Искупление злодейки

Кира Иствуд (2024)

Каждую ночь мне снится кошмар. Будто обитель целителей сожжена, а меня — избитую, измученную — ставят на колени перед пугающим мужчиной с ледяными глазами. Он оборотень барс, жестокий вожак ледяной стаи. Его губы трогает холодная усмешка …а через миг он отрубает мне голову. Но сон — это просто сон. И днём моя жизнь служительницы при лечебнице идёт своим чередом. Пока однажды к нам в темницу не привозят осуждённого преступника с ледяными глазами… Такими же, как у мужчины в моих снах.

Глава 2

*** Элиза

В небольшой деревянной пристройке к храму было холодно, пусто и довольно темно. Жёлтый огонёк магической лампы не справлялся с густым сумраком. Но здесь хотя бы ветер не кусал щёки и не застывал льдинками на ресницах. А ещё — никто не пялился и не шептался за моей спиной.

Снаружи были слышны голоса и завывания вьюги, но сюда никто не заглядывал.

Сидя на лавке перед корытом, я уже второй час мучилась с заданием, которое дала Фаира. Моя зелёная накидка младшей служительницы насквозь пропахла едким мылом. А проклятые бинты отстирывались с трудом. Ни чистящий порошок, ни тёрка не помогали. Пальцы онемели от холода и гнулись плохо, сделавшись как замёрзшая на морозе проволока.

Но я не жаловалась.

Мне было приятно помочь хоть с чем-то действительно важным.

Эти бинты послужат для солдат, которые каждый день прибывают с беспокойной границы, где войска сдерживают монстров пустоши, мечтающих прорваться на мирную территорию.

Отряхнув пальцы от воды, я выдохнула на красные ладони облачко пара. Яростно растёрла до жгучей боли, а потом снова погрузила в ледяную воду. Натаскать её тоже было задачей не из лёгких — будь я магом, то и вскипятить и принести — не было бы проблемой. Или даже не магом, а просто оборотнем, которых тут большинство — то физической силы и жара в крови мне хватило бы, чтобы без труда выстирать хоть пять таких вёдер.

Впрочем, говорят в столице, вообще не нужно ничего стирать вручную.

Я слышала от Фаиры, что в больших городах Руанда, Аштарии и Лимерии есть мастера, способные очистить одежду одним щелчком пальцев. А ещё на улицах никогда не гаснут фонари, и там бывает то, что называют “лето”… Мне не хватало фантазии представить — как это, когда нет снега. Я видела на картинах в библиотеке зелёные луга… Но правда ли так бывает? А может, это тоже сказка?

Увижу ли я подобное своими глазами?

Для меня жизнь начиналась и заканчивалась в холодных стенах обители. Ничего кроме неё я не знала. Как очнулась здесь два года назад — так и оставалась тут по сей день. Я была обычным человеком — не оборотнем, не магом, не воином. Но преступницей, отбывающей наказание.

Ко мне проявили высшую милость.

Меня должны были казнить.

Но дали второй шанс… Я искренне желала использовать его, чтобы искупить вину. А до этого времени, я буду стараться изо всех сил. И это правильно, что пока я носила воду, никто дёрнулся помочь. А служительницы прошли мимо, брезгливо отворачиваясь и осеняя себя священным кругом Ньяры, который должен был отгонять зло.

Злом здесь была я.

Я это знала. Я это хорошо выучила.

И ни на кого не обижалась и не злилась.

Я была благодарна, что мне оставили жизнь.

И в душе, глубоко-глубоко, я ждала что однажды все заметят как я стараюсь. Увидят, что я уже изменилась. И тогда… тогда они примут меня.

…полюбят.

Я вспомнила утреннюю встречу с Фаирой. И сердце кольнула зависть.

Но я тут же тряхнула головой. Нельзя! Нельзя желать такого же! Я пока не заслужила. Может, когда-нибудь, но не сейчас.

Чтобы больше не думать о запретном, я, как могла сильно, выжала один из чистых бинтов и, встряхнув, повесила на растянутую в помещении верёвку. Потом добавила в корыто чистой воды из ведра, взяла очередной испачканный в бурой крови кусок ткани и стала полоскать.

Вода шумно плескалась, в её беспокойной глади отражалось моё лицо. Из-за плохого освещения оно казалось почти чёрным, особенно в области рта и глаз. А ещё, оно улыбалось, хотя мои губы были неподвижны.

Отражение вглядывалось в меня с выражением недоумения.

— Как ты можешь это терпеть, Элиза? — спросило оно, шевельнув чёрным ртом.

