Проклятие двух Мадонн

Екатерина Лесина, 2008

Луиджи из Тосканы написал портреты дочерей барона де Сильверо – Беатричи и Катарины – в образе двух Мадонн. Картины сквозь время несли тайну, подсмотренную мастером, и легенду о двух Мадоннах, которым суждено уничтожить друг друга. В разные века сестер, владевших картинами, преследовало проклятие… Александра, случайно оказавшаяся впутанной в дела большого и недружного семейства Бехтериных, пыталась разобраться, что погубило Марту Бехтерину и свело с ума ее сестру Ольгу. Неужели все дело в темном роке, преследующем девушек, похожих на Мадонн Луиджи? Или просто кто-то использует легенду, чтобы заполучить огромное наследство?

Александра

— Дача и есть, — нервно заметила Любаша, переворачивая блин на другую сторону. — Я ж дядьку не раз и не два просила, ну на кой нам тут дом, а?

— А он?

— А он улыбнется так мерзко и про экологию заливает. Воздух чистый… ага, в этом воздухе комарья столько, что ни одно средство не спасает. И это еще только май, а в июне вообще выйти невозможно. Экология, мать его… Черт, пригорел!

Блин отправился в мусорное ведро, а сковородка — в умывальник. Любаша же, вытащив пачку сигарет, предложила:

— Будешь?

— Нет, спасибо.

— Ах да, я ж забыла, что ты не куришь… — Сама она села у окна и закурила. — Нет, ну это ж надо такой змеей уродиться! Я понимаю, что Марта ей не родная, но хотя бы из уважения к памяти Вадима Николаевича!

Нынешний Любашин гнев был вызван отказом Евгении Романовны заниматься похоронами падчерицы, отказом резким, грубым и совершенно немотивированным.

— И я тебе говорю, что дело не в той истории с письмом, — Любаша выдохнула дым через нос. — А чисто в сволочизме Евгении… вот увидишь, Дед скажет, что нельзя родственницу без погребения бросать, поручит Берте, а та на меня скинет.

Серый комок пепла, сорвавшись с тонкой дамской сигареты, полетел вниз.

— Так ведь неизвестно, когда тело отдадут. — Включив воду, я попыталась отодрать от «непригораемого» покрытия куски спекшегося теста, не столько оттого, что так уж люблю мыть посуду, сколько потому, что от вынужденного недельного безделья хотелось заняться хоть чем-нибудь.

— Но ведь когда-нибудь отдадут, — резонно заметила Любаша. — И вообще меня Евгения бесит… странно, что она тебя пока не достала.

Достала. Еще как достала. Своими регулярными напоминаниями о сделке, ненавистью к зятю и извращенным любопытством, которое требовало пересказа наших с Игорем отношений в мельчайших деталях.

А не было деталей. И отношений не было. Вежливый холод хороших манер… здравствуйте… как дела… спасибо, хорошо… прекрасная нынче погода… и в результате растущее с каждым днем раздражение Евгении Романовны…

Честное слово, если бы не Ольгушка, я бы уехала, но оставить ее одну в этом гадюшнике, где единственный более-менее вменяемый человек — одержимая страстью к кулинарии модель-неудачница? Да и ремонт в моей квартире только-только начался.

— Игорь сказал, что завтра Дед приедет, типа разбираться. — Любаша подошла к столу, взяла миску с остатками теста и раздраженно швырнула в только что вымытую мною раковину. Белое густое тесто обиженно выплеснулось наружу, выказывая возмущение чередой мелких капель на плитке.

Ну вот, придется снова мыть. Пытаясь унять раздражение, я поинтересовалась:

— В чем разбираться?

— А во всем, — ответила Любаша, поворачиваясь спиной. — Его хлебом не корми, дай в людях покопаться… кагэбист чертов.

Дед был вызывающе стар, но точно определить его возраст было невозможно, ему с равной долей вероятности могло быть и восемьдесят, и девяносто… или даже сто.

— Семьдесят восемь, — шепнула Любаша. — А помирать не собирается, старый дьявол.

И верно, было в нем что-то такое… попахивающее нечистой силой. И дело тут отнюдь не в дорогом, явно сшитом на заказ костюме, и не в элегантной трости, выглядевшей неотъемлемой частью продуманного облика, и не в дымчатых солнцезащитных очках, совершенно не вязавшихся с благообразной сединой… в манере держаться? Или во всеобщем почтении, граничащем с подобострастностью?

