Там, где море обнимает небо

Элина Вольная (2024)

София, талантливая художница, бежит от токсичных отношений в приморский городок Каменка. В старом доме, где когда-то жил известный художник, она пытается начать жизнь заново. Во время вечерней прогулки вдоль берега она встречает Петра — смотрителя маяка, чье прошлое не менее болезненно, чем её собственное. Он избегает современных технологий, она — близких отношений. Он хранит свет для заблудших кораблей, она пытается заново научиться доверять. История о том, как два раненых сердца находят путь друг к другу через искусство, море и время. О любви, которая исцеляет, и творчестве, которое спасает. Для тех, кто верит в силу искусства, целительную мощь любви и мудрость моря.

Глава 4: Шторм

София проснулась от странного чувства тревоги, свернувшегося тугим клубком под рёбрами. В предрассветных сумерках мансарда казалась нереальной, словно застывшей между сном и явью. Первые лучи солнца едва пробивались сквозь низкие, почти графитовые тучи, окрашивая стены в неестественные серо-зелёные тона — такие она видела только на картинах старых маринистов, когда море готовится показать свой истинный характер.

Она села в постели, прислушиваясь к необычной тишине. Даже чайки, обычно поднимавшие гвалт с первыми лучами, сегодня молчали. Только ветер посвистывал в щелях старых рам да где-то внизу поскрипывали половицы, словно дом тоже не находил себе места.

На прикроватной тумбочке лежал раскрытый дневник Митрича — вечером она нашла его, разбирая старые книги, и не смогла оторваться до глубокой ночи. Пожелтевшие страницы хранили не только записи о погоде и набросках — в них пульсировала живая душа этого места, такая созвучная её собственным метаниям.

"Свет перед штормом особенный, — писал Митрич. — Он словно вытягивает из воды все оттенки серого и зелёного, смешивает их в немыслимой палитре. В такие моменты море обнажает свою суть — оно не синее и не лазурное, оно цвета самой стихии. И человеческая душа обнажается тоже, только успевай подмечать…"

Порыв ветра распахнул форточку, принося запах озона и водорослей. София зябко поёжилась — воздух был тяжёлым, наэлектризованным, как перед грозой. Но она уже знала: это будет не просто гроза. За месяц в Каменке она научилась различать признаки приближающегося шторма: особую нервозность чаек, низкий гул прибоя, тревожную суету в рыбацком порту.

И что-то ещё, неуловимое — то ли предчувствие чего-то важного, то ли отголосок тревожных снов. Ей снился маяк этой ночью, его ровный свет в темноте. И чьи-то глаза, внимательные, серые, как само море перед бурей… София тряхнула головой, отгоняя непрошеные мысли.

Старый дом поскрипывал и вздыхал, словно готовясь к испытанию. В такие моменты особенно остро чувствовалось его одиночество — он слишком долго стоял пустым, храня память о прежнем хозяине. София провела ладонью по шершавой стене, чувствуя каждую трещинку, каждый след времени. Странно, но именно эта несовершенность старого дома дарила ощущение защищённости — здесь не нужно было притворяться идеальной, как в стерильных городских квартирах Андрея.

На улице царило необычное оживление. Накинув старый свитер, София подошла к окну. Соседи заколачивали окна, убирали с участков всё, что могло стать добычей ветра. Анна Петровна, повязав голову цветастым платком, командовала процессом с уверенностью генерала на поле боя. Было в этой суете что-то тревожное и одновременно правильное — словно весь посёлок готовился встретить древнего морского бога.

— Будет знатный шторм. — Сказала Анна Петровна, заметив Софию на крыльце. — Такой же, как в девяносто седьмом. Тогда пол-пирса снесло, три лодки разбило. — Она окинула взглядом дом. — Ты окна-то проверила? В мансарде особенно — там рамы старые, могут не выдержать.