–…

— Фаира просто свалила на тебя свою работу! А этот мерзкий волк разве что не облизывал взглядом!

–…

— И почему никто не помог натаскать тебе воду? А от горячего источника, попросту отогнали, как надоедливую муху!

–….

— Чванливые, мелочные, недостойные существа! Ещё называют себя “святыми сёстрами”! Они не лучше тараканов!

–…

— Разве ты не желаешь справедливости? В чём смысл второго шанса, если ты не живёшь?! Ты ведь хотела попробовать ту сладкую конфету, что видела на кухне? Почему не украла? Никто бы не узнал! А тёплое одеяло — почему его до сих пор тебе не выдали?! Возьми одно, пока никто не ви…

— Хватит! — раздражённо шикнула я на своё отражение, а когда оно не пожелало замолкать, ударила по нему ладонью. Брызги полетели в стороны, ошпаривая холодом щёки. — Из-за тебя меня все считают странной! Хватит говорить со мной!

— Я и есть ты, — засмеялось чёрное лицо с провалами глаз. Оно искажалось от раскачивающейся воды, и было похоже на чернильную кляксу. — Я лишь желаю счастья для тебя. Для нас. Твой метод не работает. Ты здесь уже два года — лишённая памяти и смысла жизни. Два года делаешь, что велят. Стираешь, моешь полы, прислуживаешь без единого возражения. Разве хоть на шаг ты приблизилась к искуплению? Разве услышала хоть одно доброе слово? Если ты дашь право мне решать, то…

— Нет. Нет! — Крикнула я, отбрасывая бинт в воду и закрывая уши. — Демон! Уйди! Не хочу тебя слышать!

–Ты как ребёнок, честное слово. Думаешь, закрыла глаза и никто тебя не видит? Я внутри твоей головы. Я твой разум. Твоя душа. Твоё сердце. Ты не можешь закрыться от меня.

— Просто замолчи! — выпалила я, чувствуя отчаяние, что перехватывает горло. — И хватит посылать мне эти странные сны!

— Я не при чём. Это отголосок твоей силы, памяти о которой нас лишили. Ты видишь будущее — каким оно будет, если не изменишься прямо сейчас.

— У меня всё идёт хорошо! Скоро я искуплю вину.

— Как скоро?

— Через год!

— Или через два?

— Или через два!

— Или через десять? — издевалось отражение, кривя чёрный рот.

— Да пусть бы и десять!

— Скорее ты просто помрёшь от очередной лихорадки. Прошлая тебя едва не скосила.

— Значит так тому и быть!

— Ну а как же твой список?

–… список? — пискнула я, сжав бинт.

— Да, тот самый список, — издевательски протянуло отражение. — Список тайных глупых желаний. Ты ещё старательно пополняешь его каждый день и прячешь в щель в стене. Там есть и про конфету, и про лето, и даже про любовь. Сегодня ты ведь кое-что туда вписала после встречи с Фаирой. Дайка вспомню… а! Что-то про поцелуи, объятия, стоны и…

— Хватит! — завопила я, чувствуя, как щёки полыхнули стыдом. — Замолчи! Этот список на будущее! Не на сейчас! Сначала я заслужу прощение и…

— Элиза! — раздался вдруг в пристройке женский окрик.

Я подскочила как ужаленная, испуганно уставившись на высокую фигуру в белой мантии, которая разъярённо шла ко мне от дверей.

Белое в обители носила только старшая смотрительница Морелла. И хуже не было беды, чем попасться ей на глаза в момент “греховности”. Например… в момент, когда дурацкое отражение выводило меня на очередной бессмысленный спор.

Сейчас довольное — оно растворялось в воде. Зато Морелла уже нависла сверху, заслоняя собою тусклый свет магической лампы, горящей под потолком.

Морелла была оборотнем-росомахой. Высокой — выше любой женщины, какую я только знала. И свирепее самого голодного пса. Её чёрные блестящие волосы были гладко прилизаны и стянуты на затылке в тугой пучок.

Иногда я думала, что именно поэтому Морелла такая злая — из-за этого пучка. Он, должно быть, болезненно тянет кожу. И возможно, из-за него же она никогда не прячет звериные клыки, отчего выражение её острого лица всегда выглядит хищно, будто смотрительница готова вцепиться в чью-нибудь глотку.

Чаще всего — в мою.

— Элиза! — рявкнула она, стиснув моё плечо. Её ногти чуть удлинились и укололи кожу сквозь мантию. Голос женщины зазвучал натянуто-ласково: — С кем ты сейчас разговаривала?

