Неточные совпадения
Она первая должна
была с ним
заговорить. Голос ее точно где внутри отдался у него. Глазами он в нее впился и не мог оторваться, хоть и чувствовал, что так нельзя сразу обглядывать порядочную женщину.
Когда она
заговорила, он в ней распознал волжанку. Говор у нее
был почти такой же, как у него, только с особенным произношением звука «щ», как выговариют в Казани и ниже, вроде «ш-ш». И увидал он тут только, что она очень молода, лет много двадцати. Стан у нее
был изумительной стройности и глаза такие блестящие, каких он никогда не видал — точно брильянтики заискрились в глубине зрачков.
От волнения он должен
был даже присесть опять на скамейку, подальше, у самой кормы. Он поборол в себе желание пойти сейчас в каюту убедиться, что это действительно Перновский,
заговорить с ним.
— Вот что, господа, —
заговорил Виттих громким шепотом. — Вы, во всяком случае, погибли. Хотите пойти вот на что: что сейчас вышло — умрет между нами. Я
буду молчать — молчите и вы!
— Знаете что, Василий Иванович, —
заговорил он раз под вечер, сидя на краю койки больного. — Вам не уйти с вашим характером от большого наказания… Вы это чувствуете… Недаром вы на свою жизнь посягали. Одно средство, — продолжал он, — выиграть время и,
быть может, совсем оправдаться — это… это…
— Зачем же откладывать? —
заговорила немного погромче Серафима и бросила долгий взгляд в сторону двери, где через комнату лежал отец. — Ежели папенька проснется да посвежее
будет… вы бы ему напомнили. А то… не ровен час. Он сам же боится.
Позади раздавались крики утопавших, Теркин их не слыхал. Ни на одно мгновение не
заговорило в нем желание броситься к тем, кто погибал, кто не умел плавать. Он спасал Серафиму, себя и оба замшевых мешка. Подруга его плыла рядом; он снял с себя обруч и накинул на нее. В обоих чувство жизни
было слишком цепко. Они должны
были спастись и через три минуты находились уже вне опасности. До берега оставалось десяток-другой саженей.
— Вы уж слишком, Василий Иваныч! —
заговорил Кузьмичев, и тут только его обыкновенно смешливые глаза обратились к Теркину с более искренним приветом. — Канючить я не люблю, но положение мое из-за той глупой истории с Перновским так покачнулось, что просто и не знаю, как
быть.
— Серафима! — остановил ее Теркин и приподнялся в кровати. — Не говори таких вещей… Прошу тебя честью!.. Это недостойно тебя!.. И не пытай меня! Нечего мне скрываться от тебя… Если я и просил Калерию Порфирьевну оставить наш разговор между нами, то щадя тебя, твою женскую тревожность. Пора это понять… Какие во мне побуждения
заговорили, в этом я не
буду каяться перед тобой. Меня тяготило… Я не вытерпел!.. Вот и весь сказ!
— Знаю, что ты скажешь! — вдруг порывисто
заговорила она шепотом и обернула к нему лицо, уже менее жесткое, порозовелое и с возбужденными глазами. — Ты скажешь: «Сима,
будь моей женой»… Мне этого не нужно… Никакой подачки я не желаю получать.
— Наш знакомец, —
заговорил еще бойчее настоятель, — извещает меня про одно дело, касающееся обители, — он повел головою в сторону казначея, — и всячески обнадеживает насчет нашего ходатайства в губернской управе по вопросу о субсидии для училища. — Казначей крякнул. — Вдвое лестно
было познакомиться! — Настоятель повернулся к гостю, указывая на него рукой, прибавил опять в сторону казначея: — Им желательно
было и нашу обитель посетить.
— Да позвольте, господа, —
заговорил Теркин, — может, и в самом деле здешнему бедному люду придется еще хуже, когда Кладенец
будет городом?.. Ведь я, хоть и давно на родине не бывал, однако помню кое — что. Кто не торговец, тоже пробавляется кустарным промыслом.
Есть у вас и сундучники, посуду делают, пряники, шкатулочники прежде водились.
Еще долго посвящал его Мохов в междоусобия Кладенца;
заговорили и трое его гостей, точно им что-то сразу развязало язык, хотя выпивки не
было. Теркин слушал молча и все дальше и дальше чувствовал себя от этих единомышленников его приемного отца.