София покачала головой — она даже не подумала об этом. В городе непогода означала просто необходимость взять зонт или вызвать такси. Здесь же каждый шторм был испытанием, к которому готовился весь посёлок.

Рыбацкие лодки одна за другой возвращались в гавань. Мужчины споро крепили их двойными канатами, под руководством Михаила Степановича укрепляли волнорез мешками с песком. София застыла, разглядывая это слаженное движение людей, знающих цену морской стихии.

На дальнем причале мелькнула знакомая фигура — высокий силуэт, чёткие, уверенные движения. Сердце предательски сжалось: Пётр помогал закреплять последний катер, и было что-то завораживающее в том, как естественно он вписывался в эту картину предштормовой готовности.

София поймала себя на том, что слишком пристально наблюдает за ним, и отвела взгляд. После их последней встречи у маяка прошла неделя — неделя случайных пересечений взглядов издалека, неловких кивков при встрече, недосказанных слов. Но каждый раз его присутствие странным образом меняло пространство вокруг, делало его более… надёжным?

В мансарде было прохладно. София достала краски — небо за окном приобретало всё более драматичные оттенки, и руки сами тянулись запечатлеть эту игру света. Старый мольберт Митрича словно ждал её — на нём всё ещё держался тот загадочный холст, который никто не мог снять.

Первые мазки легли неуверенно — она давно не писала маслом. Андрей предпочитал акварель, считая её более"женственной"техникой. Но сейчас только плотная, густая краска могла передать тяжесть нависших над морем туч, их свинцовую угрозу и затаённую мощь.

Ветер усиливался. Дом поскрипывал и вздрагивал, как старый корабль перед бурей. В пустых комнатах первого этажа что-то звякало и перекатывалось — наверное, забытая банка из-под краски или кисть в стакане. София невольно прислушивалась к этим звукам, пытаясь угадать, выдержит ли старое здание натиск стихии.

Волны накатывали на берег всё яростнее, их гул нарастал, как дыхание просыпающегося зверя. В этом первобытном рокоте было что-то гипнотическое — София поймала себя на том, что кисть в её руке движется в такт этому ритму, будто само море водит ею по холсту.

На картине проступало что-то новое — не просто пейзаж, а словно портрет стихии, готовой вот-вот сорваться с цепи. В тяжёлых облаках угадывались очертания мифических существ, в пенных гребнях волн мерещились оскаленные пасти левиафанов. Она никогда раньше не писала так свободно, так… яростно?

Стук в дверь застал её за работой над особенно сложным участком неба. Рука дрогнула, оставив на холсте непреднамеренную тёмную полосу. София замерла, привычно прислушиваясь к шагам — въевшаяся за годы с Андреем привычка угадывать настроение по звуку походки.

Но эти шаги она узнала бы теперь из тысячи — твёрдые, уверенные, с едва заметной военной чёткостью.

— София! — Голос Петра, приглушённый усиливающимся ветром, прозвучал встревоженно. — Откройте! Скорее!

Она спустилась, на ходу вытирая испачканные краской руки о старую футболку. Сердце стучало где-то в горле — глупое, неуместное волнение. Словно ей снова шестнадцать, словно не было этих лет с Андреем, убивших в ней способность радоваться простой человеческой близости.

Пётр стоял на пороге — куртка намокла от мороси, в волосах блестели капли воды. Порыв ветра взъерошил его седеющие виски, и София невольно стиснула пальцы, подавляя странное желание пригладить непослушные пряди. Он окинул взглядом дом, задержавшись на открытых ставнях мансарды, и в его серых глазах мелькнуло беспокойство.

— Нужно всё закрыть. — Сказал он, переступая порог. — Будет сильный шторм, а дом старый.

В его голосе не было ни снисходительности, ни попытки указывать — просто забота, от которой почему-то перехватывало дыхание. София кивнула, отступая в сторону. От него пахло морем, дождём и чем-то ещё — можжевельником, что ли? Этот запах будил в ней что-то давно забытое, какое-то детское ощущение безопасности.