— Ни с кем, — пролепетала я, не в силах справиться с удушающим страхом.

Ветер закачал створку приоткрытой двери. Пронзительно заскрипели петли.

Смотрительницу я боялась. И тем страшнее мне было, чем тише и медленнее она говорила.

— Ложь — это грех, — протянула женщина, заглянув в мои глаза. Её пристальное внимание невозможно было выдержать. И когда я отвела взгляд, она цепко взяла меня за подбородок. — Знаешь, как многоликий бог наказывает лжецов?

–…заставляет их языки гнить.

— Верно, — растянула губы смотрительница. — Так зачем ты испытываешь судьбу? Зачем грешишь, Элиза?

— Нет, я…

— Какую грязную ворожбу ты здесь наводила? Отвечай!

— Я никогда не…

— Ложь! — её ладонь хлёстко ударила меня по лицу, сбивая с ног. Я упала на колени, едва не перевернув корыто с водой. Рука у Мореллы тяжёлая, она всё-таки оборотень.

Щека у меня горела, тело дрожало. “Я заслужила, заслужила”, — повторяла я в уме, вздрагивая от обиды и боли. К глазам подкатила влага, а в горле встал удушливый ком.

Но плакать нельзя. Иначе будет хуже.

— Что ты здесь делала, мерзавка?! О чём говорила с демоном?! Или пыталась связаться со своими дружками-культистами?

Я отрицательно помотала головой, не рискуя подняться на ноги. На коленях безопаснее, особенно если опустить подбородок пониже, признавая вину.

В таком положении смотрительница не сможет ударить меня слишком уж сильно…

Развернувшись, Морелла начала бешено сдирать с верёвки настиранные мною бинты. Швырнула их на пол. Вдавила каблуком ботинка, превращая мои труды в грязь. Она так яростно топтала бинты, будто они отравлены.

— Теперь всё это придётся сжечь, — глухо, по-звериному рычала она. — Этого ты добивалась? Или взялась за эту работу, потому что на бинтах кровь? С кровью нравится играться? Что ты задумала, ведьма? Неужто пробудить свою проклятую магию? Ззззнаю я таких, как ты. Хорошо ззззнаю. Ну-ка пойдём!

Схватив меня за руку, она резко потянула вверх, так, что плечо пронзила боль. Я едва успела встать на ноги, как Морелла уже вытащила меня на улицу. Потащила через людный двор, шипя будто змея:

— Ты греховна! Ангельское личико и чёрное нутро. Я насквозь тебя вижу. Вижу, но всё равно хочу помочь. Даю шанс снова и снова. Просто трудись со смирением. Отрабатывай долг с благодарностью и молитвой в сердце. Исполняй несложную работу и забудь демонскую грязь. Но что делаешь ты? Плюёшь в протянутую руку! Тянешься к скверне!

Снег забивается в ботинки, щиплет холодом щекотки. Я как могу быстро перебираю ногами, чтобы не упасть. Потому что, если упаду, смотрительница не остановится — просто потащит по снегу волоком. Я стараюсь не смотреть по сторонам, чтобы не видеть царапающие взгляды, полные презрения. Кроме служительниц, во дворе есть и солдаты — те, кто прибыл от границы и теперь проходит лечение.

Они тоже всё видят. Всё знают.

Каждый здесь знает, кто я.

Я не слышу, о чём они говорят, но мне мерещится, будто могу различить витающие кругом мысли:

Ведьма.

Зло во плоти.

Преступница. Убийца.

Почему её не казнили? Почему мы вынуждены её терпеть?! Хуже неё никого нет.

Слёзы снова подкатывают к глазам. “Отражение говорило правду, — с горечью понимаю я. — Что бы я ни сделала, никто и никогда не посмотрит на меня иначе, чем с презрением”.

Даже я сама не чувствую к себе ничего иного. Мои мысли греховные. Я говорю с демоном. Я желаю любви. Испытываю зависть.

И эти бинты — я стирала их без смирения, а с мыслями, что меня полюбят. Что так я что-то получу взамен. Почему я не смогла промолчать, когда отражение заговорило со мной? Почему я ответила ему, хотя знала, что нельзя?

Снова я всё сделала неправильно. Потому что я сама — неправильная. Сломанная, искорёженная, будто глиняная статуэтка, которая разбилась, а её склеили как придётся, перепутали местами руки и ноги, и голову посадили криво, не той стороной.

Из-за этой неправильности изуродованную статуэтку начала пожирать гниль и плесень.

Как ни чисти — она появляется вновь и вновь.

Морелла это чует.

Она видит меня насквозь.

