Неточные совпадения
Но все это было добродушно, без злости. Того оттенка недоброжелательства, какой теперь зачастую чувствуется в обществе к писателю, тогда еще
не появлялось. Напротив, всем было как будто лестно, что вот есть в обществе
молодой человек, которого «печатают» в лучшем журнале.
По времени воспитания он восходил к 20-м годам (родился в 1810 году), и от него-то я с раннего детства слышал о знаменитых актерах и актрисах, без малейшего оттенка барского пренебрежения;
не только о Михаиле Семеновиче (он так его всегда и звал), но о Мочалове, о Репиной, о
молодом Самарине, Садовском, даже Немчинове, и о петербургских корифеях: Каратыгине, Брянском, Мартынове, А.Максимове, Сосницком, чете Дюр, Асенковой, Гусевой, семействе Самойловых.
Чего-нибудь особенно столичного я
не находил. Это был тот же почти тон, как и в Нижнем, только побойчее, особенно у
молодых женщин и барышень. Разумеется, я обегал вопросов: учусь я или уже служу? Особого стеснения от того, что я из провинции, я
не чувствовал. Я попадал в такие же дома-особняки, с дворовой прислугой, с такими же обедами и вечерами. Слышались такие же толки. И моды соблюдались те же.
«Идей» в теперешнем смысле они
не имели, книжка
не владела ими, да тогда и
не было никаких «направлений» даже и у нас, гимназистов. Но они все же любили читать и, оставаясь затворницами, многое узнавали из тогдашней жизни. Куклами их назвать никак нельзя было. Про общество, свет, двор,
молодых людей, дам, театр они знали гораздо больше, чем любая барышня в провинции, домашнего воспитания. В них
не было ничего изломанного, нервного или озлобленного своим долгим институтским сидением взаперти.
Из них весьма многие стали хорошими женами и очень приятными собеседницами, умели вести дружбу и с подругами и с мужчинами, были гораздо проще в своих требованиях, без особой страсти к туалетам, без того культа «вещей», то есть комфорта и разного обстановочного вздора, который захватывает теперь
молодых женщин. О том, о чем теперь каждая барышня средней руки говорит как о самой банальной вещи, например о заграничных поездках, об игре на скачках, о водах и морских купаньях, о рулетке, — даже и
не мечтали.
Думаю, что главное русло русской культурной жизни, когда время подошло к 60-м годам, было полно
молодыми женщинами или зрелыми девушками этого именно этическо-социального типа. История показала, что они, как сестры, жены и потом матери двух поколений,
не помешали русскому обществу идти вперед.
Те месяцы, которые протекли между выпускным экзаменом и отъездом в Казань с правом поступить без экзамена, были полным расцветом
молодой души. Все возраставшая любовь к сестре, свобода, права взрослого, мечты о студенчестве, приволье деревенского житья, все в той же Анкудиновке, дружба с умными милыми девушками, с оттенком тайной влюбленности, ночи в саду, музыка, бесконечные разговоры, где молодость души трепетно изливается и жаждет таких же излияний. Больше это уже
не повторилось.
Чисто камеральных профессоров на первом курсе значилось всего двое: ботаник и химик. Ботаник Пель, по специальности агроном, всего только с кандидатским дипломом, оказался жалким лектором, и мы стали ходить к нему по очереди, чтобы аудитория совсем
не пустовала. Химик А.М.Бутлеров, тогда еще очень
молодой, речистый, живой, сразу делал свой предмет интересным, и на второй год я стал у него работать в лаборатории.
И с таким-то скудным содержанием я в первую же зиму стал бывать в казанских гостиных. Мундир позволял играть роль
молодого человека; на извозчика
не из чего было много тратить, а танцевать в чистых замшевых перчатках стоило недорого, потому что они мылись. В лучшие дома тогдашнего чисто дворянского общества меня вводило семейство Г-н, где с умной девушкой, старшей дочерью, у меня установился довольно невинный флерт. Были и другие рекомендации из Нижнего.
Сам С. от перехода в Дерпт воздержался; но медик З-ч (хотя и
не знал по-немецки) был увлечен и привлек нашего четвертого сожителя, пензенца Зарина, камералиста,
моложе меня курсом.