И опять он бобыль: ни жены, ни подруги!.. Там, пониже Казани, томится красавица, полная страсти, всю себя отдала ему, из-за любви пошла на душегубство… Напиши он ей слово, пусти телеграмму — она прилетит сию минуту. Ведь кровь
заговорит же в нем, потянет снова к женской прелести,
будет искать отклика душа и нарвется на потаскушку, уйдет в постыдную страсть, кончит таким падением, до какого никогда не дошел бы с Серафимой.
Николай Никанорыч, —
заговорила шепеляво и громко Марфа, — вы что же все скрытничаете? Ведь вам вся подноготная известна. Должно
быть, на свою… принцессу еще спустил… а?
— Позвольте вам заметить, Иван Захарыч, —
заговорил он, меняя тон, — что у каждого человека
есть своя присяга. Я — по совести — считаю вашу лесную дачу хоть и вдесятеро меньше, чем у Низовьева, моего главного патрона в настоящую минуту, но по качеству выше. И оценка ей сделана
была очень низкая при проекте залога в банк.
Она все еще
была смущена. Почему же она не защитила Николая Никанорыча? Ведь он ей нравится, она близка с ним. Такие „вольности“ позволяют только жениху. А сегодня он ей точно совсем чужой. Почему же такой хороший человек, как этот Василий Иваныч, и вдруг
заговорил о нем в таком тоне? Неспроста же? Или догадывается, что между ними
есть уже близость, и ревнует? Все мужчины ревнивы. Вот глупости! С какой стати
будет он входить в ее сердечные дела?..
— Во мне, —
заговорил он, не поднимая на нее глаз, — нет никакого против… тебя, — слово не сразу сошло с губ его, — сердца… Все перегорело… Может
быть, мне первому следует просить у тебя прощения, я это говорю, как брат сказал бы сестре…
— Он ведь ваш товарищ
был в гимназии? —
заговорила Саня и не докончила.
— Очень бы мне, братцы, хотелось, —
заговорил он, — сделать вас участниками моего перехода в состояние женатых людей, да грешно
было бы задерживать вас.
— Василий Иваныч! Пожалуйста! —
заговорил просительно Хрящев. — Никакого тут подвига не
было… Вы бы и сами…
— Да что вы, голубчик, на моего мудреца так накинулись? —
заговорил веселее Теркин. — Вы его совсем не знаете.
Быть может, из нас троих Антон Пантелеич никому не уступит в жалости к мужику и в желании ему всякого благополучия.
— Нарочно прибегу! Вот на"Батраке"же, —
заговорил с усилием Аршаулов, и в его блестящих зрачках тяжкобольного заиграла уверенность, что он
будет пить шампанское на этих крестинах.
Неточные совпадения
— Может
быть, для тебя нет. Но для других оно
есть, — недовольно хмурясь, сказал Сергей Иванович. — В народе живы предания о православных людях, страдающих под игом «нечестивых Агарян». Народ услыхал о страданиях своих братий и
заговорил.
Перебирая предметы разговора такие, какие
были бы приятны Сергею Ивановичу и отвлекли бы его от разговора о Сербской войне и Славянского вопроса, о котором он намекал упоминанием о занятиях в Москве, Левин
заговорил о книге Сергея Ивановича.
Но прошла неделя, другая, третья, и в обществе не
было заметно никакого впечатления; друзья его, специалисты и ученые, иногда, очевидно из учтивости,
заговаривали о ней. Остальные же его знакомые, не интересуясь книгой ученого содержания, вовсе не говорили с ним о ней. И в обществе, в особенности теперь занятом другим,
было совершенное равнодушие. В литературе тоже в продолжение месяца не
было ни слова о книге.
Сергей Иванович вздохнул и ничего не отвечал. Ему
было досадно, что она
заговорила о грибах. Он хотел воротить ее к первым словам, которые она сказала о своем детстве; но, как бы против воли своей, помолчав несколько времени, сделал замечание на ее последние слова.
— Костя! сведи меня к нему, нам легче
будет вдвоем. Ты только сведи меня, сведи меня, пожалуйста, и уйди, —
заговорила она. — Ты пойми, что мне видеть тебя и не видеть его тяжелее гораздо. Там я могу
быть, может
быть, полезна тебе и ему. Пожалуйста, позволь! — умоляла она мужа, как будто счастье жизни ее зависело от этого.