Иллюстратор

Ядвига Симанова (2024)

Он — художник, и создан служить свету, но вынужден гнаться за тенью в чужом проклятом мире, поглощенном сумраком. Его прошлое — ложь, настоящее — лабиринт загадок, сокрытых под завесой морока. Ему встречаются демоны, мутанты-обращенные, жестокие правители и самоотверженные герои — каждый хранит тайну, порой даже не одну. Но главная из тайн — он сам. Ему открывается непостижимое, стирается грань между реальностью и иллюзией, тайна вот-вот готова раскрыться… но так ли это? Возможно, за разгадкой прячется новая тайна и новый вопрос. Чтобы приблизиться к собственной цели и покинуть этот недобрый край, ему придется преодолеть череду испытаний в угоду чужим интересам, постичь собственную природу и перекроить ее заново, разобраться в собственных чувствах и поступиться ими, не раз спотыкаться, поднимаясь вновь, чтобы в конце концов сделать выбор. Правильный ли? Пусть каждый решит для себя.

Глава 6. Древо познания

Но в один из дней Аурелие не появляется, не появляется и на следующий.

Дорогой через лес я направляюсь к её дому, чувствуя смятение. Что, если я навязываюсь, если я больше неугоден, не нужен, если я надоел, наскучил со своей любовью?..

Но всё равно иду: в неведении мне не найти покоя.

Я вижу её дом, она сидит на скамейке в яблоневом саду, вся в слезах. Заметив меня, закрывает лицо руками, продолжая рыдать. Я ошарашен: никогда не представлял Аурелие плачущей. «Дело не во мне», — думаю я с облегчением (оказывается, и мне не чужд эгоизм влюблённого). Стыдно признаться, но я даже рад видеть её плачущей. Так она кажется слабой, беззащитной, уязвимой и потому более близкой и не такой холодной, наконец.

Подхожу и спрашиваю, что случилось и почему моя любимая плачет. Обнимаю её, но она продолжает рыдать, всхлипывая в моих объятиях. Смотрит на меня — глаза по-прежнему сияют холодным синим блеском, и слёзы не в силах растопить этот лёд.

— Древо познания… оно больше не производит элементал… Оно… засыхает!

«Как такое возможно?» — думаю я.

Аурелие на днях всё-таки выполнила мою просьбу — показала, как работает её ремесло. В самом центре яблоневого сада расположилась старая яблоня с массивным стволом и густой кроной; ветви, странным образом переплетаясь, походили на вены. Аурелие называет эту яблоню Древом познания. Древо не даёт плодов, но производит элементал — субстанцию тёмно-синего цвета, которую Аурелие добывает из дерева с помощью специальной выводной трубки.

— Это элементал знания, — пояснила Аурелие, переливая полученную субстанцию в стеклянный сосуд.

Далее она взяла меня за руку и повела в сторону дома.

— Это своего рода ритуал, и он не предназначен для посторонних глаз, — произнесла она с кокетливой усмешкой.

Ожидание было волнительным и многообещающим, и я не обманулся. В комнате стояла купель с уже подогретой водой, пар от которой поднимался, заполняя помещение тёплой влагой. Аурелие наклонила сосуд с элементалом над купелью и уронила в воду несколько капелек жидкости. Затем, не поворачиваясь, сняла платье, обнажившись полностью, и так застыла в облаке пара и блуждающих по стене теней, а я замер в восторженном оцепенении, созерцая совершенство, совершеннейшим дураком, не способным ни говорить, ни действовать.

Тем временем она погрузилась в купель, которая сразу же засияла ослепительным блеском, и цветок в её сердце был центром этого сияния. Она казалась спящей, но её состояние не было сном в обычном понимании. Тело погружалось в сон, но сияющий цветок, не зная сна, соединялся незримыми нитями с человеческой анимой, и по ним, будто кровь по рекам вен, бежал по течению вниз элементал знания, чтобы потом вернуться исполненным света мудрости и познания, идущего от обновлённого человека Нижнего мира.

В тот день мне открылась тайна ремесла Аурелие, и в тот день я вновь писал её портрет. Только на этот раз я задействовал воображение и не стремился достичь идеального сходства. Лицо я скрыл в тени, акцентировав внимание на тонких изгибах тела, а на месте солнечного сплетения изобразил красный лотос, слегка прикрывающий лепестками округлые груди; лотос мерцал бликами различных оттенков красного — от бледно-розового до пурпурного.

