Интеграция

Tея Либелле

После переезда в другую страну меняется ее жизнь. Она одинока. За ней по пятам крадется депрессия. Друзья-коллеги согревают ее рабочие дни и будни. Но неожиданна, как дождь, встреча с любимым. Его тайна. Их любовные качели. И что же будет? А будет свадьба.

Глава 2

Это был не молодой уже, но еще и не старый, крепкий и невысокий парень, не стриженый и не бритый. Его борода не стала лопатой только лишь потому, что закручивалась маленькими рыжеватыми завитушками, обнажая контур губ-лодочек, спрятанных от посторонних глаз. Только по форме сложения рта можно было понять эмоции этого человека. «А как же глаза?» — спросите вы. Отвечу так. Глаза у бомжа были бездонными и ничего не выражали. Они завораживали. Они были словно два куска льда или два алмаза, холодные глаза в пустой сетке махровых ресниц, о которых мечтает каждая вторая женщина на земном шаре. Лицо европейца было загорелым, будто зимний сезон он проводил на Мальдивах. Когда он двигался, что-то в этом походило на кошачий шаг или лыжный. И вообще, он был загадочным и непонятным ни для меня, ни для моих коллег. А самое непонятное было то, что он появился у салона неожиданно и появление это никто не мог объяснить.

— Я видела такого бомжа в старом городе, — вытягивая вперед указательный палец для покрытия его красным лаком, сказала фрау Оберлайдер. — Не берусь утверждать, что именно этого, но похожего. В Рождество здесь просыпается всякая нечисть! Что там далеко ходить, все наркоманы и пропойцы тоже хотят праздновать, вот и расставляют свои коробочки для мелочи, чтобы набрать себе кругленькую сумму. В центре от турецких попрошаек прохода нет.

— Ну, во-первых, сейчас не Рождество. А во-вторых, не путайте, фрау Оберлайдер, арабов и турков. Боюсь, турки обидятся. Они же полвека уже в Германии интегрируются. Они работают, учатся, хорошо знают язык… Они родились здесь… многие считают себя более немцами, чем турками.

— Ой, я вас умоляю, — фыркнула, закинув ногу за ногу, женщина почти двухметрового роста. — Меньше всего я думаю об этом. Скажите, Маргарита, месяц продержится этот классический маникюр?

— Все будет зависеть от того, как вы, фрау Оберлайдер, будете за ним ухаживать, — ответила я, отодвигая стул за давней знакомой. — Приходите к шести вечера. Будем пить глювайн, танцевать сальсу и петь караоке.

Больше клиентов у меня не было. Я быстро стала сдвигать маникюрные столы в угол, где уже покоилась кушетка для педикюра, тазы и стульчики с всевозможными лотками, чемоданчиками с инструментами и всякой всякостью. Затем, с ловкостью бармена на кермесе, из безликих коробок, взятых в аренду на вечер, я собрала четыре легких конструкции барных столиков, за которыми, как предполагалось, гости стоя будут пить горячее вино. Рядом со мной, словно ласточки, мелькали мастер по перманенту, косметолог, массажистка. Все что-то раздвигали, расставляли и украшали. Уже приехал диджей с певичкой. Звучала музыка, и настроение у всех было праздничное.

Пришло время ставить две огромные кастрюли для производства европейского угощения в зимние вечера: глювайна с корицей. Огромным половником разливался по стаканам вызывающий легкий кашель вязкий напиток, далеко распространяющий в воздухе восточный аромат. Поскольку на вечеринку были приглашены многие, живущие по соседству, а они могли прийти с детьми, то для них в другой кастрюле варилось вкусное какао и тоже разливалось большим половником по глиняным чашкам. Дети играли в отдельной комнате, они смеялись над чем-то, наперебой рассказывали что-то, мешая немецкие слова с русскими и турецкими. Им было совсем не важно, кто они по национальности. Им было важно, во что они играли.

За время вечеринки я выходила на улицу четыре раза: в машину отнести сумки, встретить массажистку и помочь ей принести сумки, два раза подышать свежим воздухом, и каждый раз я проходила мимо бомжа, сидящего на тротуаре, не понимая, почему он молча, уставившись в пол, сидит, и с ним никто ни о чем не говорит. Я решила угостить его.

— Я принесла вам глювайн, — протягивая неуверенной рукой стакан, я чуть наклонилась перед опущенной головой в вязаной шапке.