Тем же вечером состоялся ужин, торжественно-напыщенный, оснащенный фарфором, хрусталем, матовым серебром столовых приборов и почти благоговейной тишиной. Признаться, подобная обстановка напрочь отбивала аппетит, причем не только мне. Вон Васенька вертит вилку в руке… Евгения Романовна следит за ним и прямо-таки исходит злостью, но замечание сделать не осмеливается. Любаша нервно мнет салфетку… тетушка Берта и тетушка Сабина впервые за все время не порываются начинать спор по поводу того, какого цвета гиацинты надлежит выращивать на клумбах… Игорь… с виду спокоен, хотя черт его знает. И только Ольгушка вела себя с обычной непосредственностью.

— Значит, нашли Марточку? — Голос у Деда жесткий, холодный, как стальная проволока, без старческой сипоты. — Ну, чего молчите, племя окаянное?

Шутит? Вон Васька улыбнулся, правда, улыбка чуть косоватой получилась, нервозной.

— Кто ее на тот свет спровадил, а?

А вот это уже не шутка, и взгляд у Деда куда как серьезный, колючий такой, цепкий. Ох, права была Любаша — настоящий кагэбист. Вообще-то у Деда имелось имя и отчество — Иван Степанович — однако я как-то быстро привыкла к этому то ли прозвищу, то ли титулу, которым его величали Бехтерины.

— Расследованием милиция занимается, — вяло возразила тетушка Берта, поправляя шейный платок, сколотый у горла круглой брошью.

— Милиция… занимается… это да, это нужно… порядок в государстве быть должен. И в доме тоже! А тут бардак, если не бордель! — Хмурый взгляд в Любашину сторону, та покраснела и, отодвинув тарелку, попыталась встать.

— Сиди уже! — рявкнул Иван Степанович и чуть тише добавил: — Тоже мне, профессию нашла… перед мужиками голой задницей крутить… внучка, называется.

— Правнучка, — ехидно добавила Любаша.

— А ты меня возрастом не попрекай, я, несмотря на годы, не в маразме… как некоторые тут думают. Одна уже доигралась, не хочу, чтоб и вторая тоже…

— Доигралась? Ну что вы, Иван Степанович, с вашей любовью ко мне я могу существовать в полной безопасности.

— На деньги намекаешь? — Дед усмехнулся. — Когда ж вы чужое делить-то перестанете, а?

Вот на Ольгушку Дед глядел ласково, и голос был такой… нежный, что ли, тихий, будто Дед опасался напугать ее.

— И давно приехала?

— Девять дней. — Она улыбнулась Ивану Степановичу светло и дружелюбно. — Мама сказала, что мы еще две недели побудем, и все, а я больше хочу, как прошлым летом, чтобы до августа. Можно?

Дед крякнул и поспешил согласиться, только уточнил:

— И подружка твоя останется?

— Да. Вы же не против?

— Конечно нет. Пусть остается, — быстрый взгляд в мою сторону, и готова спорить на что угодно, завтра же, максимум послезавтра Дедова служба безопасности — а у такого человека обязательно должна быть служба безопасности — выяснит всю мою подноготную.

— Видишь, можно. — Ольгушка повернулась ко мне, светло-карие глаза светились счастьем, да и сама она за эту неделю изменилась. И волосы не серые — пепельные, с легким золотым отливом, а кожа чистая, фарфорово-белая, чуть подсвеченная румянцем…

— Я очень хотела, чтобы Сашенька осталась. А мама была против.

Евгения Романовна поперхнулась соком, а Дед тут же поспешил поинтересоваться:

— Почему, Оленька?

— Потому, что Саша — плохая… она… — Ольгушка наморщила лоб, вспоминая слово. — Она… это… живет с мужчинами за деньги.

— П-проститутка? — чуть заикаясь, уточнила тетушка Берта.

— Содержанка. — Ольгушка повернулась ко мне. — Правильно, Саш? Ты же сама говорила, что содержанка! Или это мама говорила? Я совсем запуталась… но Саша — она хорошая… она — моя подруга.

— Интересно, — только и сумел выдавить Дед.