Можно и теперь без преувеличения сказать, что в самом преддверии эпохи реформ бурши"Рутении"совершенно еще спали, в смысле общественного обновления; они были — по всему складу их кружковой жизни — дореформенные
молодые люди, как бы ничем
не связанные с теми упованиями и запросами, которые повсюду внутри страны уже пробивались наружу.
А в Дерпте кутежей, то сеть попросту пьянства — и у немцев, и у русских — было слишком достаточно. Кроме попоек и"шкандалов",
не имелось почти никаких диверсий для
молодых сил. Театр мог бы сослужить и общепросветительную и эстетическую службу.
При том же стремлении к строгому знанию, по самому складу жизни в Казани, Москве или Петербурге, нельзя было так устроить свою студенческую жизнь — в интересах чисто научных — как в тихих"Ливонских Афинах", где некутящего
молодого человека, ушедшего из корпорации, ничто
не отвлекало от обихода, ограниченного университетом с его клиниками, кабинетами, библиотекой — и невеселого, но бодрящего и целомудренного одиночества в дешевой, студенческой мансарде.
Тогда с
молодыми учеными начальство
не церемонилось.
В последнюю мою поездку в Петербург дерптским студентом я был принят и начальником репертуара П.С.Федоровым, после того как мою комедию"Фразеры"окончательно одобрили в комитете и она находилась в цензуре, где ее и запретили. В судьбе ее повторилась история с моим руководством. Редакция"Русского слова"затеряла рукопись, и
молодой автор оказался так безобиден, что
не потребовал никакого вознаграждения.
С тех пор я
не помню, чтобы какая-нибудь русская или иностранная вещь так захватила меня, даже и в
молодые годы.
Мое юношеское любовное увлечение оставалось в неопределенном status quo. Ему сочувствовала мать той еще очень
молодой девушки, но от отца все скрывали. Семейство это уехало за границу. Мы нередко переписывались с согласия матери; но ничто еще
не было выяснено. Два-три года мне нужно было иметь перед собою, чтобы стать на ноги, найти заработок и какое-нибудь"положение". Даже и тогда дело
не обошлось бы без борьбы с отцом этой девушки, которой тогда шел всего еще шестнадцатый год.
Словом, я сжег свои корабли"бывшего"химика и студента медицины,
не чувствуя призвания быть практическим врачом или готовиться к научной медицинской карьере. И перед самым новым 1861 годом я переехал в Петербург, изготовив себе в Дерпте и гардероб"штатского"
молодого человека. На все это у меня хватило средств. Жить я уже сладился с одним приятелем и выехал к нему на квартиру, где мы и прожили весь зимний сезон.
Не знаю, разошелся ли он лично с Некрасовым к тому времени (как вышло это у Тургенева), но по направлению он, сделавшись редактором «Библиотеки для чтения» (которую он оживил, но материально
не особенно поднял), стал одним из главарей эстетической школы, противником того утилитаризма и тенденциозности, какие он усматривал в новом руководящем персонале «Современника» — в Чернышевском и его школе, в Добролюбове с его «Свистком» и в том обличительном тоне, которым эта школа приобрела огромную популярность в
молодой публике.
И Тургенев до старости
не прочь был рассказать скабрезную историю, и я прекрасно помню, как уже в 1878 году во время Международного конгресса литераторов в Париже он нас, более
молодых русских (в том числе и М.М.Ковалевского, бывшего тут), удивил за завтраком в ресторане и по этой части.
И все, что он раньше печатал в «Современнике» и «Библиотеке», вызывало
не в одном мне из
молодых читателей живейший интерес.
Тогда же, в январе 1861 года, он был мужчина еще
молодой, с интересной некрасивостью, плотный, но
не ожирелый.
Нравы закулисного мира я специально
не изучал. В лице тогдашней первой актрисы Ф.А.Снетковой я нашел питомицу Театрального училища, вроде институтки. Она вела самую тихую жизнь и довольствовалась кружком знакомых ее сестры, кроме тех
молодых людей (в особенности гвардейцев, братьев Х-х), которые высиживали в ее гостиной по нескольку часов, молчали, курили и"созерцали"ее.
В кабинете Федорова увидал я Николая Потехина (уже автора комедии"Дока на доку нашел") чуть ли
не на другой день после дебюта П.Васильева в Подхалюзине. Мой
молодой собрат (мы с ним были, вероятно, ровесники) горячо восхищался Васильевым, и в тоне его чувствовалось то, что и он"повит"московскими традициями.
