Иллюстратор

Ядвига Симанова (2024)

Он — художник, и создан служить свету, но вынужден гнаться за тенью в чужом проклятом мире, поглощенном сумраком. Его прошлое — ложь, настоящее — лабиринт загадок, сокрытых под завесой морока. Ему встречаются демоны, мутанты-обращенные, жестокие правители и самоотверженные герои — каждый хранит тайну, порой даже не одну. Но главная из тайн — он сам. Ему открывается непостижимое, стирается грань между реальностью и иллюзией, тайна вот-вот готова раскрыться… но так ли это? Возможно, за разгадкой прячется новая тайна и новый вопрос. Чтобы приблизиться к собственной цели и покинуть этот недобрый край, ему придется преодолеть череду испытаний в угоду чужим интересам, постичь собственную природу и перекроить ее заново, разобраться в собственных чувствах и поступиться ими, не раз спотыкаться, поднимаясь вновь, чтобы в конце концов сделать выбор. Правильный ли? Пусть каждый решит для себя.

Глава 4. Тень свободы

Слушая рассказ лекаря, я проникался искренним сочувствием к нему, но в то же время не мог отделаться от мысли, что оставшееся за границами повествования могло быть ещё страшнее и непригляднее, чем он смел рассказать. Возможно, подозрение это вызвала живость его рассказа, невольно воскресившая в моей памяти болезненные переживания прошлого, связанные со змеями.

Но, так или иначе, меня не покидало ощущение, что в лекаре этом сокрыто нечто ещё более таинственное и странное, о существовании которого не подозревает он сам. Оттого желание сопереживать ему не пропадало, а только усиливалось.

Я представил, как этот мирный человек, доверивший мне свою тайну, начнёт на моих глазах превращаться в уродливого змея. И что я тогда сделаю? Буду пытаться защищаться? Лишённый голоса, позову на помощь стражей, кулаком барабаня в железную дверь? Или попытаюсь воззвать к его человеческой сути? Я не знал. Но ясно было одно: отсюда во что бы то ни стало следует выбраться до того, как начнётся его трансформация.

Мой вынужденный сосед был не меньше заинтересован в этом. Ведь в случае разоблачения его ждала Яма, а потом смерть и Отстойник, и очевидно — чем дальше, тем хуже. И я нацарапал на стене одно слово: «Побег».

— Я и сам не раз думал о побеге, — ответствовал моей немой реплике Сагда. — Охранников всего двое, ты знаешь, но они, само собой, вооружены. Мне не стоило бы труда трансформироваться и убить их, но в змеином обличье я утрачиваю контроль, и весьма вероятно, что вместе со стражами змей прихватит на тот свет и тебя. И даже если допустить, что мы обезоружим или убьём стражей, нам всё равно отсюда не выбраться. Мы на вершине башни, и никто не стоит внизу и не ждёт сигнала, чтобы направить к нам подъёмник. Да и Хранители с нижних этажей тотчас набегут, как только услышат возню на верхнем ярусе. Нет, ты не подумай, что я против. Просто должен быть другой путь, понадёжней.

Следующие дни я размышлял только о побеге. Разные мысли вертелись в голове, но ничего стóящего и реально осуществимого на ум не приходило. Ежеминутно я отслеживал поведение своего соседа, старался уловить признаки изменений его облика, но пока всё оставалось по-прежнему. Его даже успели сводить на допрос, после которого он вернулся живым и невредимым.

На мой немой, но очевидный вопрос Сагда не дал ответа, хотя мне было прелюбопытно, за какие грехи лекарь оказался в тюрьме и о чём его расспрашивали Хранители. Он только сидел, понурив голову, думая о чём-то своём, далёком, былом и давно забытом.

* * *

Но пришёл день, когда вспомнили и обо мне.

А в ночь накануне мне приснилась та, за которой я шёл, преодолевая границы миров, и которую так спешил спасти. Странно: я поймал себя на мысли, что давно о ней не думал. Неожиданной, непрошеной гостьей она явилась в мой сон, и, казалось, вот она, здесь, рядом, как будто шепчет: «Не смей меня забывать».