— Меняю на какао, — ответила голова, не поднимаясь.

— Вы можете оставить себе и то, и то.

— Не могу.

— Почему? — вернувшись, спросила я. Рука в митенке коричневого цвета обхватила теплую чашку с какао и грела закоченевшие пальцы. Ногти были коротко острижены, и на руках не было цыпок. Впрочем, может, это я сама себе придумала. Может, они прятались под митенками, которые, кстати, были потрепанными, обмахрившимися, с логотипом Joop и скорее напоминали кожу жабы.

Бомж потерял ко мне всякий интерес и кайфовал от какао.

«Ну и вали ты… кто б ты ни был, — подумала я, взбесившись. — Вот дура! Немке бы в голову не пришло подходить к бомжу. Вот это русское сердобольство! Да что б тебя!»

— Марго, — услышала я за спиной. Это был муж нашей массажистки Роман. — Ты бегаешь раздетой на улицу. Простудишься.

— Нет. Я быстро, — действительно передернув плечами от холода, ответила я.

— Я говорил с ним. Он не из нашего района. Приблудный.

Я повернулась к бомжу. Тот сидел потупив голову и отрешено смотрел, как фонарь отсвечивает в ближайшей луже. По брусчатке тарабанил дождь.

— Ты вынеси ему еще печенье, — попросила я Романа, все же проклиная себя за жалость.

Не так давно у нас стала работать мастер по шугарингу Анна. Высокая, с мускулистыми руками украинка имела тонкую фигуру и очень большой бюст. Ей словно тяжело было носить свое «богатство», и она изрядно сутулилась. Анна была замужем за русским немцем и пять лет уже жила в маленьком городке в Северной Вестфалии. Она позвала меня на кухню и прикрыла дверь.

— Я сегодня была в администрации. Там ужас что творится, — теребила она подол длинными пальцами крупной руки. — Полно украинцев… это беженцы. Для них организовано теплое питание на площади и бесплатные тесты на ковид.

— И что? — я пыталась понять, о чем это она.

— Из всех обрывков разговоров видно, что началась война.

— Не драматизируй, пожалуйста.

«Еще бы паники нам не хватало», — в голове мелькнула мысль.

— Все, кто там был, на площади, — растеряно ответила Анна, — ликовали, обнимались, снимали селфи и называли друг друга победителями.

— Давай оставим это, — предложила я. — Давай пойдем к гостям. Потом поговорим.

Ближайшие полчаса я только и думала о том, что произошло. Жуть как хотелось почитать новости. Но вокруг было много клиентов, которые хотели получить подарки или купить что-либо из декоративной косметики, которая была только один вечер в акции.

— Марго, у меня проблема, — открывая сумочку, сказала мне клиентка. — Я забыла дома кошелек. Можно я схожу в кассу-автомат, сниму деньги с карты? Это всего лишь квартал отсюда.

— Да, без проблем, — слетело с моих губ, прежде чем я успела подумать. Девушка с большим подарочным пакетом спешила к выходу, а рядом через витринное стекло на меня пристально смотрел бомж. От ледяного взгляда стало холодно.

— Продала? — спросила Санти. — Я видела, она несла пакет.

— Продала большой набор, maxi. Тот, который 260 евро.

— Деньги не забудь в кассу положить, людей видишь сколько. От греха подальше.

— Деньги? Она сказала, что принесет сейчас. Пошла снимать с конто.

Санти посмотрела мне в глаза.

— Ты не взяла с нее деньги, а пакет отдала?

Комок тошноты подступил мне к горлу. Я почувствовала, как немеют у меня кончики пальцев. Я смотрела, как стрелки часов кружатся вокруг циферблата, и думала, как же просто меня обвести вокруг пальца. Мне было жалко себя. И Санти. Столько было потрачено на привлечение клиентов, столько сил — и все впустую. Слезы потекли у меня по лицу, как только я вышла на улицу. Я села в машину и расплакалась обо всем. И о том, что я не могу быть практичной, не могу не обижаться, не могу видеть беду за версту… И тут я увидела его. С банкой пива. Словно пьяный Хемингуэй. Он пинал ее то левой ногой, то правой. Это был футбол. Когда нога подкидывала банку в вышину, почти вырисовывался продольный полушпагат. Это была не уличная игра. Это была разминка профессионала. Я присмотрелась. Это был он, бомж.