Прощание с «Императрицей»

Юрий Иваниченко, 2019

Следуя за героями романа, повествующего о полной опасностей службе братьев Ивановых в годы Первой мировой войны, читатель переносится то на пограничье между Польшей и Восточной Пруссией, то на Кавказский фронт, то на палубу эсминца, то в тесный отсек единственного в России подводного минного заградителя, то в бурлящий страстями и интригами Петроград. Захватывающие события разворачиваются в период со второй половины 1915-го до осени 1916 года, до гибели флагмана российского Черноморского флота линейного корабля «Императрица Мария». Всё это вкупе с точными описаниями военных и бытовых реалий времён великой войны придаёт особую убедительность большим и малым подвигам, переживаниям и приключениям героев книги.

Вадим Иванов

На крайний юг

Арина проводила Вадима Иванова до самого охранного поста перед спуском на Минную пристань. Могла бы проводить и до самого трапа «Жгучего», замершего у стенки на стылой неподвижной воде: вахтенный у ворот, старший кондуктор с эсминца «Жестокий», узнал командорскую внучку ещё издали. В мирное время, то есть совсем недавно, режим на Минной пристани был куда как мягче, а уж для командора яхт-клуба и кто там ещё с ним — так и вовсе свободный.

Узнал Арину и разулыбался, пренебрегая уставной строгостью. Но Вадим, практически уже не заикаясь, попросил:

— Дальше я сам.

Поцеловал руку жене (Арина едва успела сдёрнуть перчатку) и пошёл вниз, к своему эсминцу, чуть прихрамывая.

Представление, устройство в крошечной каюте старшего офицера, знакомство с командой и матчастью заняло весь остаток дня. А после ужина офицеры задержались в кают-компании. Штурман «Жгучего», только накануне вернувшийся из Батума на борту крейсера «Память Меркурия» (лейтенант был временно прикомандирован к штабу Батумского отряда флота, пока его эсминец находился в ремонте), рвался рассказывать — и все готовы были выслушать.

Общую обстановку — то, что наши войска, остановив наступление турок, теперь гонят и гонят басурман на юго-запад от реки Чорох, а Батумский отряд флота поддерживает казаков огнём с моря, — знал даже Вадим. За полдня, проведённые в Штабе флота, наслушался, в том числе и о перманентном конфликте кавторанга Шуберта, командующего Батумским флотским отрядом, и генерал-майора Ляхова, командующего всем Батумским участком фронта.

…Конфликт, как рассказывал один из адъютантов вице-адмирала, начался из-за случая с «Жарким», на то время — самой активной боевой единицей отряда.

Трехдюймовки эсминца не только сбивали турок с укреплённых позиций, но и топили всё, что оказывалось поблизости под флагом с полумесяцем. Понятно, что басурмане выпросили у «Сушон-паши» помощи.

Однажды днём, где-то в середине декабря, на пирсе появился верховой казак и передал командиру депешу, извещавшую, что с сухопутных позиций в море замечен какой-то корабль. «Жаркому» предписывалось немедленно выйти в море и разведать обстановку. Казак ещё не успел ускакать, как на пирсе появился самокатчик из штаба на резвой мотоциклетке с известием, что неизвестный корабль является двухтрубным миноносцем. «Жаркий» уже был готов к выходу, когда новый посыльный из штаба крепости доложил, что неизвестный корабль — нечто длинное и с четырьмя трубами, как бы не германский крейсер, который направляется к нашим позициям.

Подняв пары, эсминец дал ход и вышел в море. Вскоре показались дымы, а затем и сам четырёхтрубный крейсер «Бреслау», идущий курсом на юго-восток.

«Жаркий» тут же сбавил ход. Атаковать в такой ситуации было безумием. Немчура, с его мощным артиллерийским вооружением и не раз уже, с нашим сожалением, испытанным умением комендоров, в ясный день пустил бы «Жаркого» на дно раньше, чем эсминец вышел бы на дистанцию эффективной торпедной атаки. Можно было, наверное, рискнуть, обменяться парой выстрелов и пуститься наутёк, но не факт, что удалось бы уйти. «Бреслау» — быстроходнее всех наших «угольщиков». Ну, командир и не захотел подвергать бессмысленной опасности миноносец, приняв решение держаться на прежней дистанции — 70 кабельтовых — и наблюдать за противником.

«Бреслау», так и не открыв огонь с дальней дистанции, неожиданно повернул и направился к побережью. «Жаркий» и «Бреслау» какое-то время наблюдали друг за другом, затем командир эсминца дал команду «право на борт» и приказал возвращаться в Батум. А «Бреслау» начал обстрел сухопутных позиций. Правда, казус у них вышел. Наши части как раз кстати отошли — какая-то перегруппировка у них начиналась, — и оставленные позиции тут же заняли турки. Так что «Бреслау» в течение почти двух часов обстреливал собственных союзников.