Пётр быстро и деловито осмотрел окна первого этажа, проверил крепления ставень. Его движения были скупыми, точными — ни одного лишнего жеста. София наблюдала за ним, прислонившись к дверному косяку, и ловила себя на странных мыслях: как гармонично он смотрится в этом старом доме, словно всегда был его частью.

— Наверху тоже нужно проверить, — он обернулся к ней. — Особенно в мансарде. Там окна самые уязвимые.

Они поднимались по скрипучей лестнице — Пётр впереди, София на полшага позади, невольно отмечая, как перекатываются мышцы под промокшей рубашкой. В мансарде он остановился, разглядывая её незаконченную работу на мольберте.

— Вы поймали его. — Вдруг сказал он. — Тот самый момент, когда море собирается с силами.

София подошла ближе, глядя на картину его глазами. Действительно, в этих мазках было что-то первобытное, какая-то затаённая мощь.

— Митрич тоже любил писать перед штормом. — Продолжил Пётр, и в его голосе появились непривычно мягкие нотки. — Говорил, только тогда море показывает своё настоящее лицо.

Он стоял так близко, что она чувствовала тепло его тела. Порыв ветра ворвался в щель под рамой, взметнул бумаги на столе, и София невольно шагнула ещё ближе, будто ища защиты от этого холодного дыхания стихии.

— Давайте я помогу убрать картины. — Предложил он, и его рука едва ощутимо коснулась её плеча — случайное, мимолётное прикосновение, от которого по коже пробежали мурашки.

Они работали молча, бережно снимая холсты со стен, укрывая их от возможных протечек. Каждое случайное соприкосновение рук отзывалось внутри странной дрожью. София ловила себя на том, что начинает двигаться медленнее, будто продлевая эти мгновения.

Очередной порыв ветра с такой силой ударил в окно, что стёкла задрожали. София вздрогнула, машинально шагнув назад — и оказалась в кольце его рук, неосознанно протянутых то ли для поддержки, то ли для защиты.

Мгновение растянулось, наполненное гулом ветра и стуком двух сердец. София чувствовала его дыхание на своём затылке, тепло его ладоней совсем рядом с её плечами, и что-то внутри неё плавилось, таяло, отзывалось на эту нечаянную близость.

— Простите, — хрипло сказал он, отступая. — Я не хотел…

Но договорить не успел — в кармане Софии ожил телефон. На экране высветилось знакомое до дрожи имя. Андрей. Комната качнулась перед глазами, воздух сгустился, превращаясь в патоку, в которой невозможно дышать.

— Софа?.. — Голос мужа, такой неуместный здесь и сейчас, звучал с привычной обманчивой заботой. — Милая, ну сколько можно? Возвращайся домой. Я всё прощу, мы начнём сначала…

Телефон выскользнул из онемевших пальцев. В ушах шумело, сердце колотилось где-то в горле, перед глазами плыли чёрные пятна — верные признаки подступающей панической атаки. Но сквозь эту муть пробился другой голос — глубокий, спокойный, как само море в штиль:

— София! Дышите. Просто дышите. Вот так, медленно…

Его ладони легли на её плечи — осторожно, почти невесомо, но в этом прикосновении была такая надёжность, такая сила, что темнота начала отступать. София сфокусировалась на его голосе, на размеренном ритме его дыхания за спиной, на тепле его рук.

— Вдох. Выдох. Вы здесь, в безопасности. Я рядом.

Постепенно мир обретал чёткость. София почувствовала, как отпускает спазм в груди, как возвращается способность дышать. Только теперь она осознала, что практически упала в его объятия, что его руки всё ещё держат её, что её спина прижата к его груди, и сердце — его или её? — гулко бьётся где-то между ними.