Я следовал за ней во сне, как наяву, невзирая на причинённую ею боль. Но она ускользала от меня… или не она это была вовсе, а её тень?.. И в этом мире без теней её тонкий силуэт, сотканный из снов, обрёл в моих видениях форму и реальность.

Сон оживил чувства, пребывавшие в мёрзлой спячке с тех пор, как я очутился в Пангее. Так бывает: привязанности, словно неразорванные нити, если не поставлена финальная точка, подобны раскрытой книге, забытой на столе. К ней, несмотря на её предсказуемость, так и тянет вернуться, перевернуть страницу в ожидании продолжения — и непременно иного, чем то, что известно тебе наперёд. И ты возвращаешься к этой книге вновь и вновь, читаешь страницу за страницей, понимая, что лишь теряешь время: разочарование неизбежно, сюжет не изменить (во всяком случае, не тебе), но наваждение заполняет разум, погружая в омут бегущих перед глазами бесконечных строк, которых не счесть никогда.

Такой незакрытой книгой была она. Пригрезившись, она вновь стала для меня реальной, и то чувство, что побудило меня отправиться на её поиски, вновь заняло сердце, отзываясь повторяющейся болью, в вынужденном бездействии заставляя пылать нетерпением и вновь обретённым и вдвойне отчаянным желанием её найти.

И как раз в то самое утро, не успела моя голова оправиться от наваждений сна, как за мной пришли. Два уже знакомых Хранителя приказали мне следовать за ними. Дверь камеры закрылась, и я увидел в паре метров по правую руку ещё одну металлическую дверь, ведущую к подъёмнику, судя по доносившемуся снаружи грохоту железных цепей, уже ожидавшему нас.

Так, спустя долгие дни заточения, я впервые увидел рассвет. И пускай здесь им звался блёклый отсвет тяжёлых алюминиевых небес, он являл собой глоток долгожданной свободы, воодушевлял и радовал, вселяя надежду, высвобождая томившееся сердце из тисков уныния и печали.

Ступив через поручни механизма, я ощутил поток ветра — свежего и сильного, восхитительно приятного, с каждым порывом наполняющего клетки тела живительной силой, питающей дух.

Свежесть ветра опьяняла и окрыляла, суля свободу, избавление, полёт.

Так думал я. И мне безумно хотелось побыть ещё немного на высоте. Казалось, ветер — вечный странник, гуляющий среди миров, — вот-вот откроет свою тайну, а тайна подскажет выход; ещё немного, и открытие явилось бы мне со всей доступной пониманию ясностью…

Но подъёмник с грохотом ударился о землю, и ощущение исчезло, да и ветер будто бы тоже стих, давая понять, что то была не свобода, а всего лишь тень.

Хранители, вооружённые мечами и пиками, снова вели меня душными, унылыми городскими улицами, тут и там изобиловавшими объявлениями с именами врагов Пангеи. За очередным поворотом стояла крытая повозка, запряжённая парой лошадей. Остановившись, Хранители сомкнули на моих запястьях металлические наручники, соединённые цепью, застегнули навесной замок и усадили в повозку между собой посередине, так что мы еле уместились в ней.

Управляемая возницей повозка тронулась по вымощенной кирпичом мостовой.

Не проехав и сотни метров, возница вдруг резко затормозил — так, что дверца повозки приоткрылась и конвоир что постарше («чахоточный», как в уме называл его я), вывалился из неё, непотребно выругавшись. Держа руки, скованные наручниками, за спиной, я тоже не смог удержаться и кубарем скатился под ноги чахоточному, прочесав коленками уличные булыжники.

Не прибегая к помощи Хранителей, я смог подняться и посмотреть, что же произошло.