С тех пор как Аурелие ворвалась в мою жизнь, она будто бы эту жизнь поглотила. Несомненно, это того стоило, даруя неизведанное доселе, ни с чем не сравнимое счастье. Но во всём этом было что-то неправильное, даже разрушительное, и я наконец понял, что именно: я ежесекундно терял самого себя, растворяясь в ней без остатка. Я и не заметил, как всё мое существование стало полностью подчинено ей. Камаэль-художник скоро исчезнет в ледяном свете величественно прекрасной Аурелие. И станет ли любить Аурелие эту пустоту? Конечно же, нет. Но лёд её настолько притягателен, моя зависимость необратима, и возврата нет, и прошлого не изменить. Если только…

Внезапно я осознал то единственное, что всегда останется свободным от Аурелие, — моё созидание, моё творчество.

И в эту секунду я целиком отдался вдохновению, сделав последние штрихи к портрету, где центром внимания был сияющий лотос, а не она, и на этот раз мне было глубоко безразлично её одобрение. Тут же я решил во что бы то ни стало оставить портрет у себя, тогда как предыдущий я подарил ей.

И что же?.. Аурелие с минуту озадаченно разглядывала портрет, затем мило улыбнулась и, ни слова не промолвив больше, оставила мне простор для размышлений. А портрет, как и было решено, украсил мой дом.

…И вот сейчас, склоняясь над безутешной девушкой, я слышу о том, что Древо познания, через которое она творила своё чудо, засыхает, а значит, сияние цветка, пробудившего моё вдохновение, более не доступно взору.

— Этого не может быть! — вновь повторяю я.

— Убедись сам!

Аурелие подводит меня к дереву, и я не узнаю его: листья пожелтели, а ствол покрывает сухой нарост зачерствевшей коры, при трении рассыпающейся в пыль.

— Давно с ним такое?

— С позапрошлой ночи. По прошествии той ночи с ним что-то произошло, и оно начало увядать. Сегодня утром стало ещё хуже. Что-то отравляет его.

— Ты говоришь, ухудшения заметны после ночи? А днём его состояние не меняется?

— Нет, следы увядания проявляются только по утрам.

Я обнимаю дрожащие плечи, заглядываю в глаза, в которых застыли слёзы.

— Мы выясним, что это, я обещаю.

Мой план прост, и подходящее для него время приближается. День уступает место сумеркам, когда силуэты расплываются, сливаясь воедино с предметами, становясь почти незаметными, чтобы вскоре и вовсе потеряться из виду с наступлением ночи.

Я прячусь в ветвях раскидистого куста орешника, откуда Древо видно как на ладони; стою, не двигаясь — в ожидании — и не отрывая глаз от драгоценной яблони.

Первые полчаса проходят — и ничего, в следующие полчаса тоже ничего не происходит. Идёт второй час ожидания, и бдительность постепенно ослабевает. Мои конечности затекают без движения, и я начинаю переминаться с ноги на ногу, разгоняя кровь.

Вдруг чуть поодаль слышится шорох, похожий на шелест веток, — непрерывный, плавный, нарастающий в ночной тиши. Замираю. Шорох становится слышнее. Сквозь непроглядную тьму по исполосованной древесными корнями земле в направлении Древа медленно двигается существо. Напрягая всю остроту зрения, я с трудом распознаю змею — длинную, узкую, угольно-чёрную. Добравшись до корней, змея начинает обвивать склизким туловищем ствол Древа, взбираясь по нему всё выше и выше… Затем, остановившись, резко впивается своим жалом в древесную кору, словно приклеиваясь к ней.

Я понимаю, что медлить дальше нельзя. Беру первый попавшийся под ногами камень (жаль, небольшой), мысленно ругая себя за то, что не позаботился заранее о более или менее сносном оружии; рассчитываю на то, что удастся хотя бы спугнуть змею, не позволив ей продолжить отравлять Древо.

Стараюсь быстрее и как можно тише подобраться к Древу, но ветки предательски хрустят под ногами. Я ускоряюсь — змея на расстоянии удара, — замахиваюсь, и в ту же секунду голова твари отрывается от ствола дерева и я ловлю на себе хищный, сверкающий первородной злобой взгляд. Резко, со всей силы, бросаю камень, но промахиваюсь: не достигнув цели, он ударяется о голый ствол — там, где мгновением раньше Древо задыхалось в ядовитых объятиях змеи, сейчас пусто. Стремительной чёрной молнией на невероятной скорости змея соскользнула со ствола и скрылась в спасительной зелени яблоневого сада.

Меня охватывает досада, но лишь отчасти: змею я всё-таки прогнал.

— Надо было её убить, — слышу голос Аурелие у себя за спиной.