— В маяке безопаснее, — тихо сказал Пётр, не выпуская её из своего осторожного кольца рук. — Там связи нет совсем — глушит во время шторма. И стены крепче. Переждём там.

София кивнула, не доверяя голосу. Его близость одновременно пугала и успокаивала — странное, противоречивое чувство. Как море перед штормом — опасное, но завораживающее.

— Я… мне нужно собрать вещи. — Наконец выдавила она, с неохотой отстраняясь от его тепла.

— Только самое необходимое, — он отпустил её, но остался рядом, словно готовый подхватить, если она снова начнёт падать. — Шторм может затянуться.

София механически складывала в сумку альбом, кисти, документы. Руки всё ещё подрагивали, но паника отступила, оставив после себя странную лёгкость. Она бросила последний взгляд на незаконченную картину — грозовое небо на холсте теперь казалось пророческим.

Спускаясь по лестнице, она почувствовала его ладонь на пояснице — едва заметная поддержка, но от этого прикосновения внутри разливалось тепло. Пять лет любое мужское прикосновение вызывало у неё только страх и отвращение. Почему же сейчас всё иначе?

Снаружи их встретил ветер — злой, порывистый, пытающийся сбить с ног. Пётр шёл чуть впереди, прикрывая её от особенно сильных порывов. София невольно залюбовалась его уверенными движениями — он словно танцевал со стихией, предугадывая каждый её выпад.

Море справа бесновалось, выбрасывая на берег пенные валы. Волны с грохотом разбивались о камни, обдавая их солёными брызгами. Тропинка, ведущая к маяку, превратилась в полосу препятствий — мокрый песок предательски уходил из-под ног.

На особенно крутом повороте София поскользнулась. Пётр мгновенно развернулся, подхватывая её. Они застыли, тяжело дыша — её ладони на его груди, его руки на её талии, и между ними только шум ветра и стук сердец.

— Держитесь за меня. — Хрипло сказал он, и от этого голоса что-то дрогнуло внутри. — Так будет безопаснее.

Она послушно вцепилась в рукав его куртки. Теперь они шли почти вплотную друг к другу, и каждый шаг отдавался в теле странной дрожью. София чувствовала его силу, его тепло даже сквозь слои одежды, и это чувство было таким правильным, таким… настоящим.

Маяк вырастал перед ними — белая башня на фоне почти чёрного неба казалась последним оплотом спокойствия в разбушевавшемся мире. Пётр открыл тяжёлую дверь, и София шагнула в тепло и относительную тишину. В нос ударил знакомый запах металла, машинного масла и… корицы?

— Анна Петровна передала пирог. — Словно прочитав её мысли, пояснил Пётр. — Она всегда печёт с корицей, когда приближается шторм. Говорит, помогает сохранять тепло.

Он включил свет, и София невольно замерла, оглядываясь. Помещение первого этажа напоминало одновременно музей и мастерскую: старинные приборы соседствовали с современной аппаратурой, на стенах висели морские карты разных эпох. Было в этом что-то завораживающее — словно прошлое и настоящее сплелись в причудливый узор.

— Наверху теплее. — Пётр мягко коснулся её плеча. — Там жилая комната.

По винтовой лестнице они поднялись на второй этаж. Здесь действительно было уютнее — небольшая гостиная с потёртым кожаным диваном, книжные полки, старый радиоприёмник. На столе стоял электрический чайник — единственный признак современности.

— Располагайтесь. — Он помог ей снять промокшую куртку, и его пальцы на мгновение задержались на её плечах. — Я должен проверить оборудование. Чай в шкафчике над раковиной.

София проводила его взглядом. В движениях Петра появилась какая-то особая собранность — словно близость стихии пробуждала в нём того морского офицера, которым он был когда-то. Она подошла к окну — узкому, забранному толстым стеклом. Море внизу превратилось в кипящий котёл, волны с яростью бились о каменное основание маяка.

