Кровь и лунный свет

Эрин Бити (2022)

«Кровь и лунный свет» — увлекательный атмосферный фэнтези-триллер о девушке с редким даром, молодом гениальном сыщике и загадочном серийном убийце. Для фанатов Шерлока Холмса, романов Кассандры Клэр и Керри Манискалко, а также любителей сериала «Алиенист». Тьма окутала средневековый Коллис. Город потрясла серия жестоких убийств. Каждый раз таинственному потрошителю удавалось скрыться. Однажды лунной ночью семнадцатилетняя Катрин неожиданно становится свидетельницей преступления. За расследование берется Симон, молодой человек с загадочным прошлым и блестящими аналитическими способностями. Чтобы понять мотивы и цели маньяка, Симону понадобится помощь Катрин. Но он не знает, что той ночью в ней пробудился редкий дар, который она вынуждена скрывать. Ведь использовать магию луны запрещено! Объединив усилия, Катрин и Симон начинают опасное путешествие по мрачным закоулкам ума преступника. «Читатели с легкостью окунутся в этот средневековый мир, наполненный магией, преступлениями и тайнами». ― School Library Journal «Главная героиня — средневековая версия Клариссы из «Молчания ягнят», и ее постоянно окружают мужчины, которые ее недооценивают». ― Booklist Эрин Бити — популярная американская писательница. Автор романтического фэнтези «The Traitor's Kiss», ставшего бестселлером The New York Times.

Глава 12

Я шагаю по залитой солнцем улице, неосознанно подстраивая шаг под ритм песни сестер Света, которая доносится из сада за восточной стеной монастыря. Их пение вместе с ароматом перекопанной земли и свежесрезанного розмарина пробуждает сотни горько-сладких воспоминаний. Я провожу пальцами по ровному слою цемента, скрепляющего каменные блоки. Даже осознавая, что благодаря этим стенам девочки вроде меня получали безопасность и защиту, я ненавидела их.

Один из блоков выступает чуть сильнее, чем остальные. А где-то рядом есть углубление размером с кулак.

Не раз эта скрытая лестница позволяла мне возвращаться в аббатство, минуя ворота.

В последний раз я взбиралась здесь, когда магистр Томас проследил за мной, увидев, с какой легкостью мне удалось залезть на крышу трехэтажного дома, спасаясь от уличной банды. Я испугалась, что вляпалась в неприятности, решила, что те карманники обворовали его, но вместо этого архитектор спросил у матери Агнес, можно ли нанять меня.

А еще где-то по другую сторону стены, за сараем, с тех пор зарыт толстый кошель с монетами.

Я не знала, кто его истинный владелец, — сама стащила у карманников, поэтому и не чувствовала вины за то, что присвоила монеты себе. Я сохранила их на тот случай, когда решу покинуть монастырь. Конечно, благодаря работе на архитектора в них отпала необходимость, но все же приятно осознавать, что у меня есть заначка на черный день.

Добравшись до угла, я сворачиваю направо. Главные ворота монастыря — на южной стороне. И это неспроста: южная стена больше всего освещается солнцем. Через дорогу — северная часть стены, окружающая квартал селенаэ. Я часто задавалась вопросом: что возникло раньше? Люди Ночи выбрали окраину Коллиса, несмотря на стоящее здесь аббатство, или монастырь специально построили между их кварталом и остальным городом. Но, думаю, даже мать Агнес не знает этого.

Переплетенные лозы покрывают и внешнюю стену, и большинство домов и окон, выходящих на север, закрывают своими зелеными руками узкие аллеи, ведущие в район селенаэ. Нежные белые и фиолетовые лунные цветы распускаются только по ночам, когда люди Ночи стараются не выходить из своего квартала.

Белый цветок сжался в бутон, Скрывшись от солнца и чуждых глаз. Каждый селенаэ спешит домой, Когда ты решишь раскрыться для нас.

