Обнажённая натура продаст художников

Сергей Е. Динов (2022)

Из полевого дневника сценариста: «Эта история — хулиганские зарисовки про балбесов, попавших под бандитский замес в 90-ХХL». Или вынужденные приключения двух художников, афроамериканца (приёмного сына одного из них) и неудачника-сценариста, обворованных предприимчивой авантюристкой, в которую все четверо были влюблены.

Сепаратные разговоры

Пока Лемков споласкивал своё бренное тело под душем, компания гостей не бездельничала. Артур прибирал со стола, сгребал с досок столешницы крышкой от банки остатки съестной массы в полиэтиленовый пакет. Точилин накидал на пол газет, хоть как-то прикрывая липкий, вонючий, бетонный пол. Мокрый костюм топорщился на обычно выглаженном, аккуратном Точилине, будто картонный. Пришлось снять пиджак и галстук. Он остался в серой рубашке. Белой на похороны не нашлось. Чёрный Тима отнёс поближе к лестнице все пустые бутылки, подсветил себе зажигалкой и воскликнул:

— Есть водка?! О-о-о! Много водка?! Ящик?! Хорошо!

Принёс, поставил на лавку полную бутылку «Посольской» с винтом. С завинчивающейся пробкой.

Тамара так и стояла, вжавшись спиной в опустевший стеллаж, отчего напоминала носовую корабельную статую. Брючный костюмчик у неё был из тонкого, фактурного материала, соблазнительно облегал её рельефную фигурку. Чуть скуластое личико, с раскосыми татарскими глазами было бы очень милым, если бы его не коробила гримаса испуга, ненависти и злобы.

На обеденной лавке с неприхотливой снедью обходительным негром Тимой были культурно установлены три новые стеариновые свечи в стеклянных литровых банках из-под солений. Свечи красиво высветили изумрудное, баночное стекло и осветили убогое, опустевшее прибежище художников и бомжей, названной Лемковым «ковчегом изгоев» ещё во времена Олимпиады-80, когда власти выселяли из столицы за сто первый километр всех пьющих, бомжей и малоимущих.

Под самым потолком мастерской на дощатых ставнях узких окон едва обозначились солнечными лучами оранжевые щели. Мрачное цинковое корыто, доверху наполненное воском, по-прежнему громоздилось поверх шашлычного мангала посередине мастерской. Тамара иногда посматривала на это загадочное сооружение, пыталась определить, что бы это могло быть.

Когда прекратилось шипение воды в душе, Точилин, Ягодкин и Тима-сын втроём уселись на диван, приготовились к выходу главного прокуратора — Тимофея Лемкова. Тамара, как и положено осуждённой, осталась стоять.

Тимофей-старший вышел в залу в старом драном, махровом халате. Ожесточенно пошебуршил руками мокрые волосы под серым вафельным полотенцем. Ноги его шаркали по полу в кожаных сандалиях времен счастливого детства.

— Выкладывай всё, как есть, миф-универсал, — обратился он к нежданной гостье, но даже не взглянул на неё, уселся верхом на табурет, с хрустом свернул головку с «Посольской» и разлил по четырём чистым пластиковым стаканчикам горячительную жидкость. — Какую подлянку ещё задумала?

Точилин глянул на Тамару, с горечью осознавая, что так и не смог разлюбить эту великолепную стерву. Он ожидал, что нежданная гостья возмутится, возможно, прояснит, почему Тимофей небрежно называет её мифом-универсалом.

— Ладно, — неожиданно бодро ответила Тамара, точно так же уселась верхом на второй табурет, придвинулась к лавке. Лихо опрокинула в себя водку, налитую, вероятно, для Артура. Тот лишь похватал пальцами воздух. Точилин и чёрный Тима последовали примеру решительной женщины.

Тамара не отважилась закусить наваленной в тазик снедью, осевшим от выпитой водки голосом она заговорила:

— Мальчики, давайте прекратим балаган. Я обещала, что устрою тебе новую жизнь? — обратилась она к Тимофею-старшему. С полотенцем на голове, сгорбленный, жалкий, Лемков выглядел как бедуин в чалме, что растерял всех своих верблюдов и засыхает в пустыне от жажды.

— Обещала, — продолжила она. — Я долго ждала твоего решения. Не дождалась. Тогда я поступила решительно и резко…

— Резко, — повторил Тима-сын, удивлённо хмыкнул. — Резко. Хорошо сказала. Запомню.

— Вместо того, чтоб твоему барахлу пылиться ещё тысячу лет, я его реализовала.

— Реализовала, — вторил ей Тима-сын. — Файн! — и шутливо пропел:

— Ай лайк ит! Мув ит, мув ит!⁸

— И представь, — Тамара зыркнула прекрасными, но злыми глазами в сторону чёрного Тимы, но обращалась к Лемкову. — Получилась очень приличная сумма, с которой ты сможешь начать совершенно новую жизнь.