Сверху доносились его размеренные шаги — он проверял механизмы, поддерживающие работу маяка. Этот звук странным образом успокаивал, создавая иллюзию порядка посреди хаоса. София достала альбом, попыталась сделать несколько набросков, но карандаш не мог передать мощь происходящего. Нужны были краски — плотные, густые мазки, способные ухватить суть шторма.

— Может быть, чаю? — его голос за спиной заставил её вздрогнуть. София не слышала, как он спустился. В руках Пётр держал потёртый термос. — Это с чабрецом. Анна Петровна делает специальный сбор для штормовых дней.

Он устроился рядом с ней у окна — достаточно близко, чтобы чувствовать тепло его тела, но не настолько, чтобы это тепло стало опасным. София приняла чашку, отмечая, как осторожно он старается не коснуться её пальцев. Чай оказался крепким, пряным, с каким-то особенным привкусом, который она не могла определить.

Они пили молча, глядя на разбушевавшуюся стихию. В этом молчании была какая-то особая интимность — не требующая слов, наполненная только шумом ветра и биением двух сердец.

— Мой первый шторм здесь был таким же. — Неожиданно сказал Пётр. Его голос звучал глухо, словно пробиваясь сквозь завесу воспоминаний. — Я тогда только заступил на службу, ещё не привык к здешним масштабам. В море и раньше бывал — на флоте служил. Но одно дело быть в море во время шторма, и совсем другое — наблюдать его отсюда, с маяка.

София повернулась к нему. В тусклом свете его лицо казалось высеченным из камня — те же резкие линии, та же нерушимая твёрдость. Только глаза выдавали что-то другое — какую-то глубоко спрятанную боль, созвучную её собственной.

— Страшно было? — Спросила она, сама удивляясь своей смелости.

— Нет, — он покачал головой. — Не страшно. Просто… осознал впервые, насколько мы малы перед стихией. И насколько важно иметь точку опоры. — Он помолчал, глядя в темноту за окном. — Маяк для меня стал такой точкой. А для вас?

София задумалась. Два месяца назад она сбежала из города, спасаясь от собственных демонов. Каменка, дом Митрича, эта мансарда с особенным светом — всё это стало её убежищем. Но точкой опоры?

— Я пока ищу, — честно ответила она. — Учусь заново стоять на ногах.

Пётр кивнул, словно именно такого ответа и ждал. Их взгляды встретились, и что-то дрогнуло в воздухе между ними — какое-то электричество, не имеющее ничего общего с бушующей за окном стихией.

Особенно сильный порыв ветра ударил в стекло. София инстинктивно отшатнулась, расплескав остатки чая. Горячие капли обожгли пальцы, и она тихо охнула от боли.

— Дайте посмотрю. — Пётр осторожно взял её руку в свои ладони. От этого прикосновения по коже побежали мурашки, но не от страха — от чего-то совсем другого, давно забытого.

Его пальцы были тёплыми и чуть шершавыми. Он бережно осматривал её ладонь, и в этой осторожной нежности было больше интимности, чем во всех прикосновениях Андрея.

— Нужно промыть холодной водой. — Тихо сказал он, но руку не отпустил.

София подняла глаза и встретила его взгляд — тёмный, глубокий, как само море в шторм. Время словно остановилось. Они замерли в этом моменте — он всё ещё держал её ладонь, она всё ещё тонула в его глазах, а вокруг бесновалась стихия, только подчёркивая хрупкость и ценность этой минуты.

Его большой палец невесомо скользнул по её запястью, очерчивая едва заметный шрам — след от слишком крепко затянутых наручных часов,"подарка"Андрея. От этой ласки перехватило дыхание. София видела, как расширились его зрачки, как дрогнул уголок рта, как он подался вперёд — почти незаметно, будто против воли…

И в этот момент маяк содрогнулся от особенно мощного порыва ветра. Откуда-то сверху донёсся тревожный звон — оборудование требовало внимания. Пётр отпрянул, словно очнувшись от наваждения.

