснуть. Она стояла у окна мансарды, глядя на мерцающий вдалеке огонёк маяка. Где-то там, на самом верху белой башни, Пётр нёс свою вахту. Интересно, о чём он думает в такие ночи? Вспоминает ли их сегодняшнюю встречу? Чувствует ли он тоже это странное напряжение между ними, эту невидимую нить, что связывает их всё крепче с каждым днём?

Небо на востоке начинало светлеть. Скоро он пойдёт домой, и его путь будет пролегать мимо её калитки. София улыбнулась, вспомнив, как всего месяц назад упал злополучный забор. Кто бы мог подумать, что одна случайность может изменить так много?

За окном поднимался ветер. Он шелестел листвой в саду, трепал занавески, приносил запах моря и близкой грозы. София поёжилась — в этом ветре было что-то тревожное, предгрозовое.

Словно сама природа готовилась к чему-то важному…

Утро принесло странную тяжесть в воздухе. София проснулась от непривычной тишины — ни птиц, ни шума прибоя, только далёкий гул маяка да поскрипывание старых яблонь в саду. Море за окном казалось свинцовым, будто впитало в себя все краски неба.

Она спустилась на кухню и замерла у окна, разглядывая необычный свет. Что-то изменилось в привычном пейзаже — может быть, слишком низкие облака или неестественная неподвижность воды вдалеке? В памяти всплыли строчки из дневника Митрича:"Перед большой бурей море замирает, будто набирает в грудь воздуха. И свет становится особенным — не серым, не зелёным, а каким-то… потусторонним".

Стук в дверь заставил её вздрогнуть. На пороге стоял Пётр — непривычно серьёзный, даже хмурый.

— Доброе утро. — Он окинул взглядом небо. — Вы заметили?

София кивнула. Что-то в его тоне заставило её насторожиться:

— Что происходит?

— Барометр падает. — Он потёр переносицу жестом, выдающим усталость после ночного дежурства. — Похоже, идёт большой циклон. Давно такого не было.

Она посторонилась, пропуская его в дом. В этот раз он не улыбнулся, не пошутил про забор — только внимательно осмотрел окна веранды.

— Нужно будет закрыть ставни. — Сказал он, проводя пальцем по рассохшемуся дереву. — Особенно в мансарде. И убрать всё из сада, что может улететь.

София наблюдала за ним, отмечая, как изменилась его манера двигаться — появилась какая-то кошачья собранность, почти настороженность. Он напоминал сейчас не добродушного смотрителя маяка, а того морского офицера, которым был когда-то.

— Я помогу. — Он повернулся к ней. — Вечером, когда вернусь с маяка. Нужно проверить оборудование… — он осёкся, глядя куда-то ей за плечо.

София обернулась. По стеклу веранды медленно ползла странная тень — не от облаков, а словно от самого воздуха, сгустившегося до видимости.

— Началось. — Тихо сказал Пётр. — София…

Она подняла глаза. В утреннем полумраке его лицо казалось высеченным из камня, только глаза выдавали тревогу.

— Будьте осторожны сегодня. — Его голос звучал глухо. — Если что-то понадобится — я на маяке. Или к Анне Петровне…

Он не договорил, но она поняла. Что-то надвигалось — что-то серьёзное, заставившее даже местных нервничать.