А командира «Жаркого» вместе с командующим Батумским отрядом вызвали к коменданту крепости.

— Почему вы не атаковали крейсер? — с порога зашумел Генерального штаба генерал-майор Ляхов.

— Ваше превосходительство, — пытался объяснить командир. — Среди бела дня это было совершенно невозможно! Он бы утопил нас прежде, чем мы смогли к нему приблизиться…

— Мои казаки, — отрезал Владимир Платонович, — всегда атакуют противника, и днём, и ночью. А вы не можете?

Убедить генерала было невозможно, и с этого дня и «Жаркий», и весь отряд впали в немилость у коменданта.

…В кают-компании за вечерним чаепитием штурман рассказывал о Батумском флотском отряде, приказ о включении «Жгучего» в состав которого был подписан накануне.

— Командующий отряда, кавторанг Шуберт — опытный моряк и очень независимый человек — вымпел держит на транспорте «Березань», вооруженном 75-миллиметровыми орудиями. В отряде, кроме того, наш систершип — «Жаркий» и ещё три паровых каботажных суденышка, на которых установлены сухопутные пушки на колёсных лафетах. Во время стрельбы эти пушки перекатываются с одного борта на другой — цирк, да и только. Эти судёнышки сами моряки называют китайскими крейсерами. С одним из них, «Дыхтау», нам приходилось встречаться недавно, и мы веселились, вспоминая его прозвище…

Два последующих дня Вадим работал с личным составом, разбираясь, кто на что способен и от кого чего ожидать в бою. Заодно проверял механизмы; оказалось, что элеватор подачи снарядов кормового орудия заедал — но своими силами удалось его отрегулировать и заменить смазку.

Ненадолго Вадим выбрался в город — без особого желания: истому петербуржцу такая ориенталистика, чтобы не сказать азиатчина, не слишком нравилась. Но выбрался — и не узнал некогда шумный, радостный, многонациональный и колоритный Батум. Теперь город был почти пуст. Большинство торговых и учебных заведений были эвакуированы куда-то в тыл. Улицы казались безжизненными…

Вечером третьего дня «Жгучий» получил приказ выйти в море к турецкому побережью — штаб крепости получил сведения, что не только всякая мелочь, шхуны и фелуки, подвозят в свою армию продовольствие и боеприпасы, но у побережья временами появляются и военные корабли.

«Жгучий» поднял пары и вышел в море. Орудия и торпедные аппараты заряжены, все на боевых постах. Курс — на юго-запад!

Вадим, вглядываясь в темноту в надежде что-либо обнаружить, стоял у носового орудия, около группы тихо разговаривающих матросов. Никто из них, видимо, не думал о том, что недавно замеченный у побережья военный корабль противника мог оказаться минным заградителем, и «Жгучий» вполне мог подорваться на турецкой или скорее немецкой мине. Для небольшого миноносца такое — верная погибель, без шансов для большей части экипажа.

Рядом с Вадимом у носового орудия стоял старший унтер-офицер, который во время Русско-японской войны служил на порт-артурской эскадре. С ним-то Вадим и поделился мыслью о минной опасности, пришедшей мимоходом.

Но Савченко — так звали старшего унтер-офицера — это почему-то совсем не встревожило.

— А хоть бы и так! Умереть таким образом не так уж и плохо. Всего один миг, без всякой боли…

— Если умереть — то да, наверное, — согласился и Вадим Иванов. — Но лучше, если уж погибать, то не от того, что нарвался на случайную мину, а чтобы в разгар боя и когда уже почувствовал близость победы.

— Красиво живёте, ваше благородие, — в темноте было не разобрать выражение, с которым отозвался на слова старшего лейтенанта Савченко. А потом продолжил, уже без подчёркнутой субординации, делясь сокровенным, как с другом, хотя знал Вадима считаные дни: — Русский матрос — он отважный, если им правильно руководить и вдохновить. Да что матрос, всяк русский воин тогда становится непобедимым…

Старший унтер-офицер помолчал немного, будто ожидая ответа, но ничего, кроме размеренного рокота машины, плеска и свиста рассекаемой на двадцатиузловом ходе воды, не прозвучало.

— Не в обиду вам, Вадим Иванович, — вы-то правильный, как все почти боевые офицеры. А скажу, что вожди, способные вдохновить на подвиг, рождались в России очень редко, а ныне их совсем не осталось.

