Горечь березового сока

Елена Гвозденко

Что должна чувствовать молодая мама, обнаружив в своем холодильнике… мужскую голову? Оказывается, это только начало невероятных событий в жизни маленькой семьи. В тот же день из детского сада исчезает ее трехлетняя дочь. Кто и зачем похитил маленькую девочку, и куда приведут героинь поиски ребенка?

Глава 4

Картина, открывшаяся нам, заставила остановиться на пороге. В небольшой прихожей на полу сидела Ирка, сжимая в руках старенькую детскую курточку. А над ее головой, мерно раскачиваясь, висела кошка.

Увидев нас, Ирка подняла заплаканные глаза и пробормотала что-то нечленораздельное, протягивая нам смятый листок, на котором было напечатано: «Мама, пусть Мурлыка пока побудет у тебя». Сквозь ее всхлипывания нам удалось разобрать, что повешенная кошка — Мурлыка, которая жила в детском садике, куда ходила Дашенька. Девочке она очень нравилась, она не раз уговаривала маму взять ее домой. Все это Ирка рассказывала по дороге в мою квартиру, куда мы с Валерием отвели измученную женщину подальше от мертвых кошек и страшных записок. На наш шум из своей квартиры высунулась заспанная Татьяна, но, заметив Валерия, быстро ретировалась.

Накануне своего исчезновения, девочка очень просила маму забрать из детского садика кошку. Она жаловалась на Вовку, который чуть не задушил всеобщую любимицу. Ирина довольно резко отказала дочери, и Дашутка проплакала всю дорогу.

— Обещай мне, что не будешь одна заходить в свою квартиру. Кто-то целенаправленно сводит тебя с ума, — я пыталась хоть как-то оградить подругу. Тогда я еще не знала, что травля только набирает обороты, и нам еще придется столкнуться с чем-то пострашнее мертвой кошки. Пока я отпаивала соседку горячим чаем, Валерий, взяв ключи, решил осмотреть ее квартиру, а заодно и убрать несчастное животное. А Ирина, устав от свалившихся на нее переживаний, вяло пересказывала подробности своего похода к Ольге. Ей удалось раздобыть фотографию Григория, правда, это был групповой снимок, но Сизов получился достаточно четко.

— Настя, мне не совсем удобно. Могу я воспользоваться твоей ванной? — даже свалившиеся неприятности никак не отразились на Иркиной вежливости.

— Конечно. Я дам тебе чистое полотенце и новый халат, — я отправилась в комнату за вещами.

— Ты извини, я совсем не могу сейчас зайти в свою квартиру, — женщина безвольно следовала за мной по пятам. Мы вместе набрали ванну, а когда я выходила — поймала Иркин взгляд. Ничего страшнее я никогда в своей жизни не видела. В глубине ее зрачков читалось такая боль, такое отчаяние, что я вернулась, обняла ее за плечи, и, покачивая как ребенка, долго шептала ей на ухо: «Успокойся, девочка. Все будет хорошо. Мы обязательно отыщем Дашутку, обязательно подарю ей замечательного пушистого котенка». Я говорила и говорила, пока в дверь не позвонили. Это был Валерий.

— Куда дели кота? — шепотом спросила я.

— Мне повезло. В соседнем дворе нашел дворника и попросил похоронить его. Не знаю, что надо делать в таких случаях. Но не мог же я его выбросить, — прошептал он в ответ, — Настя, я, наверное, пойду. Вам надо уложить Ирину. Очень прошу, если что-то пойдет не так — звоните в любое время суток. Мне надо навести кое-какие справки. Давайте встретимся завтра утром и обсудим дальнейшие действия. Пожалуйста, не предпринимайте ничего самостоятельно. Постарайтесь, по возможности, не выходить из квартиры и никого не впускать. Спокойной ночи, — прошептал он, и его взгляд, будто зацепившись за мои глаза, выдал интерес. Или мне показалось?

Воспользовавшись тем, что Иринка все еще была в ванной, я села за компьютер. Открыв страничку, куда записывала разные идеи, приходившие в мою голову, я, торопясь, будто боясь быть уличенной, записала:

Представь, мой друг, тебе рисует

Весенний ветер в облаках

Полупрозрачность поцелуя

И нежность шалую в слезах.

И умилением разбужен,

От зимней дремы вековой,

Ты вновь летишь навстречу ветру,

Оставив под собой покой.

Где в разноцветье утопает

Душа, нагая, как рассвет,

Переливаясь и играя.

Там ни зим, ни дней, ни лет.

Быстренько закрыв файл с этаким художеством, призадумалась. «Настасья, ты не писала стихов без малого, лет двадцать. И хоть вирши твои явно слабоваты, но уже самим своим появлением, настораживают. Уж не влюбиться ли ты решила, матушка? Это тревожный синдром. Да еще когда! Когда маленькую девочку похитили неизвестные подонки. Когда ее мать на грани, а может, и за гранью, нервного срыва. Похвально, Анастасия! Не ожидала от тебя такой черствости. Срочно вспомни все свои прививки. Хотя бы Дениса, а еще лучше — супруга», — но весь этот монолог моей совести почему-то мало меня задевал. Я прислушивалась к звону маленьких колокольчиков, и мне совсем не хотелось вспоминать ни Дениса, ни бывшего мужа, ни кого-нибудь другого. Так бы и сидела, уставившись на заставку рабочего стола, если бы Ирина не окликнула меня.