Я напеваю внезапно возникшую в голове песню, когда звоню в колокол аббатства. Дети учат ее едва ли не первой, но я не вспоминала о ней уже несколько лет. Дожидаясь, пока мне откроют, невольно выискиваю в просветах между листьями в форме сердца хотя бы намек на то, что человек со шрамом наблюдает за мной. И продолжаю напевать мелодию, словно это сможет защитить меня.

Шаркая ногами, в мою сторону направляется женщина, и она мало похожа на ту, что когда-то научила меня петь эту песню. В трех шагах от ворот она вытягивает скрюченную, как клешня, руку вперед, чтобы нащупать решетку, а закрытые пеленой глаза смотрят мимо меня.

— Кто там? — хрипло спрашивает она.

— Это я, матушка, — отвечаю я, не зная, какой ожидать реакции.

Наш последний разговор вышел довольно неприятным. Но теперь уголки губ на морщинистом лице поднимаются вверх, словно солнце на рассвете, а глаза озаряются светом, хотя взгляд у матери Агнес все такой же отрешенный.

— Катрин?

— Да, пришла проведать вас.

Радость на лице настоятельницы вызывает удивление, но вскоре редкие брови приподнимаются, а рот изгибается в скептической ухмылке. Так мать Агнес больше походит на себя.

— Ты чего-то хочешь, — заявляет она.

— Магистр Томас сказал, что вы нездоровы. — Выражение ее лица не меняется, отчего у меня вырывается вздох. — И я пришла, чтобы извиниться.

— Хм. Видимо, тебе очень сильно хочется узнать то, за чем ты пришла.

Настоятельница достает связку ключей из-под серой шерстяной мантии, быстро отыскивает нужный, но ей приходится повозиться, чтобы попасть в замочную скважину.

Как только ржавая калитка открывается со скрежетом, я вхожу в арку и несколько раз моргаю, чтобы привыкнуть к полутьме после яркого солнечного дня. Мать Агнес закрывает и вновь запирает калитку, пристегивает связку ключей к поясу. Мне хочется смягчить этот неловкий момент шуткой.

— Вы не ошиблись в моих мотивах, — говорю я. — Я почуяла запах имбирного печенья сестры Луизы еще у самого святилища.

Тонкие губы матери Агнес подергиваются, пока мы идем по мрачному коридору.

— Ну, раз уж ты проделала этот путь, то заслужила кружечку чая.

Настоятельница ведет пальцами по стене, как я несколько минут назад, но не поддавшись эмоциям, а для того, чтобы знать, где повернуть, и не пропустить дверь в свою гостиную.

Когда мы входим, из-за стола, заваленного бухгалтерскими книгами и пергаментами, вскакивает девушка.

— Катрин! — выдыхает она, и на ее лице появляется намек на озорную улыбку.

Я закатываю глаза:

— Все еще Кэт. Ты первая начала меня так называть, помнишь?

— Конечно помню.

Маргерит бросает обеспокоенный взгляд на настоятельницу, и в этот момент я понимаю: она в полном облачении сестры Света, ее волосы скрыты под белым платком, а талию обхватывает поясок из бисера.

— Когда ты дала обет? — спрашиваю я.

Мать Агнес направляется к потертому мягкому креслу, делая вид, что не слушает наш разговор, но я хорошо ее знаю.

— В середине зимы, — отвечает Маргерит. — Как и положено.

Церемония проводится в самый короткий день в году, символизируя, что сестра должна наполняться Светом в каждый последующий.

— И ты не позвала меня?

Маргерит заламывает свои изящные руки, когда в разговор вмешивается мать Агнес.

— Я сказала ей, что она должна передать приглашение лично. — Настоятельница опускается на свое место. — Но ты так и не появилась здесь, чтобы получить его.

Голубые глаза подруги наполняются слезами, но Маргерит всегда плакала только за других. И довольно часто — из-за моих наказаний. Что ж, судя по всему, ничего не изменилось. Я вздыхаю.