— Может быть, они и есть, — отозвался Вадим, впервые услышав такие суждения от нижних чинов. И почему-то будто холодом подуло, и неким смутным видением, едва только оформленным в слова, представилась громадная, чуть ли не стомиллионная масса, которая осуждает… Если не всех, то уж наверняка — всё. Привычное и ему, и иже с ним донельзя — и, право же, красивое всё…

— Может, и есть, — тем временем дошли до сознания слова старого служаки, сказанные в ответ на реплику Вадима. — Только их не разглядеть в толпе тупорылых.

— И вам за столько лет службы не встречался никто из достойных вождей? — только и спросил старший лейтенант Иванов.

— В порт-артурской эскадре не было ни одного адмирала, который бы мог вести за собой людей в бой. Когда прибыл из России адмирал Макаров, на какое-то время загорелся боевой дух. Но флагманский броненосец «Петропавловск», на радость японцам, подорвался на мине и пошёл на дно вместе с адмиралом…

— Это было большое счастье для японцев, — только и сказал Вадим.

И продолжил, уже мысленно: «Если бы Макаров продолжал командовать там русским флотом, японцам никогда бы не удалось блокировать Порт-Артур, не было б Цусимы, а Япония никогда бы не стала великой морской державой».

А ещё вспомнил Вадим Иванов, как десять с лишним лет назад, то есть в разгар Русско-японской войны, ещё гардемарином, спросил у отца, уже тогда профессора:

— Ну, вот не понимаю, да и никто из наших не понимает, зачем забираться так далеко к желтокожим, если за спиной лежат бескрайние просторы родной страны, наполненной огромными богатствами.

Профессор Иванов, как всегда чуть вздёргивая бровь, сказал, будто обращаясь к студентам на вводном курсе в университете:

— Да, Россия — это единственная страна в мире, способная жить за счёт собственных ресурсов. Все остальные страны нуждаются в колониях, без которых не могут существовать.

И продолжил уже совершенно другим тоном:

— А огромной России всегда хватало всего кроме толкового руководства… — И предостерегающе поднял ладошку, останавливая реплику младшего брата своего, Алексея, который тогда уже перебрался в МИД.

…Тем временем «Жгучий» прошёл десятка два миль вдоль побережья противника, но не встретил никого. Побережье и море казались безжизненными. Было уже далеко за полночь, и следовало ложиться на обратный курс, чтобы с рассветом вернуться в Батум. Но миноносец шёл всё ближе к турецкому берегу, надеясь что-нибудь высмотреть в темноте, — и оказался сам замеченным. Вдруг во тьме по левому борту замигал яростный огонёк — пулемёт! — и застучали и зачвакали, расплющиваясь о броню, пули.

Савченко нырнул за якорную лебёдку, а Вадим перемахнул через барбет носового орудия и чуть ли не на лету скомандовал:

— К бою!

Вторая пулемётная очередь с берега прошлась по палубе и мостику, каким-то чудом никого не задев.

Носовое орудие, наведённое по вспышкам выстрелов, рявкнуло дважды, а когда миноносец развернулся на 90 градусов в сторону открытого моря, по невидимому врагу выстрелило и кормовое орудие. Продолжения обстрела со стороны турок не последовало: то ли стрелять не из чего стало, то ли некому.

«Жгучий» лёг на обратный курс и без дальнейших приключений вернулся в Батум.

Вскоре поступила команда о выдвижении флотского отряда для обстрела турецких позиций — предполагалось начало нашего наступления. Целый день на корабли грузили боезапас, а на следующее утро, ещё до рассвета, оба эсминца вышли в море и, держась почти у самого берега, вышли к расположению наших войск.

Сигнал с берега — и началась боевая работа! Открыли огонь изо всех орудий, осколочными и шрапнельными снарядами.

В бинокль Вадим видел, как наши штурмовые колонны спускались в долину. Со стороны противника забили орудия, открыв свои позиции. Уже не сверяясь с картой, Вадим, перейдя к дальномеру, давал координаты — и раз за разом снаряды «Жгучего» накрывали цели. Очень метко стреляли и с «Жаркого», и под прикрытием корабельного огня наши части продвигались всё дальше вперед. Турки, ведя редкий и неточный ответный огонь, начали отход. Через три часа наши войска захватили несколько высот, а миноносцы, двигаясь дальше вдоль побережья, продолжали обстреливать шрапнелью отходящих турок, не давая им нигде закрепиться.

Так продолжалось до вечера.

…Последствия контузии всё ещё сказывались: никогда прежде так не болела и не кружилась голова. «Хотя, — подумал Вадим, — никогда прежде не приходилось проводить целый день рядом с грохочущими орудиями…»