— Сколько? — спросил с набитым ртом Тимофей.

— Коммерческая тайна, — понизив голос, ответила Тамара. — Скажу только тебе, Тима, тет-а-тет.

— Говори, — потребовал Тимофей. — От сына и друзей у меня тайн нет.

— Да, — ввернул оживший Артур. — У друзей нет тайн от друзей.

— Помолчи, — грозно потребовал Тима-сын.

— Не стоит озвучивать, — засомневалась Тамара, — это очень приличная сумма.

— Сколько? — настаивал Тимофей-старший.

— Ну, как хочешь, — проворчала Тамара. — Только на этой кредитке — сто десять тысяч с небольшим, — и она вновь выложила перед Тимофеем на лавку блескучую карточку.

— Долларов? — восторженно прошептал Точилин.

— Гривен! — огрызнулась Тамара. — Конечно, долларов, Точила. Ферштейн?!

— Заладила: ферштейн-ферштейн, — огрызнулся Точилин. — Слов других не выучила, фройля?! Нихт фирштейн!

— За всё? Сто десять?! — зловеще усмехнулся Тимофей.

— Ах, ты — оборвыш! — смело заблажила вдруг Тамара. — Алкаш непросыхающий! У тебя в жизни больше червонца баксов на руках никогда не водилось! Что ты корчишь из себя Рокфеллера, идиот?!

— Вот оно — попёрло настоящим, смердящим, — тяжко вздохнул Тимофей. — Э-э, хе-хе. Миф-универсал, одно слово.

— Вот же — Раша! — прохрипел чёрный Тима. — Сумансшешая страна! Рокфеллеры подвале сидят.

— Че тебя корёжит, рванина драная?! — продолжала злобствовать отважная Тамара. — Ты должен броситься мне на шею и умолять увезти отсюда! Тебя же лечить надо, облезлый! Ты скоро сдохнешь от пьянства и своих болячек!

— Заткнись, — спокойно попросил Лемков.

— Да, — поддержал Тима-сын. — Замолкни, женщина. Что разоралась, не знаю, как… кондуктор?! Есть ещё Москва кондукторы автобусы, нет, а, Жора?

— Послушай, — продолжил Лемков, низко наклонился к сведенным коленям некогда любимой женщины, но прикоснуться руками не посмел. — Одна картина в золоченой раме, что ты спёрла, потянет на поллимона гринов. Это в первом прикиде. И не на аукционе. Ведь это — подлинник.

— Отдала через посредника за сотню. Поторопилась, знаю, — попыталась оправдаться Тамара. — Но ты же сказал: это копия, что ни один эксперт не докопается, что подделка!

— Ты — полная дура! — злобно прошипел Лемков. — Я сказал: копия, чтоб ты губы не сильно раскатывала! Это был подлинник. Чужой. Я должен был сделать копию. Не успел. Теперь мне башку оторвут и закопают. Дальше, — он остановил жестом Тамару, которая выпрямилась на табурете для решительного объяснения. — Ты унесла все мои копии: Коровина, Репина, Дейнеки, Петрова-Водкина…

— О! Водкина! — воскликнул осоловелый Артур и будто ожил для радостей жизни. — Налейте водкина, друзья! Не стесняйся, пьяница, носа своего, он ведь с нашим знаменем цвета одного! — процитировал он «нетленки» Губермана.

— Заткнись! — потребовал чёрный Тима. — Папа говорит.

— А мои картины? Куда дела мои картины?! — встряхнул полотенцем на голове Тимофей.

— Сдала в банк, на ответственное хранение. Мои друзья, по первому нашему требованию, переправят их в любую галерею Европы, — ответила Тамара.

— По-нашему? — возмутился Лемков. — Нашему?

— Да. Нужны две подписи под заверение нотариуса, — тихо и терпеливо пояснила Тамара. — Твоя и моя.

— А я тебе разрешал всё это, — Лемков махнул рукой в сторону двери, — выносить?!

Тамара смиренно склонила голову.

— Ты бы никогда не разрешил и… подох бы от пьянства в своем вонючем подвале! — воскликнула она. По её щекам покатились крупные… восковые слезы.

Точилин удивленно глянул на корыто с воском, поверхность которого затуманилась и теперь действительно напоминала холодец, сваренный из свиных ножек.

— Что ж теперь?! — всхлипнула Тамара. — Что?! Ну, убейте меня!

— Папа тебя резал куски, — усмехнулся Тима-сын. — Мы тебя пожарили, отправили в ад. Прощай.

— Что ты несёшь, ниг-гер? — злобно фыркнула слюнями Тамара на всю благообразную троицу, чинно сидевшую на диване.

— За нигера ударю даже белую женщину, — грозно проворчал чёрный Тима.

— Давай, — смело сказала Тамара и выпрямилась.