— Прости, Марга. Я просто…

— Поддалась гордыне, — заканчивает мать Агнес.

Я хмурюсь:

— Я собиралась сказать «злилась».

И это правда.

Настоятельница беззаботно откидывается на спинку кресла.

— Злость — форма гордыни.

Не знаю, права ли она, но, если честно, мне все равно. Мне лишь жаль, что из-за этого пострадала Маргерит.

— И ты постригла волосы? — спрашиваю я.

Эта мысль вызывает боль. Я всегда завидовала золотистым волнистым локонам подруги, которые легко укладывались в прически, в отличие от моих темных непослушных кудрей.

Маргерит смеется:

— На самом деле нет. Мне разрешили сохранить их до осени, чтобы еще немного подросли.

— До осени? — переспрашиваю я. — Почему… ох…

Крупная торговая ярмарка Коллиса. Со всех уголков Галлии съезжаются мастера, в том числе и изготовители париков.

— Ты сможешь выставить их на аукционе.

Мать Агнес кивает:

— На эти деньги мы купим новый ткацкий станок. Сможем больше ткать.

Аббатство обеспечивает себя самостоятельно и даже получает прибыль от продажи ткани, которую ткут сестры и послушницы. Но станок здешний — старше самой настоятельницы.

— Я рада внести свой вклад, — говорит Маргерит.

И я в этом не сомневаюсь.

— Сестра, — говорит настоятельница, — вы сможете пообщаться с Катрин в следующий раз. А сейчас не могла бы ты принеси нам чаю, пока мы будем обсуждать ее текущие дела?

Я фыркаю. Она ведет себя так, словно мы будем договариваться о цене на шерсть.

— И немного имбирного печенья, пожалуйста, — добавляю я, садясь на длинный жесткий диван справа от настоятельницы.

— Как продвигается расширение святилища? — спрашивает мать Агнес, как только дверь за Маргерит закрывается.

Пока подруга не вернется и не уйдет снова, настоятельница будет вести разве что светскую беседу.

— Через несколько недель начнут сводить потолок, — рассказываю я. — Каменщики всю зиму обтесывали камни для арок.

Когда Маргерит возвращается с подносом, я все еще описываю, как установят блоки под остроконечной крышей. Подруге требуется несколько минут, чтобы аккуратно поставить блюдце, чашку и печенье перед настоятельницей, а затем налить чай и сладкие сливки. Передо мной она ставит медовый напиток, который я люблю больше, и, подмигнув, оставляет тарелочку со стопкой печенья. Все это время я обдумываю, как начать разговор о том, что мне хотелось узнать.

Все три мужа матери Агнес жили в других странах, так что она, скорее всего, повидала больше мест на континенте, чем магистр Томас. Когда последний муж умер, состояние вдовы — и отсутствие у нее наследников — привлекло внимание самого короля.

Он уже был женат, но ничего не мешало ему отдать леди Агнес за одного из своих приближенных. Поэтому ее вызвали ко двору, но, остановившись по пути в аббатстве Солис, чтобы отдохнуть, она решила остаться здесь насовсем. Написала королю очень милое письмо, в котором рассказала, как Солнце обратилось к ней во сне и велело остаться и служить сестрой Света. Имущество, таким образом, перешло под управление религиозных властей Коллиса. Новоиспеченную сестру тут же назначили настоятельницей аббатства, и эта должность сохранится за ней до самой смерти. Даже королевский указ не мог отменить этого.

За последующие сорок лет благодаря матери Агнес молитвенная община из дюжины сестер превратилась в место, где девушки обучались большему количеству профессий, чем где-либо на континенте. Большая часть учениц попадала сюда из созданной матерью Агнес школы для девочек-подкидышей, большинство из которых прямо со школьной скамьи отправлялись в монастырь.

Да, подобная вербовка — не лучший ход, но жизнь редко предлагает хорошие варианты девочкам-сироткам, таким как я и Маргерит.