— Я должен проверить. — Хрипло сказал он, выпуская её руку. — Вы… отдыхайте. Ночь будет длинной.

София смотрела, как он поднимается по лестнице — стремительно, почти бегом, словно спасаясь от чего-то. Или от себя самого? Её ладонь всё ещё хранила тепло его прикосновения, а сердце колотилось как безумное.

Что это было? Этот момент между ними, эта почти осязаемая близость, это электричество в воздухе? София прислонилась лбом к холодному стеклу, пытаясь привести мысли в порядок. Пять лет она пыталась забыть, как это — чувствовать. Пять лет строила стены вокруг своего сердца. И вот теперь…

Сверху доносились его шаги — уже не такие размеренные, как обычно. Словно он тоже был выбит из колеи этим моментом. София закрыла глаза, прислушиваясь к этому звуку. В нём было что-то успокаивающее — как в шуме моря, как в ровном дыхании спящего дома.

Шторм бушевал всё яростнее. Волны с грохотом обрушивались на основание маяка, ветер выл в щелях между камнями, дождь хлестал по стёклам. Но здесь, внутри, было тепло и почти уютно. София свернулась на диване, укрывшись старым шерстяным пледом, который пах морской солью и совсем немного — можжевельником.

Она не заметила, как задремала. Сквозь сон слышала, как Пётр спускается проверять что-то на первом этаже, как гудит маяк, посылая свой свет сквозь завесу дождя. В какой-то момент сквозь дрёму почувствовала, как кто-то поправляет сползший плед, и тёплая ладонь на мгновение касается её волос…

Впервые за долгое время ей не снились кошмары.

Проснулась София от тишины. Первые лучи солнца пробивались сквозь редеющие тучи, окрашивая комнату в перламутровые тона. Море ещё волновалось, но в его волнах уже не было вчерашней ярости — только глубокая, удовлетворённая мощь.

Пётр спал в кресле у окна — видимо, задремал под утро после ночного дежурства. София позволила себе несколько мгновений просто смотреть на него: как солнечный луч подчёркивает седину на висках, как подрагивают во сне ресницы, как расслабленно лежат на подлокотниках сильные руки…

Он что-то почувствовал — морские волки, должно быть, даже во сне сохраняют бдительность. Открыл глаза, встретился с ней взглядом. И в этом взгляде было столько невысказанного, что у Софии перехватило дыхание.

— С добрым утром. — Тихо сказала она, удивляясь тому, как естественно прозвучали эти простые слова.

— Доброе, — его голос со сна был особенно хриплым. — Как спалось?

— Спокойно, — она улыбнулась, — впервые за долгое время.

Что-то промелькнуло в его глазах — понимание? надежда? — но он сдержался, только кивнул:

— Кофе?

— С удовольствием. — София поднялась, расправляя примятую одежду. В утреннем свете вчерашнее электричество между ними никуда не делось, просто стало мягче, теплее.

Они двигались по маленькой кухне, то и дело случайно соприкасаясь локтями, и в этой утренней неловкости было что-то удивительно домашнее. Пётр колдовал над туркой, София доставала чашки — простые действия, но каждое наполнено особым смыслом.

— Погодите, — вдруг сказал он, когда она потянулась к верхней полке. — Дайте я…

Он шагнул ближе, легко достал чашки. На мгновение София оказалась зажата между ним и кухонным столом — его тепло за спиной, его запах, от которого кружилась голова. Она почувствовала, как он замер, не отстраняясь, словно тоже боялся спугнуть этот момент.

— София… — выдохнул он ей в затылок, и от этого шёпота по коже побежали мурашки.

Она медленно повернулась к нему лицом. Его глаза были совсем близко — серые, как море перед рассветом, с золотистыми крапинками у зрачков. В них читалось столько невысказанного…

Его ладонь невесомо коснулась её щеки — так осторожно, словно она была сделана из хрупкого стекла. София подалась навстречу этой ласке, прикрыв глаза. Сердце колотилось где-то в горле.