Знает, что хотя я опускаюсь на колени, всё равно думаю о запретном — о сладкой конфете, о чужой недоступной мне любви.

Сейчас Морелла тащит меня в одиночную каморку, где я буду зажата в тисках четырёх глухих стен. Там, окружённая кромешной голодной тьмой, я должна буду молиться — без еды и воды, до самого утра, чтобы глубже осознать свою греховность.

Но прежде чем она заводит меня в замок, позади раздаётся протяжный стройный гул военных труб.

— Старшая, — спешит уже к нам от ворот помощница смотрительницы. — Прибыли высокие командиры от границы. Требуют открыть врата!

— Так что ты медлишь! — срывая голос, кричит ей Морелла. — Делай, как велят!

Отпустив мою руку, она торопливо разглаживает ладонями своё белое одеяние, на котором из-за меня теперь есть несколько мокрых пятен.

— Иди работай. Что б я тебя не видела, — цедит смотрительница в мою сторону, и, повернувшись, идёт встречать гостей.

И хотя она сказала мне уйти, мои ноги почему-то прирастают к земле.

Странное чувство зарождается в груди:я должна остаться. Это важно.

Я вытягиваю шею, чтобы рассмотреть, что происходит.

Ворота уже открывает привратница.

Тяжёлые створки разводят в стороны солдаты обители, и внутрь въезжает конный отряд. Это оборотни-волки — мощные тела закованы в магические кожаные доспехи, которые мерцают в свете зимнего солнца. К поясным ремням крепятся тяжёлые мечи, такими можно запросто отрубить чью-то голову. Под сёдлами алые вальтрапы с изображением скалящегося волка — символа королевства Руанд.

Заехав во двор, солдаты затягивают следом повозку с железной клеткой. В ней лежит истекающий кровью крупный зверь.

“Снежный барс”, — шепчутся кругом.

Я тоже смотрю во все глаза.

Шерсть зверя слиплась от крови, из оскаленной клыкастой пасти паром вырывается частое болезненное дыхание. Но и в таком плачевном состоянии он выглядит величественным… и весьма опасным.

Даже на расстоянии я чувствую его клокочущую яростью ауру… и у меня волоски на затылке встают дыбом. Это не просто зверь — это оборотень. И оборотень огромный — размером ближе к медведю! Если бы его широкие лапы и тело не были стянуты толстой антимагической цепью, он бы наверняка разломал прутья, будто хрупкие ветки.

Клетку протаскивают на середину двора. Следом за ней — красными пятнами по белому снегу — тянется алый след. Раны у зверя серьёзные, если ничего не сделать, он попросту истечёт кровью.

Заворожённая, я скольжу взглядом по чёрно-белой шкуре, по широкой спине, мощной звериной шее… а потом смотрю в его глаза…

И тело будто пронзает молния. Из моих лёгких на миг выбивает воздух

Его глаза яркие, пронзительные, с бурлящей синевой, с кипящей ледяной ненавистью. Жуткие, но… красивые… они мне что-то напоминают. Кого-то. Но память, как нарочно, укрывает знание тьмой. Точно кошмар, что не можешь вспомнить с первыми лучами рассвета.

Служительница разговаривает с капитаном отряда — суровым желтоглазым оборотнем. По поджатым губам я понимаю — Морелле не нравятся новости. Ветер доносит до меня слова:

–…важный военнопленный, остального вам знать не нужно. Через пару недель прибудут из столицы. До этого времени ваша задача проследить, чтобы ирбис не помер — но эта сволочь на редкость живучая. Просто держите служительниц подальше от него. Ради их же блага.

— Зверь пустоши в стенах обители — к беде, — проворчала Морелла. — Неужели это необходимо? Не лучше сразу казнить отродье? Я думаю…

— Ваша задача — не думать, а выполнить приказ! — процедил мужчина, и его жёлтые волчьи глаза вспыхнули.

–…конечно, — смотрительница покорно склонила голову. — Прошу прощения. Да благословит вас свет Ньяры.

Но не только она считает, что оставить здесь пленённого — дурная затея. До меня доносятся голоса других сестёр обители:

— Это ирбис… Зверь пустоши… Они все убийцы! Воплощённое зло! Мой брат погиб, защищая границы от налётов этих дикарей. Почему мы должны держать его здесь? Кормить! Нам самим едва хватает еды!

“Они называют его злом…” — мысленно подмечаю я. И странное чувство зарождается в груди — смесь удивления и сопричастности.