— Едва ли она вернётся. Змеи — умные создания. Теперь она знает, что у Древа есть защитник и в следующий раз её наверняка будет ждать засада.

— Хотелось бы верить, — с сомнением произносит Аурелие.

Но на следующие сутки хищник не является.

Так же спокойно проходят еще несколько дней, и кажется, будто сад замер в умиротворении и надежде на возрождение Древа.

— Посмотри, — говорит Аурелие, и слёзы радости наполняют её глаза, которые в этот миг подобны ледяным озёрам, переливающимся в солнечном блеске. — Древо познания лечится, оно оживает!

Я оглядываю яблоню: на месте опавших сухих листьев набухли почки, ветви распрямились, в корнях ощущается влага, а древесная кора перестала рассыпаться в труху.

— Это же прекрасно, Аурелие! — восклицаю я и со счастливой улыбкой заключаю её в объятия.

Мы снова возвращаемся к прежней жизни: днём каждый занимается своим ремеслом, по вечерам мы проводим время вместе, и эти часы самые счастливые. Но я нахожу и другую радость: приходя домой, я не перестаю любоваться своим творением — портретом Аурелие. А если говорить прямо и не лукавить, портретом её сияющего цветка — огненного лотоса.

Ещё одна заря встает на небосводе, я просыпаюсь, кидаю мимолётный взгляд на портрет и, как обычно, собираюсь заняться насущными делами. Как вдруг что-то приковывает моё внимание, побуждая вернуться к портрету.

Встаю напротив — внимательно вглядываюсь в детали. Поначалу не замечаю ничего странного: те же знакомые линии, изгибы, проступающие сквозь раскиданные по холсту тени, груди, скрытые под лепестками, — всё точь-в-точь как было, неизменно. И как всегда бывает, когда в процессе поиска акцентируешься на деталях, не замечая того, что сразу должно бросаться в глаза, от внимания ускользает очевидное: в самом центре портрета лотос, цветок, сияющий красным, странным образом изменился! Нарисованные стараниями моей кисти блики исчезли, он больше не сияет, от многообразия оттенков остался лишь один цвет запёкшейся крови, сливающийся в тусклое пятно.

Внутри меня всё холодеет, как только я понимаю, что это не обман зрения, не иллюзия, не плод воображения, навеянный сном. Мои пальцы скользят по холсту — материя та же, без изменений. Единственное, что могло таким образом повлиять на портрет, — время, но портрет совсем новый: ему нет и месяца.

Нет, время здесь ни при чём. Что же тогда? Я неосознанно, с неведомой целью накрываю портрет плотным чёрным покрывалом. Мне нужно работать, и я вынужден оставить его.

В мастерской хаотично разбросаны кисти, баночки с красками, палитры, по разным углам вразнобой стоят мольберты. Кажущийся беспорядок обманчив. Я с лёгкостью нахожу в этом хаосе все необходимые принадлежности.

Сажусь за мольберт. Сосредоточиваюсь на цветке, чувствую его дыхание, трепет его лепестков. С каждым вдохом неведомая сила наполняет его светом, чтобы он сам сделался источником света для человека из Нижнего мира. И где-то там, внизу, в далёком городе Нижнего мира, человеческий цветок раскрывается навстречу нисходящему лучу, начинает искриться, отражая ответный свет. Берусь за карандаш и рисую цветок, тем самым вдыхая в него жизнь. Он почти ожил в моих руках.

И в этот самый момент меня осеняет.

Впервые я оставляю работу неоконченной: полуживой цветок падает к моим ногам и мгновенно умирает.

Второпях я покидаю мастерскую в испачканной красками рубашке, вбегаю в дом, резким движением сдёргиваю покрывало, обнажая портрет… И что я вижу? — подтверждение своей догадки! Та сила, которую я пропускаю сквозь себя во время работы, что заставляет цветок оживать, купаясь в лучах божественного света, она, и только она ощущалась мной, когда я писал портрет Аурелие, струилась по венам. Её и только её я самонадеянно назвал вдохновением, пока она наполняла жизнью создаваемое моей рукой творение — красный лотос Аурелие. И да, портрет наполнился жизнью, дыша в унисон со своей первозданной проекцией, существующей внутри девушки. Блеск лотоса Аурелие отдавался блеском оттенков цветка на портрете; изменение оттенков лотоса на портрете обусловлено тем же изменением его живой проекции. А сейчас картина ещё хуже — лепестки лотоса изогнулись по краю, будто увядая. Значит, и лотос Аурелие — её анима — тоже увядает!