Взору открылась удивительная картина: путь повозке преграждала колонна рыцарей, восседающих на холёных лошадях благородного дымчатого окраса. Сияющие белизной доспехи рыцарей и золотые эфесы их мечей приковывали взгляд. Они держались уверенно и завораживали своим роскошным убранством на фоне окружающего мрачного убожества, возвышаясь над серым людом, подавляя исходящим от них всесилием.

Вперёд выехал командир всадников и заговорил низким, глубоким голосом, тембр которого при других обстоятельствах по праву заслуживал бы называться приятным:

— Я, Лансель Грэкх, Главный страж государства, защитник Пангеи, приказываю вам остановиться!

Хранители в испуге уставились на него, не в силах вымолвить ни слова.

— Я забираю вашего заключённого!

— Но… — дрожащим голосом пытался возразить молодой Хранитель, пока старый, чахоточный, тщетно пытался подняться с колен (по всей видимости, ему скрутило спину, выглядел он совсем плохо), — его приказано доставить в Цитадель кудесничества.

— Именем Короля я отменяю приказ!

И тут он посмотрел прямо на меня. К этому времени я успел вспомнить, где слышал его имя: Лансель Грэкх — единственный в истории Пангеи победитель мутантов, Сагда упоминал о нём. Впечатляло, что именно он прибыл за мной.

Но зачем я ему нужен?.. И ему ли?.. Я недоумевал.

С момента своего эффектного появления рыцарь стоял боком ко мне, и в моём обозрении находился его профиль: высокий лоб с небрежно спадающей на него прядью светлых волос, крупный, немного деформированный нос с едва заметной горбинкой, волевой подбородок.

Но вот Грэкх повернулся, и от увиденного меня передёрнуло: правую половину его лица пересекал огромный уродливый шрам, точнее, вся правая половина лица была одним сплошным шрамом, среди которого алым пятном выделялся рваный порез нижнего века с застывшей в углублении кровью.

— Что, не нравлюсь? — усмехнулся рыцарь. При разговоре изуродованная половина лица оставалась неподвижной. — Ты никогда обо мне не слышал, ведь так? Здесь все меня знают, а ты — нет. И это чертовски странно. Неужели ты и впрямь упал с небес, чужестранец? Как твоё имя? Подойди!

Я повиновался. Лансель Грэкх слез с лошади. И без неё он горой возвышался надо мной, значительно превосходя в росте и мощи. Если бы в этом мире существовали тени, его тень заслонила бы мы меня целиком. Но теней не было.

Исподлобья заглянул я в волчьи глаза Грэкха. Терять мне было нечего, а говорить я не мог, — оставалось смотреть. Но не так, как другие, под маской подобострастия скрывая страх, а дерзко, с откровенным вызовом.

«Пускай он поймёт, что мне вовсе не страшно», — подумал я, не вполне осознавая, зачем это нужно и к чему это может привести. Безотчётно сердце пылало не пойми откуда взявшимся возмущением: с какой стати я должен пресмыкаться, следуя стадной, витающей в здешнем воздухе покорности?.. Я неосознанно, необъяснимо ощущал себя выше всех встречных людей, даже выше самого высокого и сильного из них — Ланселя Грэкха. Мне безумно хотелось вырваться из этого гнусного мира тиранов и рабов, одинаково покинутых небесным светом и прозябающих в затхлых закоулках брошенной Богом земли, блуждающих в лабиринтах утраченных надежд, то и дело натыкающихся на стены взаимной ненависти, которая, не находя выхода, выгорает, сменяется безразличием ко всему, без конца проходя один и тот же круг вынужденного сосуществования и всетерпения.

Интуитивно я понимал: следуя этой рабской покорности, и сам рано или поздно заражусь безысходностью, прочными сетями опутавшей окружающую реальность, и мрак этого туманного края поглотит меня без остатка. Поэтому я смотрел Главному стражу прямо в глаза с очевидным выражением вызова…

Но его бедра касался острый меч, а я был скован, нем и безоружен. И что из всего этого выйдет, оставалось только гадать, уповая на хоть сколько-то благоприятный исход.