Он чудовище… Они все это твердят. Кто-то смотрит с настороженным недоверием, кто-то — со злостью и обвинением. И абсолютно все — с ужасом…

Ах, вот как это выглядит со стороны! Я привыкла, что здесь только меня называли злом. Только в меня тыкали пальцем. А теперь про меня забыли, потому что я — “на исправлении”, а здесь — “чудовище во плоти”.

Чудовище, которому, очевидно, плевать, что его считают злом. Судя по взгляду, он желает подтвердить и укрепить это звание, растерзав всех на кровавые ошмётки. И на меня он смотрит так же, как на всех, не зная, что я тоже маленькое зло.

Не зная…

“Он единственный не знает”, — понимаю вдруг я.

А даже если узнает — для него это ничего не изменит, ведь он чудовище с большой буквы. Куда более страшный, чем я. Для него я — слабая маленькая служительница обители.

Впервые я вдруг стала обычной. Как все.

Это было неожиданно приятно. Это ощущалось так, будто внутри живота собрались пузырьки и тихонько лопались, заставляя меня вздрагивать.

Я понимаю, что мои эмоции странные — снова неправильные, как я вся. И я должна думать и чувствовать иначе. Должна смотреть на ирбиса, как смотрят другие — вон, солдаты обители скалят волчьи клыки и держатся за эфесы мечей, готовые чуть что — пустить оружие в ход.

Ирбисы — наши враги.

Дикое племя оборотней-барсов, обитающее в ледяной пустоши и совершающее частые набеги на богатые земли Руанда. Многие солдаты, кто лечится здесь, пострадали от их клыков, мечей и ледяной магии.

Женщины-служительницы показательно плюют в сторону барса, ведь немало их сыновей, мужей и братьев погибло в боях с этими дикими кочевниками.

Зверь в клетке скалит белые клыки, напрягает могучие мышцы так, что трещат цепи. И неожиданно одна трескается…

А в следующий миг вдруг оборотень с рёвом начинает метаться в клетке, заставляя всех отшатнуться, а кого-то даже упасть в снег. Никто не успевает среагировать, как его стальная тюрьма уже переворачивается. Прутья сминаются, и зверь выскакивает наружу, сотрясая воздух рёвом. Охрана кричит, сёстры в ужасе бросаются врассыпную, и только я неподвижно стою, забыв, как дышать.

Командир рявкает, отдавая приказ. Солдаты уже призывают магию.

Воздух вспыхивает сложной вязью, которая устремляется к мчащемуся к воротам зверю. Магия нитями опутывает мощное тело, вминаясь в мышцы до крови. Ирбис ревёт, трясёт головой, его спину сотрясает от ударов синих молний. Раз. Второй! И вот, сцепив челюсти, зверь валится на белый снег, теряя сознание.

Из его пасти вырывается облачко пара, и тело начинает преображаться.

Оно уменьшается в размерах, чёрно-белая шерсть исчезает, обнажая человеческую кожу, испещрённую белёсыми шрамами. Позвоночник выпрямляется, изогнутые когти втягиваются в пальцы. Сверху возникает изорванная рубаха, вся в бордовых разводах. Судя по всему, спину мужчине исполосовали хлыстами.

Спустя три удара сердца, на снегу уже лежит не зверь, а человек. Мужчина.

Его крепкие, тренированные боями мышцы бугрятся рельефом. Чёрные волосы с редкими белыми прядями разметались по снегу. А лицо даже в бессознательном состоянии искажено от ярости.

Это лицо…

У меня пересыхает во рту.

Я видела это лицо сотни раз. Его невозможно забыть. Невозможно перепутать! Оно снилось мне слишком часто… мучило ночами! И вот — его обладатель здесь. Передо мной.

Происходящее кажется мне нереальным.

Будто ещё один кусочек сна. Осколок кошмара.

Солдаты что-то кричат, суетятся служительницы, но для меня мир сливается в общий гул.

Но раз ОН здесь… значит ли это, что отражение было право — и мои сны, это возможное будущее? Если кто и заявится за этим зверем, то это будут не солдаты Руанда. Это будут его соклановцы. Они разрушат обитель. Отомстят нам всем.

Значит… грядущее предрешено?

Значит… мы всё умрём?

Сердце спотыкается в груди, а потом начинает колотиться так бешено, будто сейчас проломит рёбра. Я вдруг понимаю — вот он, мой шанс на искупление.

Вот то огромное доброе дело, что я могу совершить!

Предотвратить ужасное будущее. Остановить резню до её начала.

И тогда…

Тогда…

Я искуплю вину.

И стану свободна!

— Смотрите, — вдруг говорит кто-то, — безумица-то улыбается.