Не будучи уверенным до конца в своей правоте, я знаю одно: как бы то ни было, я должен быть рядом с ней, чтобы всё проверить и предотвратить увядание драгоценнейшего из цветков.

Дверь захлопнулась за моей спиной, и я мчусь очертя голову, минуя лес, захлёбываясь в потоке встречного ветра… И вот уже виднеется утопающий в зелени яблоневый сад, а вскоре и деревянное резное крыльцо.

Распахиваю дверь, бесцеремонно врываясь в дом.

Звук бьющегося стекла следует за ударом захлопнувшейся двери. Аурелие стоит посреди комнаты, а под её ногами валяется разбитая склянка. Она глядит на меня в упор и с придыханием произносит:

— Как ты узнал?.. Погоди, я схожу за веником и приберусь, остальное потом.

Я понимаю, что не ошибся: с ней определённо что-то стряслось. И ещё понимаю, что не опоздал.

Аурелие возвращается, держа в руках веник и совок. И тут я замечаю свежую повязку на запястье её правой руки, в месте расположения знака.

— Откуда это у тебя? Ты поранилась? — предполагаю очевидное.

— Змей вернулся и оставил мне это! — раздражённо отвечает Аурелие, указывая на запястье. — Он поджидал меня на Древе вчера вечером, хорошо замаскировался в сумерках и набросился на меня, как только я подошла.

— И ты никак не лечишься? Это же яд!

Аурелие, немного замешкавшись, отвечает:

— С ядом я разобралась. У меня имеется лекарство от укусов змей. Не забывай: наука — моё ремесло. Вот только рана долго заживает.

— Дай-ка я посмотрю! — говорю, приближаясь.

Она с испугом отдёргивает руку:

— Нет, не стоит. Я только что сменила повязку. Ты лучше скажи: как ты узнал?

— Это удивительно! — отвечаю я. — Твой портрет дал мне понять, что с тобой случилось неладное. Он живой, понимаешь?.. Я случайно спроецировал твой цветок на портрет с помощью силы небесного света, которую я пропускал через себя. Это произошло само собой, помимо моей воли.

Аурелие смотрит на меня так, будто видит впервые:

— Получается, ты видишь мою аниму?

— Не совсем так. Цветок — её отражение, я вижу отражение.

— Не всё ли равно? Это одно и то же. И то и другое одинаково гадко! Не припомню, чтобы давала разрешение заглядывать мне в душу! — с неожиданной злобой восклицает Аурелие.

— Прости, но не я наделил портрет магическими свойствами, моего умысла в этом не было, — невольно оправдываюсь я.

— Вот именно! Ты сам ничего не в состоянии контролировать… Впрочем, как и все здесь. Но именно ты был тем, кто открыл ворота свету, позволил ему войти и делать всё что вздумается — в угоду непонятно каким силам, пусть даже высшим и, без сомнения, могущественным!

— Не говори так! Это божественный свет, быть проводником которого предназначено и тебе. Высшим силам было угодно, чтобы я увидел твою аниму и узнал, что цветок увядает. Вот что я увидел — увядающий цветок! Не больше и не меньше! — кричу я, наконец вспомнив, чтó именно побудило меня нанести Аурелие внезапный визит.

— Странно… Я ведь обезвредила яд… — задумчиво произносит она. — Возможно, состояние анимы проецируется с некоторой задержкой, и увядание цветка на портрете совпало с моментом нападения змéя и моим состоянием после укуса, когда я почувствовала слабость и еле добралась до флакона с противоядием. Но потом самочувствие наладилось, и сейчас я в полном порядке.

Однако я позволяю себе усомниться: явная нервозность девушки и лихорадочный блеск её глаз дают повод заподозрить в ней неискренность.

Замечая мои сомнения, она тут же добавляет:

— Я имею в виду здоровье, конечно. Но я по-прежнему зла на тебя! — Аурелие приближается ко мне вплотную и говорит, чеканя каждое слово: — Никогда и ни при каких обстоятельствах не смей заглядывать мне в душу! Поклянись, что это больше не повторится!

Ладонями я обхватываю её плечи, чувствую, как они напряжены, и, стараясь хоть сколько-нибудь смягчить её гнев, отвечаю:

— Клянусь, что никогда не поступлю против твоей воли! Я спрячу портрет в самый дальний чулан и больше не взгляну на него, если тебе этого хочется.

— Да, я так хочу. Ступай прямо сейчас! — Аурелие на мгновение останавливается в раздумье. — Лучше поступим по-другому: ты принесёшь мне портрет, и я сама спрячу его в самый дальний чулан.