— Я не хочу вас напугать… — тихо сказал он.

— Вы не пугаете. — Она открыла глаза, встречаясь с ним взглядом. — Совсем нет.

Он долго смотрел на неё, и в его потемневших глазах читалось столько сдерживаемого желания, что у Софии перехватило дыхание. Его большой палец невесомо скользнул по её нижней губе, посылая волну дрожи по всему телу. Она почувствовала, как сбивается его дыхание, как напрягаются мышцы под её ладонями — он всё ещё сдерживался, давая ей возможность отступить.

Но она не хотела отступать. Впервые за долгие годы её тело отзывалось на мужское присутствие не страхом, а жаром, растекающимся по венам. Пётр медленно наклонился, и когда его тёплое дыхание коснулось её губ, София услышала свой собственный тихий стон.

Первый поцелуй был нежным, почти целомудренным — он словно спрашивал разрешения. Но когда она подалась навстречу, обвив руками его шею, что-то надломилось в его сдержанности. Поцелуй стал глубже, требовательнее. Его язык скользнул по её приоткрытым губам, исследуя, лаская, заставляя задыхаться от новых ощущений.

София таяла в его руках, плавилась от каждого прикосновения. Его ладонь скользнула по её спине, оставляя огненный след даже сквозь ткань блузки, притянула ближе, вжимая в твёрдость его тела. Вторая рука зарылась в её волосы, слегка потянув, заставляя запрокинуть голову. Его губы скользнули по линии подбородка, спустились к шее, и когда он прихватил зубами чувствительную кожу над ключицей, София выгнулась в его руках, теряясь в ощущениях.

Она чувствовала его всего — жар его тела, стук его сердца, твёрдость мышц под её ладонями. Его сдержанная сила опьяняла, но не пугала — он оставался нежным даже в страсти. Когда его бедро скользнуло между её ног, у Софии подкосились колени. В паху пульсировало горячее, тяжёлое желание, такое острое, что почти больно…

Где-то наверху что-то загрохотало — видимо, ветер распахнул форточку. Они отпрянули друг от друга, тяжело дыхая. София чувствовала, как горят губы, как кружится голова от переполняющих эмоций.

— Простите… — хрипло сказал Пётр, делая шаг назад. — Я не должен был…

— Не извиняйтесь. — Она покачала головой. — Пожалуйста.

Голоса снизу вернули их в реальность. Пётр медленно отстранился, но его рука всё ещё лежала на её талии, словно не в силах разорвать контакт. София чувствовала, как колотится его сердце — или это её собственное так гулко стучало в груди?

— Николаич! — Донеслось снизу. — Ты где там?

— Сейчас спущусь! — Отозвался он, не отрывая взгляда от её лица. Его глаза всё ещё были темны от желания, а на скулах проступил румянец. — Мне нужно…

— Да, конечно. — София попыталась отступить, но его пальцы на её талии чуть сжались, удерживая.

— Я хочу, чтобы вы знали — Хрипло сказал он. — Это не… я не…

Она накрыла его губы пальцами, останавливая сбивчивые объяснения:

— Я знаю.

И она действительно знала. В его прикосновениях не было ничего общего с властной жадностью Андрея. Каждый жест, каждый взгляд Петра говорил о таком глубоком уважении, что на глаза наворачивались слёзы.

— Кофе остыл. — Сказала она, пытаясь справиться с нахлынувшими эмоциями.

Его взгляд потеплел:

— Сварим новый. Потом.

В этом"потом"было столько обещания, что внутри всё сжалось сладкой дрожью предвкушения. София смотрела, как он спускается встречать гостей — его движения стали чуть менее чёткими, выдавая волнение, рубашка измята там, где она стискивала пальцы.