— Я слышала, что произошло убийство, — говорит мать Агнес, как только двери закрываются вновь. — И что ты в этом замешана.

Не знаю, откуда она получает информацию, но всегда точную.

— Расскажи мне, — поднося чашку к губам, продолжает она. — Почему градоначальник назначил венатре расследовать смерть этой бедняжки?

— По двум причинам, — отвечаю я. — Преступление оказалось ужасным, и Удэн признался, что, хм, проводил тот вечер в ее компании.

Настоятельница глубокомысленно кивает:

— Вот почему ни граф, ни его сын не ведут расследование.

— Верно. Хотя Ламберт Монкюир помогает. — Я постукиваю пальцами по краю своей чашки. — Венатре, Симон, их дальний родственник, но он очень умный и знает толк в раскрытии преступлений. И я помогала ему, потому что нашла тело в ту ночь.

— Катрин, что ты делала на улице посреди ночи? — становясь серьезной, спрашивает мать Агнес.

— Осматривала святилище, — объясняю я. Ей никогда не нравилось мое увлечение лазаньем, даже когда я жила в аббатстве. — Мы отстаем от графика, к тому же я хорошо вижу в лунном свете.

— Насколько хорошо?

В ее тоне появляются такие нотки, от которых волосы у меня на затылке встают дыбом.

— Достаточно, чтобы делать свою работу как следует.

Несколько секунд в комнате царит тишина, если не считать тяжелого дыхания матери Агнес.

— Тебе не следует выходить на улицу ночью, — наконец говорит она. — Это небезопасно, и убийство — тому доказательство. Я поразмыслю, не написать ли магистру Томасу, что я думаю о его поручениях для тебя.

В первый год после того, как я покинула аббатство, ему каждую неделю приходили язвительные письма от настоятельницы. Сомневаюсь, что он обратит внимание на очередное.

— Расскажи мне об этом Симоне, — просит настоятельница, уткнувшись в чашку.

— Что о нем рассказывать? — не ожидая такой смены темы, спрашиваю я.

Ее глаза с бесцветными ресницами смотрят на меня не мигая.

— Ну же, Катрин, может, я и ослепла, но все еще прекрасно слышу. Он тебе приглянулся.

Я прокручиваю в голове наш разговор, пытаясь вспомнить, что такого сказала. Только то, что Симон раскрывает преступления и очень умен. Два замечательных качества. Но когда в мыслях возникает его нерешительная улыбка и то, как он заботился обо мне, в груди неожиданно разливается тепло. Как, во имя Света, она почувствовала это?

— Он красивый? — наслаждаясь моей внезапно возникшей неловкостью, спрашивает она.

— Ну, довольно приятный, — бормочу я и, поняв, что она ждет от меня продолжения, вздыхаю: — Светлые волосы. Рост чуть выше среднего. — Описания выходят довольно скупые. — Не слишком худой, но и не полный. Светлокожий. На два года старше меня.

— А глаза?

— Светло-голубые, как у сестры Аликс, — отвечаю я, умолчав о небольшом карем изъяне.

— Значит, полная твоя противоположность. — В ее тоне слышатся веселые нотки.

— Я не коротышка, — возражаю я.

Даже без туфель на каблуке, которые надела сегодня к моему выходному платью, я выше большинства женщин и многих мужчин.

— А еще у него тоже вьются волосы.

Настоятельница фыркает:

— Беру свои слова назад: вы похожи как близнецы. Ни больше ни меньше. — Она моргает, вновь переходя на серьезный тон: — Неужели его внешность отвлекла тебя от самого важного — его характера?

Щеки тут же начинают гореть.

— Он кажется порядочным.

— Неплохо для начала.

Я вздыхаю. Как описать Симона? Я провела рядом с ним несколько часов и не уверена, что узнала его лучше, чем в первую минуту знакомства.

— Он добрый, но держится настороже. И, кажется, ему не нравится зависеть от Монкюиров.

— Мы когда-нибудь встретимся с ним?

Я съеживаюсь от этой мысли.