Сердце обдаёт холодом. Я создал портрет, будучи озарён особенным вдохновением, таким, какое ранее никогда не испытывал. Пускай даже не вдохновением, а неведомой силой, которую я принял за вдохновение, сути это не меняет — той сути, что в этом творении заключено глубоко личное, существующее независимо от Аурелие, созданное не в угоду её прихоти, то, что принадлежит только мне и никому больше. Я готов закрыть портрет непроницаемой материей и переместить в самый дальний угол самого дальнего чулана, но я буду знать, что он есть, есть вместе с неотделимой от него частицей меня самого. А значит, и я есть.

Я не готов расстаться со своим творением навсегда, отдав его Аурелие.

Однако с какой надеждой она смотрит на меня!

— Нет, — отвечаю. — Я не могу.

Искры злобы вновь вспыхивают в её ледяных глазах.

— Будь по-твоему, — сквозь зубы произносит она. — Спрячь портрет сам! Только сначала помоги мне разобраться со змеем.

К своему стыду, отмечаю, что про змею-то я совсем позабыл. «И почему она стала называть ползучего врага Древа змеем, а не змеёй?» — задумываюсь вдруг я.

— Он может вернуться, — продолжает Аурелие. — Я знаю, где его логово, мне удалось проследить его мерзкий змеиный след на земле. Не спрашивай подробности, они не важны. Важно то, что его нужно уничтожить.

— Хорошо, — соглашаюсь я, — ты покажешь, где его логово, и я убью его. Тогда и ты и Древо будете в безопасности. Но сначала я спрячу портрет.

— Время дорого, портрет может и подождать! — в волнении заявляет она, касаясь моей руки.

Накрываю её ладонь своей и отвечаю:

— Мне всё равно нужно вернуться домой, раздобыть какое-нибудь оружие. Не с голыми же руками идти на змея!

Улыбаюсь, поворачиваюсь к двери и ухожу, не позволяя ей более меня задерживать.

По дороге пытаюсь привести в порядок мысли. Аурелие заметно нервничает, её что-то тревожит, и дело не в портрете. Между нами ледяная стена отчуждения, и она ежечасно крепчает, обрастая новыми льдистыми глыбами недоверия и непонимания. «И почему змей? Почему не змея?» — вопрос вертится у меня в голове, оставаясь без ответа, но я подспудно сознаю его важность, не в состоянии этого объяснить.

Прохаживаюсь по окрестностям. Поиски затруднительны, никому из нас не приходилось убивать змей. С большим трудом мне удаётся раздобыть у друзей внушительных размеров металлический предмет, напоминающий копьё, — местами проржавевшее, но вполне годное.

С ним я возвращаюсь домой.

Колеблюсь несколько секунд, но всё-таки срываю покрывало с портрета.

Лотос изменился, но не так, как я ожидал: он не возродился, хотя и должен был после выздоровления Аурелие, а ещё сильнее поник. Выходит, анима Аурелие продолжает страдать, несмотря на нейтрализацию яда. Но движения своей души она тщательно скрывает от меня, и я не скажу о том, что знаю. Тем не менее приложу все возможные усилия, чтобы помочь.

Не отдавая себе отчёта зачем, однако в полной уверенности, что мои действия необходимы и правильны, срываю холст с мольберта, сворачиваю его и укладываю в чёрный кожаный тубус, сшитый вручную нашими мастерами вощённой натуральным воском нитью. Затем вешаю тубус на плечо с помощью ремешка.

Готовый встретиться со змеем, с копьём и тубусом я подхожу к дому Аурелие. Она стоит на крыльце, голубая шаль покрывает плечи, на запястье — свежая марлевая повязка.

— Ты видел портрет? — с порога интересуется Аурелие.

— Видел, но не смотрел на него, как и обещал. Я спрятал его, не снимая покрывала, — бессовестно лгу, стараясь убедить самого себя в спасительности этой лжи.

Аурелие удовлетворённо кивает.

— А для чего тебе понадобился тубус?

— В нём бумажные листы на случай, если захочется что-то запечатлеть на обратном пути, — снова лгу я.

— Лишняя ноша, как глупо! А этим ты собираешься поразить змея? — с иронией спрашивает она, указывая на копьё.

— Лучшего я не нашёл. Придётся обойтись тем, что есть. Когда прикажешь выдвигаться?

Аурелие берёт меня за руку, и мы покидаем яблоневый сад, следуя в сторону, противоположную лесу, где редеет трава и почва становится каменистой.