Оставшись одна, она прислонилась к стене, пытаясь собраться с мыслями. Тело всё ещё помнило его прикосновения — сильные руки, требовательные губы, жар его кожи. Она и забыла, что может быть так — когда от одного поцелуя подгибаются колени и кружится голова.

Снизу доносились голоса — рыбаки обсуждали последствия шторма. София слышала уверенный голос Петра, отдающего распоряжения, и от этих командных ноток по спине бежали мурашки. Как один человек может сочетать в себе такую силу и такую невероятную нежность?

Девушка подошла к окну. Море успокаивалось после шторма, в пенных гребнях волн играло солнце. Пейзаж изменился — там, где раньше был пологий спуск, теперь громоздились вымытые штормом коряги, а берег усеивали ракушки и осколки цветного стекла, отполированные волнами до матовой гладкости.

"Всё изменилось". — Подумала София, прижимая пальцы к губам, всё ещё хранящим вкус его поцелуев. Не только пейзаж — она сама стала другой. Словно шторм смыл последние остатки прежней, сломленной женщины, позволив проснуться кому-то новому. Кому-то, способному чувствовать, желать, любить…

Любить? Это слово должно было испугать её. Но здесь, в стенах старого маяка, пропахших можжевельником и морской солью, даже страх ощущался иначе — как предвкушение чего-то прекрасного.

Шаги на лестнице заставили её обернуться. Пётр замер в дверном проёме, и в его взгляде она прочла всё, что не успела сказать сама — тревогу и надежду, желание и нежность, готовность ждать столько, сколько ей потребуется.

— Рыбаки хотят показать, что шторм натворил в порту, — сказал он. — Я должен…

— Я знаю. — Она улыбнулась. — Идите.

Он шагнул к ней — всего один шаг, но от него перехватило дыхание. Его ладонь невесомо коснулась её щеки, большой палец скользнул по нижней губе, словно запоминая.

— Я провожу вас потом домой.

— А может… — она набрала воздуха, удивляясь собственной смелости. — Может, нарисуем сначала море после шторма? Вы говорили, здесь особенный свет по утрам.

Что-то дрогнуло в его лице — радость? Надежда? Облегчение?

— Конечно. — Его голос звучал хрипло. — Только сварю новый кофе.

София смотрела, как он спускается во второй раз, и чувствовала, как внутри разливается тепло. Она больше не боялась — ни моря, ни бури, ни собственного сердца, так неожиданно проснувшегося для любви.

За окном чайки делили добычу, выброшенную штормом. Ветер трепал водоросли на камнях, принося запах соли и свободы. Где-то на горизонте собирались новые облака — не штормовые, а тихие, перистые, предвещающие ясную погоду.

Маяк снова послал луч над водой, рассекая утренний туман. София улыбнулась, чувствуя, как внутри поднимается волна чистой, ничем не замутнённой радости. Кажется, она наконец нашла свою точку опоры. И что удивительно — эта опора оказалась не местом, а человеком, способным удержать её и в шторм, и в штиль.

А впереди был целый день — солнечный, ясный, полный новых возможностей и надежд. И множество других дней после него. София достала альбом, примериваясь к чистому листу. Ей хотелось запечатлеть этот момент — не только море после шторма, но и то новое, что родилось этой ночью между двумя одинокими душами, нашедшими друг друга на краю земли, где маяк обнимается с небом.

Снизу донёсся запах свежесваренного кофе, и она улыбнулась, предвкушая этот день, полный тихих разговоров, случайных прикосновений и тех особенных взглядов, от которых сладко замирает сердце. Впервые за долгое время будущее не пугало — оно манило, как море в штиль, обещая новые открытия и чудеса.

Пётр поднимался по лестнице, и в размеренном звуке его шагов ей слышалась музыка — та же, что звучала в шуме прибоя и криках чаек. Музыка начала. Музыка жизни. Музыка любви.