Но в опере были такие таланты, как О.А.Петров и его сверстница по репертуару Глинки Д.М.Леонова, тогда уже
не очень
молодая, но еще с прекрасным голосом и выразительной игрой.
Через двоих моих сожителей по квартире, В.Дондукова и П.Гейдена, я ознакомился отчасти и со сферой
молодых гвардейцев. Они оба вышли из Пажеского корпуса, и один из них, Гейден, кончил курс в Артиллерийской академии, а Дондуков состоял вольным слушателем в университете. В военную службу никто из них
не поступил.
Мы
не видались более двадцати лет. Я его помнил еще
молодым мировым судьею (после его студенческих передряг в крепости) и видел перед собою очень утомленного, болезненного мужчину неопределенных лет, сохранившего все тот же теноровый студенческий голос.
Молодой драматург, подходивший к столу брать билет из гражданского права у профессора, считавшегося, несмотря на свою популярность, очень строгим,
не мог предвидеть, что более чем через десять лет сойдется с ним как равный с равным.
"Однодворец"после переделки, вырванной у меня цензурой Третьего отделения, нашел себе сейчас же такое помещение, о каком я и
не мечтал! Самая крупная
молодая сила Александрийского театра — Павел Васильев — обратился ко мне. Ему понравилась и вся комедия, и роль гарнизонного офицера, которую он должен был создать в ней. Старика отца, то есть самого"Однодворца", он предложил Самойлову, роль старухи, жены его, — Линской, с которой я (как и с Самойловым) лично еще
не был до того знаком.
Умный и далеко
не бездарный актер Зубров оказался карикатурным в комическом — лице помещика Жабина. Г-жа Подобедова, тогда еще очень
молодая и красивая, сделала из дочери самую обыкновенную"инженю".
Только роль жены помещика, чрезвычайно удавшегося Самарину, в исполнении Рыкаловой осталась бесцветной; да она и в пьесе
не особенно рельефна; все остальное"разошлось"(как говорят на сцене) прекрасно: Самарин, Садовский,
молодой тогда актер Рассказов (офицер), Живокини (комическое лицо Жабина) и Ек.
Снетковой роль очень нравилась; но она, вероятно, сама почуяла, что у нее
не та натура и
не тот вид женственного обаяния; да и внешность была уже
не девушки, только что вышедшей из подростков, а
молодой женщины, создавшей с таким успехом Катерину в «Грозе».
Молодой автор
не догадался условиться с этим вторым бенефициантом насчет гонорара и ничего
не получил с Шуйского; а дирекция платила тогда только за казенные спектакли; да и та благостыня была весьма скудная сравнительно с тем, что получают авторы теперь. Тогда нам отчисляли пятнадцатую часть двух третей сбора, что
не составляло и при полном сборе более пятидесяти — шестидесяти рублей в вечер.
Писемский предложил мне сделаться фельетонистом"Библиотеки для чтения". Сам он уже ленился писать свои сатирические заметки"Статского советника Салатушки", которые
молодой публике
не нравились.
Дух независимости с юных лет сидел во мне. Я и тут
не хотел поддаваться модному поветрию и,
не сочувствуя нимало ничему реакционному, я считал себя вправе, как
молодой наблюдатель общества, относиться ко всему с полнейшей свободой.
В ту зиму я уже мало водился с студенческой молодежью и еще
не был достаточно знаком с персоналом
молодых писателей.
Мои оценки тогдашних литераторских нравов, полемики, проявление"нигилистического"духа — все это было бы, конечно, гораздо уравновешеннее, если б можно было сходиться с своими собратами, если б такой
молодой писатель, каким был я тогда, попадал чаще в писательскую среду. А ведь тогда были только журнальные кружки. Никакого общества, клуба
не имелось. Были только редакции с своими ближайшими сотрудниками.
К"Современнику"я ни за чем
не обращался и никого из редакции лично
не знал;"Отечественные записки"совсем
не собирали у себя
молодые силы. С Краевским я познакомился сначала как с членом Литературно-театрального комитета, а потом всего раз был у него в редакции, возил ему одну из моих пьес. Он предложил мне такую плохую плату, что я
не нашел нужным согласиться, что-то вроде сорока рублей за лист, а я же получал на 50 % больше, даже в"Библиотеке", финансы которой были уже
не блистательны.