Решив, что рано утром Ирина пойдет в детский сад и покажет фотографию Светлане Эдуардовне, я уговорила ее лечь спать, напоив снотворным. Но самой не спалось. Прислушиваясь к Иркиному дыханию за стеной, я пыталась из разрозненных фактов сложить цельную картинку.

Девочку похитили явно не из-за выкупа. Похититель мог бы рассчитывать на шантаж Сизовых, у Иринки брать нечего. Но это вряд ли, по всему видно, что похититель действовал по обдуманному плану, а это значит, про родительские чувства Гришки он должен был знать. Если совсем оторваться от действительности, можно предположить, что у такого мерзавца возникло желание увидеть свою дочь. Но зачем так все усложнять, зачем этот спектакль с отрезанной головой? К чему эта голова? Она могла оказаться в Иркином холодильнике с единственной целью — запугать женщину. Теперь у меня не возникало сомнений, что это муляж, хоть и сделанный весьма натуралистично. И каков мерзавец! Спокойно разгуливает по квартире, хозяйничает там, подкладывает свои страшилки, затем свободно их забирает. А повешенная кошка? Откуда этот доморощенный режиссер триллера мог знать о кошке? Он или подслушал разговор мамы и дочки накануне или тщательно расспрашивает девочку. А это вселяет надежду, скорее всего Дашутка жива. Мой внутренний голос не просто говорил, он кричал об этом. И как-то все связано с детским садом, причем, скорее всего, Светлана Эдуардовна — лишь марионетка. Ее подставили. Уж не Любовь ли Аркадьевна связана с похитителями? Надо постараться разузнать об этой даме.

Мысли стали путаться, но сна так и не было. Пришлось встать и пройти на кухню за таблеткой. Проходя мимо комнаты, где спала Иринка, я постояла, прислушиваясь. Там было тихо. Когда опять легла, мой мозг начал «выкидывать» картинки происшедшего, то я в подробностях вспомнила Гришкину голову, лежащую на праздничном блюде, кивающую мне, будто соглашаясь с моими доводами. То вдруг отчетливо представила, как этот негодяй подвешивает кошку, любимицу ребятишек. Чувствуя, что если я дальше буду представлять себе подобные сцены, то уснуть мне вряд ли удастся, даже с помощью снотворного. Поэтому я разрешила своей совести спрятаться на время, и дала волю фантазиям, где главными действующими лицами были я и Валерий. И с фразой: «на чей вопрос ищу ответ, играя в мозаичность слов», вынырнувшей откуда-то, я блаженно уснула.

Ирине не спалось. Она старалась лежать тихо, чтобы не беспокоить Настю, которой и без того в последнее время доставила немало хлопот. В голове вихрем проносились события последних счастливых лет. Вот Дашенька, покачиваясь и протягивая ей ручки, делает первый шаг. И первое слово, совсем маленькая она звала ее: « Мака». Иринка шутила: «все мамы как мамы, а я макака какая-то», пока не поняла, что ее девочка связала воедино, «какая мама». Утро, когда у дочки прошла температура, и врачи сказали, что кризис позади. В тот день она накупила выздоравливающей девочке много игрушек, потратив все деньги, которые копила на сапоги. Совсем недавно, решив, что дочери пора научиться рисовать не только карандашами, она приобрела альбомы, кисти, акварельные краски, и они с маленькой художницей весь вечер учились ими пользоваться. Оставив ненадолго дочь одну, она застала ее за самозабвенным раскрашиванием листа в темно-синий цвет. На вопрос, что она рисует, Дашенька недоуменно подняла глаза, и, удивляясь непонятливости мамы, сказала, что рисует дворец и принцесс, прибывших на бал. «Но почему весь листок синий? И где эти принцессы?». Дашутка как-то снисходительно начала объяснять непонятливой маме, что просто погода плохая, и принцесс не видно за дождем.

Ирине очень хотелось плакать, но слез не было, не было ничего, кроме этих воспоминаний, которые, как ей казалось, давали возможность хотя бы дышать. Она пыталась строить версии, но когда она возвращалась в реальность, где ее дочку украли, что-то щелкало в ее голове, и она опять представляла картинки из недалекого, но, кажущегося уже таким недостижимым, прошлого. Она слышала, как Настя прошла на кухню, остановившись у ее дверей. Потом все стихло. Ирина долго вслушивалась в звуки, доносящиеся из подъезда. Кто-то поднимался по лестнице, но до их этажа не дошли. Хлопнула дверь у Кузьминичны. Потом все стихло. Ей почему-то казалось, что если она уснет, с Дарьей случится что-то плохое. И женщина боролась со сном, гнала его от себя. Но все-таки она заснула.

Разбудила смска, пришедшая с незнакомого номера: «Мама, почему ты оставила меня дома одну, мне страшно». Женщина рванулась в свою квартиру. В коридоре привычно щелкнула выключателем, но света не было. Обезумевшая мать металась по темным комнатам с криком: «Доченька, ты где?». В ответ из спальни донесся детский плач. Толкнув закрытую дверь так, что та еле удержалась на петлях, Ирина в растерянности остановилась. Комната была пуста, окно распахнуто, а на подоконнике сидела Дашуткина игрушечная собачка и плакала голосом девочки. Женщина подскочила к окну, схватила игрушку, обняла ее и ступила на подоконник.