— Думаю, ваши предположения о нас с Симоном слишком хороши. Я его почти не знаю. — Пора действовать. — Он из Мезануса. Вы когда-нибудь слышали это название?

— Конечно. — Настоятельница берет имбирное печенье и, откинувшись на спинку кресла, макает его в чай. — Это деревня со знаменитым Светочем на побережье Приции.

Реми оказался прав насчет Приции. Но, если святое место назвали Светоч, значит, там произошло какое-то чудо.

— Кто там умер?

— Принцесса, сбежавшая с острова на западе Бринсуллии несколько сотен лет назад. — Мать Агнес замолкает на мгновение, чтобы попробовать откусить печенье теми несколькими зубами, что у нее остались, а затем вновь макает его в чай. — Отец догнал ее в Мезанусе, но она отказалась возвращаться с ним, и он ее убил.

«Слушаться родителей» — один из Десяти столпов праведной жизни, поэтому рассказ несказанно удивляет меня.

— Храм, в котором почитают беглянку?

— Она сбежала не без повода. Ее отец принуждал девушку выйти замуж за него.

На секунду мне кажется, что я просто пропустила имя принца, которого ей навязывали в женихи. А осознав услышанное, откидываюсь на жесткую спинку дивана.

— Он хотел жениться на собственной дочери?

— Ее мать умерла, а король обезумел от горя. — Настоятельница вновь подносит печенье ко рту и в этот раз откусывает от него кусочек. — Видимо, принцесса Дайма очень походила на нее.

— И все же… — начинаю я.

Даже мысль о подобном отвратительна. Но в Светочах людям даруются великие чудеса, выстраданные мучениками при жизни.

— Неужели к ней за помощью обращается так много людей, спасающихся от кровосмесительных браков?

Матушка Агнес проглатывает печенье и бросает на меня укоризненный взгляд.

— Ее могила стала местом паломничества для страдающих душевными болезнями, начиная от младенцев с родовыми травмами и заканчивая теми, кто видит и слышит то, чего нет, а также убийцами, питающимися плотью своих жертв.

Еще один кусочек печенья отправляется в рот настоятельницы.

А у меня от услышанного сводит живот.

— Неужели есть те, кто настолько безумен?

— Редко, но да.

— Почему таких не казнят?

Мать Агнес протягивает мне чашку, и я доливаю туда чаю.

— Наша вера осуждает наказание тех, кто не осознает серьезность своего преступления.

Я фыркаю:

— Вы хотите сказать, что наказание бессмысленно, если они не поймут, за что страдают?

Она продолжает держать чашку, и я добавляю столько же сливок, сколько наливала Маргерит несколько минут назад.

— Зачастую семьи отчаянно верят, что близкий человек совершает ужасные вещи не по своей воле. Мол, в него что-то вселилось, — игнорируя мой выпад, продолжает мать Агнес, откидывается на спинку кресла и поправляет рясу, прежде чем сделать глоток. — Обычным людям проще поверить в это, ведь даже самые мудрые ученые почти ничего не знают о том, что у нас здесь, — она постукивает себя по виску. — Три религиозных ордена и больницы размещают в своих стенах паломников, но жители деревни принимают многих в своих домах. Не буйных, конечно. Только тех, кто не приспособлен к самостоятельной жизни. Многие врачи приезжают в Мезанус, чтобы понаблюдать и поговорить с самыми тяжелыми больными, попытаться понять их и помочь вернуть душевный покой.

Симон не врач, но, судя по всему, проводил рядом с ними много времени.

— Так эти чудесные исцеления — результат их усилий или благословения Даймы? — спрашиваю я.

Мать Агнес пожимает плечами:

— Твои предположения так же хороши, как и мои. Но ее имя не вписали бы в Молебен о Святых без веской на то причины.

Меня, впрочем, больше интересует жизнь Симона до приезда в Коллис. Интересно, он родился и вырос в Мезанусе… или приехал туда лечиться?