То, что еще
не называлось тогда"интеллигенцией"(слово это пущено было в печать только с 1866 года), то есть илюди 40-х и 50-х годов, испытанные либералы, чаявшие так долго падения крепостного права, и молодежь, мои сверстники и
моложе меня, придавали столичному сезону очень заметный подъем. Это сказывалось, кроме издательской деятельности, в публичных литературных вечерах и в посещении временных университетских курсов в залах Думы.
Ал. Григорьев по-прежнему восторгался народной"почвенностью"его произведений и ставил творца Любима Торцова чуть
не выше Шекспира. Но все-таки в Петербурге Островский был для
молодой публики сотрудник"Современника". Это одно
не вызывало, однако, никаких особенных восторгов театральной публики. Пьесы его всего чаще имели средний успех.
Не помню, чтобы за две зимы — от 1861 по 1863 год — я видел, как Островский появлялся в директорской ложе на вызовы публики.
В память моих успехов в Дерпте, когда я был"первым сюжетом"и режиссером наших студенческих спектаклей (играл Расплюева, Бородкина, городничего, Фамусова), я мог бы претендовать и в Пассаже на более крупные роли. Но я уже
не имел достаточно времени и
молодого задора, чтобы уходить с головой в театральное любительство. В этом воздухе интереса к сцене мне все-таки дышалось легко и приятно. Это только удваивало мою связь с театром.
Если прикинуть теперешний аршин к тогдашнему общественному"самосознанию", то окажется, что тогда
не нашлось бы и одной десятой того количества людей и старых и
молодых, участвующих в движении, какое бросилось на борьбу к осени 1905 года.
Итальянская опера, стоявшая тогда во всем блеске, балет, французский и немецкий театр отвечали всем вкусам любителей драмы, музыки и хореографии. И мы,
молодые писатели, посещали французов и немцев вовсе
не из одной моды, а потому, что тогда и труппы, особенно французская, были прекрасные, и парижские новинки делались все интереснее. Тогда в самом расцвете своих талантов стояли Дюма-сын, В. Сарду, Т. Баррьер. А немцы своим классическим репертуаром поддерживали вкус к Шиллеру, Гете и Шекспиру.
Он уже
не смотрел очень
молодым; но так же брил все лицо и отличался уже сходством своих черт и всей головы с маской Бетховена.
Но никто до него так
не распинался за
молодые русские таланты. Никто так
не радовался появлению чего-либо своеобразного,
не казенного,
не"академического". Только бы все это отзывалось правдой и было свое, а
не заморское.
В тогдашней литературе романов
не было ни одной вещи в таком точно роде. Ее замысел я мог считать совершенно самобытным. Никому я
не подражал. Теперь я бы
не затруднился сознаться в этом.
Не помню, чтобы прототип такой"истории развития"
молодого человека, ищущего высшей культуры, то есть"Ученические годы Вильгельма Мейстера"Гете, носился предо мною.
На вопрос: кого из
молодых считаю я беллетристом, у которого чувствуется в манере письма мое влияние, — я ответил, что мне самому трудно это решить. На вопрос же: чрез какие влияния я сам прошел, — ответить легче; но и тут субъективная оценка
не может быть безусловно верна, даже если писатель и совершенно спокойно и строго относится к своему авторскому"я".
Но Телепнева нельзя отождествлять с автором. У меня
не было его романической истории в гимназии, ни романа с казанской барыней, и только дерптская влюбленность в
молодую девушку дана жизнью. Все остальное создано моим воображением,
не говоря уже о том, что я, студентом,
не был богатым человеком, а жил на весьма скромное содержание и с 1856 года стал уже зарабатывать научными переводами.
Ничто меня
не заставляло решиться на такой шаг. И никто решительно
не отсоветовал. Напротив, Писемский и те, кто ближе стояли к журналу,
не говоря уже о самом издателе, выставляли мне дело весьма для меня если
не соблазнительным, то выполнимым и отвечающим моему положению как
молодого писателя, так преданного интересам литературы и журнализма.
Это тоже
не могло поднимать престиж журнала у
молодой публики.