Тима-сын коротко взмахнул длинной рукой. Клацнули зубы. Лицо молодой женщины завесилось растрепавшимися волосами. Цокнула о цемент пола отлетевшая, тяжёлая заколка. Тамара медленно вернулась в исходную позицию, повернувшись к ошалевшим зрителям на табурете всем телом, долго и злобно смотрела на чёрного Тиму, сверкая белками глаз сквозь завесу чёрных блестящих волос.

— Ты мне за всё ответишь, негр, — злобно прошипела Тамара.

— Негр — это хорошо, — согласился Тима-сын и заложил ногу на ногу. — Давай, рассказывай, как ограбила моего папу. Рассказывай. Я буду слушать, потом советовать, как с тобой поступать, наглая женщина. Своровала всё. Пришла. Сидит, за-ра-за. Ругается еще. Папа чуть не умер. Написал записку. Я летел из Европа. Один день делал визу через амэрикэн посольство в Германия. Разрыв сердца получил. Папа тут лежит свеча руке. За что ты довела папу? Отвечай.

После хлесткой пощечины Лемков, Точилин и Ягодкин остались потрясены решительным поступком чёрного Тимы, но никто не посмел комментировать.

— Убьём её? — спросил Тима-сын всю компанию. — Разрежем куски, пожарим корыто? Репетиция был, да?!

Нарушил, как говорится затасканным литературным штампом, повисшую зловещую тишину, сам болезненный Лемков. Он хрипло откашлялся, кротко взглянул из-под чалмы полотенца на приёмного сына и попросил:

— Не надо, сынок. Грех это.

— В Америка я грохнул бы эта женщина, не задумался. Бросил труп Гудзон и плыви себе Раша.

Чёрный Тима зловеще помолчал, потом широко улыбнулся, сообразил, видимо, что изрядно всех напугал, сказал:

— Шутка, — и задорно рассмеялся.

Точилин с Ягодкиным задвигались, заёрзали задницами на колких пружинах продавленного дивана, облегченно похмыкали.

Царственным жестом усталой матроны Тамара убрала с лица блестящие пряди волос.

— Понятно. Шутники собрались. Давайте думать, придурки, что дальше делать, — устало предложила она.

— За придурков точно глаз дам! — обозлился уже серьёзно чёрный демон Тима и приподнялся, навис над велико-лепной женщиной. — Держит нас за придурков, стерва! Отдай папе всё! Картины, деньги и — вали! Куда хочешь, с кем хочешь.

— А если захочу с тобой, негр, — неожиданно смело заявила Тамара. — Поедешь?

— С тобой?! — презрительно прищурился Тима. — Твар! Никогда! Я лучше с улица за сто долларз сниму девушка, воспитывать буду, в Америка увезу. Но с тобой, стьерва и продажная простьитутка, — никогда!

— На том и порешим, — устало согласилась Тамара. — Кончайте валять комедию. Расходитесь. Нам надо с Тимошей потолковать наедине. Послезавтра утром мы улетаем через Афины в… Не важно. Улетаем в другой мир. В другую жизнь. Все свободны, господа. Паспорта, визы… я всё сделала, Тима. Вот твой паспорт, — она выложила потрёпанную красную книжицу Лемкова, старый его, зарубежный паспорт на обеденную лавку. — Собирать тебя — только умыть. Всё. Повторяю: все свободны! Переговоры окончены. Сейчас, — она глянула на золотые часики на своём запястье, — почти десять. Полчасика разрешаю надо мной издеваться. Морально. Потом подъедут мои ребятки и рассчитаются с вами сполна. С каждым. С тобой негр — особый расчёт!

— Плевал я на твоих ребьяток! — ответил Тима-сын. — Убьем её сейчас, папа! Такой наглый женщьина! Одурьеваю!

— Не стоит о неё мараться, сынок, — вяло возразил Лемков.

— Вот! — вскрикнула Тамара и вытянула над лавкой кулачок с зажатым мобильным телефоном. — Уже вызвала ребят. Будут с минуты на минуту. Они знают, где я!

Чернокожий Тима мгновенно перехватил её руку и выдернул синий телефончик с короткой антеннкой. Глянул на дисплей, повернув к банке со свечой, хмыкнул.

— Врьёт эта женщина! Всё врьёт, — вздохнул он. — Нет сети. Не достаёт в этом подвале твой «Сименс». Не достаёт. — Он вынул из внутреннего кармана пиджака крохотный сотовый, откинул крышечку, пиликнул по клавишам. — «Моторола» — другой дело! Работает. Чёрную братву позвать с Лумумба? С унивьера, а? Водку попьём вместе твое здоровье, папа. Что будем делать? Говори.

— Сваливать, — коротко ответил Тимофей.

Примечания

8

— Прелестно! Я в восторге! Двигайся, двигайся, — вольный перевод с английского — автора.